На это одни из присутствующих при этом священников, пользовавшийся, очевидно, большим противу других весом, ответил как бы устами умершего:

— Поскольку, сын мой, ты признаешь прошлые свои заблуждения и перед всем собравшимся здесь народом испросил у меня прощения, прощаю тебя от души и радуюсь, что в этом королевстве оставляю тебя отныне пастырем стада своего при условии, что ты не нарушишь данной мне клятвы, ибо этим ты совершил бы столь же великий грех, как если бы ты наложил сейчас руку на меня без разрешения на то всевышнего.

Тут весь народ принялся кричать:

— Mitay curtarao, dapano, dapano! — что означает: «Да разрешит это господь наш, господь наш».

А священник, поднявшись на агрен, или кафедру, и обратившись к народу, продолжал:

— Дайте мне как благодарственный дар часть слез, пролившихся из глаз ваших, чтобы душа моя могла испить их, услышав радостное известие, что Шаумигрен наш остается на этой земле по воле божьей и не обязан ничего никому возвращать ^{352}. А посему возрадуйтесь и вы, как добрые и верные подданные его.

При этих словах собравшийся народ пришел в такое возбуждение, что радостно захлопал в ладоши, оглашая воздух страшными криками:

— Exirau opaeum! — что означает: «Прославлен будь, господин».

Когда с этим было покончено, исполненные благочестивого рвения священники забрали куски покойного короля вместе с внутренностями и всем, что было из него извлечено, отнесли их со знаками величайшего почтения на место, расположенное несколько ниже, и возложили на костер из драгоценных пород сандала, орлиного дерева и стиракса, после чего три священника подожгли его с трех сторон. Затем, следуя какому-то диковинному обряду, совершили множество жертвоприношений животных, по большей части баранов, которым они отсекали головы.

Тело горело всю ночь до утра; пепел был собран и уложен в серебряную раку и отнесен торжественной процессией, в которой участвовало более десяти тысяч жрецов, в храм Киая Лакаса, бога тысячи божеств, где его поместили в нишу наподобие придела, всю покрытую золотом. Таков был конец короля Пегу Шеминдо, которого те два года с половиной, что он правил, чтили так, как, сдается мне, не чтили никакого другого монарха. Но так уж устроен свет.

Глава CC

Смерть доброго сиамского короля и прелюбодеяние преступной королевы, его супруги, о которых я выше подробно сообщал, положили начало и были первопричиной распрей и жестоких войн, свирепствовавших в Пегу и в Сиаме в течение трех с половиной лет и приведших к великому кровопролитию и разорению, как явствует из того, что я только что рассказал. В конечном счете бирманский король Шаумигрен сделался безраздельным властителем королевства Пегу. Но больше я сейчас о нем говорить не буду и перейду к событиям в других странах, пока этот самый бирманский король Шаумигрен не пойдет походом на королевство Сиам с таким огромным войском, которого даже в Индии не собирал еще ни один король, ибо числило оно миллион семьсот тысяч воинов и шестнадцать тысяч слонов, из коих девять тысяч было грузовых, а семь тысяч боевых. Эта экспедиция, как мне потом говорили, стоила нам гибели двухсот восьмидесяти португальцев, в число которых вошли два монаха-доминиканца, которые в то время проповедовали в этих краях. Но сейчас я хочу вернуться к тому, от чего я уже столько раз отклонялся. После того как успокоились все описанные мною волнения, Гонсало Пашеко отбыл из Пегу вместе со всеми жившими там португальцами, которых, как я уже говорил, освободил новый бирманский король, приказав вернуть им их товары, даровав им некоторые вольности и обласкав многими милостями. Все мы, сто шестьдесят человек, сели на пять кораблей, стоявших в это время в порту Козмин, одном из главных городов этого королевства, и рассеялись, словно паломники в Индии, по разным местам, где каждый рассчитывал повыгоднее устроить свои дела. Я вместе с двадцатью шестью спутниками направился в Малакку и, задержавшись там всего лишь на месяц, поспешил отправиться в Японию с неким Жорже Алваресом из Фрейшо-де-Эспада-а-Синта на корабле коменданта крепости Симана де Мело, который шел туда по торговым делам.

