Антонио де Фариа задавал им еще много других вопросов о разных частностях и узнал, что край, лежащий вверх по течению этой реки, богат и плодороден. Все это возбудило в нем желание завладеть этими землями, что, по-видимому, было не так уж трудно и дорого.

Глава XL

После того как мы вышли из этой реки Пуло-Камбин, мы следовали вдоль берега королевства Шампа до бухты по названию Салейжакау в семнадцати легуа к северу, в каковую бухту мы и вошли. И, не увидев там ничего, чем бы можно было поживиться, мы на закате вышли из нее и пошли дальше, ограничившись тем, что пересчитали находящиеся на берегу поселения, которых всего было шесть — пять небольших, а одно не менее тысячи домов, окруженное большой рощей; множество пресных ручьев стекало к нему с гор, окаймлявших его сзади с южной стороны наподобие стены. Но заходить туда мы не захотели, чтобы не поднимать тревоги среди населения.

На следующий день утром мы добрались до реки по названию Тобазой, где Антонио де Фариа стал на якорь по сю сторону бара, так как штурман не решался войти в устье, говоря, что никогда в этих местах не бывал и не знает, какая там глубина. Пока мы рассуждали о том, входить ли нам в реку или нет, мы вдруг увидели большое судно, шедшее с моря по направлению к гавани; событие это всех нас привело в волнение. Сделав все приготовления, необходимые для благой нашей цели, мы стали дожидаться его на месте стоянки.

Когда судно поравнялось с нами, мы салютовали ему на китайский лад, как здесь такое приветствие называют, нашим торговым флагом, что является признаком и выражением дружбы, принятым у этих людей при подобных обстоятельствах. Экипаж судна, догадавшись, по-видимому, что мы португальцы, к которым они приязни не питали, вместо того чтобы ответить нам подобным же образом, как следовало бы им сделать, показали нам с кормовой надстройки не более и не менее, как — простите за выражение — голую задницу какого-то кафра, а кроме того, заиграли в трубы, забили в барабаны и в колокола и издали громкий крик и свист, как бы в знак презрения и насмешки (что в действительности и было), чем жестоко оскорбили Антонио де Фарию. Он приказал в них выстрелить из полевой пушки, чтобы посмотреть, не одумаются ли они, но в ответ получил пять ядер, три из фальконета и два из мортиры, чем как он, так и все прочие были приведены в большое замешательство. Созвали совет, чтобы решить, что делать дальше, и пришли к заключению, что самое лучшее пока что оставаться на той же стоянке, ибо неблагоразумно было бы что-либо предпринимать до утра, пока мы не узнаем, что это за люди и какой силой они располагают, и лишь тогда, сообразно с тем, что мы увидим, можно будет принять то или иное решение. Такое мнение показалось разумным как Антонио де Фарии, так и другим. Выставив надлежащим образом секреты дозорных, мы стали ожидать утра.

В два часа пополуночи на горизонте было замечено три черных предмета на уровне воды; немедленно позвали капитана, который в это время лежал под открытым небом на клетке для куриц, и показали ему, что мы заметили. Как только он увидел эти предметы, он немедленно принял решение и крикнул три или четыре раза: «К оружию! К оружию!» Все повиновались очень быстро. Вскоре мы могли убедиться в справедливости наших догадок; это были три гребных судна, направлявшихся в нашу сторону.

Все сразу схватились за оружие, капитан расставил команду по самым важным местам, и так как нам показалось, потому что гребцы старались грести возможно тише, что это вероятнее всего наши вчерашние недруги, ибо опасаться кого-либо другого на берегу у нас не было оснований, он обратился к солдатам со следующей речью:

— Сеньоры и братья мои, этот разбойник собирается напасть на нас, так как воображает, что нас не более шести или семи человек, ибо таков обычный экипаж таких лорч, как наша. И дабы по воле божьей мы могли спасти себя и совершить славный подвиг, пусть все присядут на корточки, чтобы издали не было возможности нас разглядеть, а тем временем мы увидим, что они затевают. Пусть горшки с порохом будут наготове, ибо мне кажется, что с их помощью и ударами тесаков мы это выясним. И пусть каждый получше спрячет свой запальный шнур, чтобы они не заметили огня и решили, что все мы спим.