Мы уже двадцать шесть дней плыли с сильным попутным муссоном, когда увидели остров под названием Танишума, в девяти легуа к югу от южной оконечности японской земли и, взяв на него курс, на другой день стали на якорь посреди бухты, являющейся гаванью города Гуанширо, наутакин которого из любопытства и ради того, чтобы увидеть нечто новое и неведомое, сразу же самолично явился к нам на корабль и, изумленный видом его и устройством парусов, ибо это было первое европейское судно, посетившее эти места, выразил большую радость по поводу нашего прихода и всячески уговаривал нас остаться здесь торговать, однако Жорже Алварес и прочие купцы не согласились, так как нашли стоянку недостаточно безопасной в случае шторма. Поэтому на следующий день мы снялись с якоря и взяли курс на королевство Бунго, на сто легуа севернее. По милости господа нашего на шестой день плаванья мы благополучно стали на якорь против города Фушеу, где были хорошо приняты и королем и населением. Нам было оказано много милостей, и мы были освобождены от пошлин. Все шло бы хорошо и дальше, если бы за грехи наши в течение тех немногих дней, что мы стояли в Фушеу, короля Бунго не убил один из его вассалов по имени Фукарандоно, могучий феодал и сам сюзерен многих вассалов, владевший большими землями и получавший с них значительные доходы. Следует сказать, что в это время при дворе здешнего государя находился некий юноша по имени Аширандоно, племянник короля Аримы, который из-за притеснений, учиненных ему дядей-королем, уже с год, как переселился в Бунго и намеревался никогда более не возвращаться к себе на родину. Судьба, однако, оказалась ему благоприятной: дядя его умер, а так как прямого наследника он не оставлял, то завещал корону Аширандоно. Фукарандоно, о котором я только что упомянул, видя, как выгодно было бы ему выдать свою дочь за Аширандоно, попросил как милости у короля Бунго послужить ему в этом деле посредником, на что последний сразу же согласился. С этой целью король как-то раз пригласил принца поехать с ним в находившийся в двух легуа от города лес, где была прекрасная охота, а также и иные развлечения, к которым принц, как говорят, питал большую склонность. Там король поговорил с принцем о женитьбе на дочери Фукарандоно, сказав, что брак этот доставил бы ему большое удовольствие, и принц охотно согласился, чем весьма обрадовал короля. Он вызвал Фукарандоно к себе в город, рассказал ему об успехе сватовства и наказал ему немедленно же отправиться благодарить молодого человека, да и впредь обходиться с ним как с любимым сыном, чтобы больше расположить его к себе, ибо от этого и отец и дочь только выиграют. К этому король добавил, что и он не раз подумывал женить его на собственной дочери. Фукарандоно бросился к ногам государя и поцеловал их, выказав свою признательность в выражениях, сообразных с милостью и честью, которые благодаря посредничеству короля оказал ему господь. От него он немедленно поехал к себе во дворец, где с великим возбуждением и радостью рассказал о случившемся жене, детям и родственникам, чем всех их весьма обрадовал. По этому случаю все обменялись подарками, как это принято у них делать при помолвках важных лиц.

Мать невесты, особенно польщенная предстоящей свадьбой, вне себя от радости, направилась в покой, где молодая девушка занималась в это время рукоделием в обществе нескольких благородных девиц из своей свиты, и отвела ее за руку в зал, где находился ее отец и многочисленные ее братья, дядюшки и прочие родственники. Все принялись ее поздравлять с великой честью, титулуя ее, величеством, как будто она стала уже королевой Аримы. Так прошел этот веселый день в празднествах, пирах и взаимных посещениях дам, причем невесте было преподнесено множество драгоценных подарков. Но так как в делах такого рода благополучие или неблагополучие их определяется не по началу, а по концу, из доброго и радостного начала этой помолвки проистекло в дальнейшем столько бед и несчастий, что сравнить их можно разве с тем, что случилось незадолго до этого в Сиаме, о чем я уже ранее рассказывал. Утверждаю я это с полной уверенностью, ибо был очевидцем и тех и других событий и при этом чуть не поплатился жизнью. Итак, весь этот день прошел в приемах различных знатных персон, но среди всеобщего ликованья лишь невеста не выражала удовольствия, ибо была без памяти влюблена в молодого дворянина, сына некоего Гроже Аруна, титул которого соответствует нашему баронскому, хотя молодой человек этот по родовитости, имущественному положению и весу значительно уступал Фукарандоно, отцу невесты. Доведенная до крайности любовью, которую она к нему питала, молодая девушка, едва стемнело, послала к нему женщину, являвшуюся посредницей в ее любовных делах, умоляя похитить ее из отцовского дома, прежде чем она пойдет на какой-нибудь отчаянный шаг. Молодой человек, также питавший к ней нежные чувства, пришел на свидание туда, где они обычно встречались, и девушка упрашивала его до тех пор, пока юноша не увел ее из дома отца и не спрятал в монастыре, настоятельницей которого была одна из его теток. Там она оставалась девять дней в полном неведении того, что происходит дома. На другое утро ее воспитательница пришла за ней, но, не найдя ее там, где оставила накануне вечером, прошла в покои ее матери, ибо считала, что по случаю торжества она занята своими нарядами или чем-нибудь в этом роде, но так как не нашла ее и там, вернулась в ее спальню и обнаружила, что одно из окон, выходящих в сад, приоткрыто и к решетке прикреплена веревка, сплетенная из разодранной на полосы простыни, а внизу под окном лежит одна из сандалий девушки. Представив себе, что могло случиться, она обезумела от ужаса и, не помня себя, бросилась предупредить мать, которая еще лежала в постели. Последняя, потрясенная этим известием, немедленно встала и бросилась обыскивать комнаты служанок, полагая, что дочь могла в них спрятаться, но, не найдя ее, была так удручена, что упала на пол как бы в припадке и тут же умерла. Фукарандоно, который еще ничего не знал о случившемся, услышав крик и суматоху, поспешил узнать, в чем дело, и, удостоверившись в бегстве своей дочери, немедленно вызвал некоторых своих родственников. Последние, изумленные столь неожиданной и неприятной новостью, поспешили явиться к нему, после чего все стали думать, что надлежит предпринять в этом случае. Решено было прибегнуть к самым жестоким мерам. Начали с пристрастием допрашивать женщин, проживавших в доме, но ни одна из них ничего не смогла сказать. После допроса всем ста женщинам отрубили головы, а некоторых, занимавших более высокое положение, разрубили даже на куски, полагая, что все они соучастницы в этом деле. Высказывались самые разнообразные предположения, где она может находиться, и наконец решили, что дальше действовать не следует, пока не будет поставлен в известность король, что и было немедленно сделано. Фукарандоно очень просил государя отдать приказ обыскать некоторые дома, которые ему указали, но король не захотел пойти на это, не желая оскорблять их хозяев и опасаясь возмущения, которое мог вызвать подобный шаг. Фукарандоно, обиженный на короля за то, что тот не захотел удовлетворить его просьбу, вернулся к себе домой вместе со своими родичами и решил с ними самостоятельно сделать то, что казалось ему необходимым для восстановления своей чести, ибо только слабые и беспомощные люди, неспособные сами постоять за себя, обращались, по его мнению, за помощью к закону. Надо знать, что японцы самый щепетильный на свете народ в вопросах чести, поэтому Фукарандоно решил довести до конца свой замысел, не считаясь ни с какими препятствиями. С этой целью он созвал всех своих родственников, находившихся при дворе, и все они собрались у него в ту же ночь. Он объяснил им свое намерение, и все нашли его правильным и достойным одобрения. Не медля более, они бросились в те дома, где, как им казалось, могла укрыться девушка, но хозяева их, подозревая о возможном вторжении, уже приготовились к отпору. Из-за этого свалка и резня произошли такие, что за короткий промежуток времени, остававшийся до рассвета, и с той и с другой стороны было убито более двенадцати тысяч человек. Король, услышав о побоище, поспешил на место происшествия со своей охраной, намереваясь примирить противников, но последние дошли до такого остервенения, что не только не захотели его слушать и проявили к нему полнейшее неуважение, но даже обратили на него свою злобу. Потеряв значительную часть своих воинов, король вынужден был отступить с уцелевшими и скрыться во дворце, но и это ему не помогло, ибо разъяренные противники ворвались в его покои и перебили там всех, начиная с короля, причем количество убитых, как утверждали, превысило пятнадцать тысяч человек, в том числе двадцать шесть португальцев из сорока, находившихся тогда при дворе. Не удовлетворившись этим чудовищным побоищем, эти слуги сатаны принялись громить дворец королевы, которая в это время лежала больная, и убили ее, трех ее дочерей и пятьсот с лишним прислуживающих ей женщин, после чего, охваченные безрассудной страстью разрушения, подожгли с шести или семи сторон город, и пожар, раздуваемый сильным ветром, принял такие размеры, что за каких-нибудь два часа большая часть Фушеу была превращена в пепел. Мы, семнадцать уцелевших португальцев, с большим трудом добрались до нашего корабля, на котором нам чудом удалось спастись, снявшись с якоря и выйдя в море. Как только рассвело, все мятежники, которых к этому времени оставалось еще десять тысяч, ограбив город, разбились на два отряда и удалились на вершину крутой горы под названием Канафама, где и укрепились. Там они намеревались избрать себе короля, который бы правил ими, ибо к этому времени Фукарандоно погиб от удара копьем, которое пронзило ему горло, и погибли все его родичи — зачинщики этого дьявольского восстания.