Все было выполнено, как он приказал, весьма осторожно и в полном порядке.

Когда три судна приблизились к нам на расстояние арбалетного выстрела или немного ближе, они обошли нашу лорчу с носа и с нормы и, как следует разглядев ее со всех сторон, снова сошлись вместе как бы для совещания, на что у них ушло около четверти часа, после чего они разбились на две партии: две шлюпки поменьше направились к нашей корме, а сампан, который был побольше и на котором размещались почти все люди, с правого борта. Тут неприятель с большим проворством стал карабкаться на наше судно каждый со своей стороны, и не успели мы оглянуться, как в нашей лорче их оказалось уже человек сорок.

В это мгновение Антонио де Фариа примерно с сорока солдатами выскочил из-под навеса, где он скрывался, и с криком: «Сант Яго!» ^{142}— бросился на них так стремительно, что за весьма короткое время перебил почти всех. Пособили делу и горшки с порохом: ими забросали тех, кто не покидал шлюпок, и всех выбросили за борт. Во время всего этого переполоха некоторые из наших солдат поскакали в шлюпки и забрали их, ибо было угодно господу нашему, чтобы они, на наше благо, достались нам.

Из врагов, бросившихся в воду, мы захватили пять еще живых, среди них был тот самый кафр, который показал нам задницу, а остальные — турок, два ашенца и капитан джонки по имени Симилау, великий пират и наш ненавистник. Всех их Антонио де Фариа немедленно приказал подвергнуть пытке, чтобы выведать у них, что это за люди, откуда родом и что им от нас нужно. Ашенцы и турок дали совершенно несуразные ответы, а когда захотели вздернуть на дыбу и кафра, который к этому времени был уже связан, он, заливаясь слезами и громко ревя, умолял, чтобы его не мучили, уверяя, что он христианин, как любой из нас, и что без всяких пыток расскажет всю правду.

Тогда Антонио де Фариа приказал его развязать, велел ему подойти поближе, и приказал дать ему кусок сухаря и глоток вина. Потом, ласково обратившись к нему, попросил его открыть всю правду, если он такой же христианин, как и мы. На что тот ответил:

— Если я не скажу правду вашей милости, да не буду я тем, кто я есть. Имя мое, сеньор, Бастиан, и был я пленником у Гаспара де Мело, коего этот пес, который здесь лежит связанный, убил два года тому назад в Лиампо с другими двадцатью девятью португальцами, которые были у Мело на корабле.

— Довольно! Хватит! Больше ничего я знать не желаю! Так это и есть собака Симилау, который убил твоего хозяина?

— Да, — ответил кафр, — и это же он хотел сделать и с вами, потому что ему показалось, что вас не больше шести или семи человек. И поэтому он поторопился сесть в шлюпки с намерением, как он сказал, захватить вас живьем, а потом выбить у всех у вас мозги железным прутом, как это он сделал с моим господином. Но дозволил господь, чтобы он поплатился за все, что совершил.

Антонио де Фариа, выслушав то, что сказал ему этот кафр-христианин, уверявший и повторявший свои уверения много раз, что всех воинов эта собака забрала с собой и что на судне осталось не больше сорока китайских матросов, решил воспользоваться этим благоприятным обстоятельством. И, приказав умертвить Симилау и других его товарищей, выбив им мозги железным прутом, как Симилау сделал в Лиампо с Гаспаром де Мело и с остальными португальцами, он немедленно сел с тридцатью солдатами на шлюпку и две маншуа, на которых прибыли враги, и благодаря приливу и попутному ветру менее чем через час добрался до джонки, которая стояла на якоре в самой реке в одной легуа от нас. Бесшумно напав на нее, наши овладели кормовой надстройкой, откуда, пустив на палубу, где лежал этот сброд, всего четыре горшка с порохом, бросили их всех в море, где погибли десять или двенадцать человек, остальных же, кричавших из воды, что они тонут, Антонио де Фариа приказал спасти, так как без них было невозможно вести джонку, которая была очень больших размеров и с высоким бортом.