— Упаси бог, чтобы такая красотка досталась другому, а не мне.

Несчастный отец, видя, как беззастенчив португалец и как оскорбительно обращается он с его дочерью, воздев руки к небу и опустившись на колени, воскликнул:

— Умоляю тебя, государь мой, во имя великого бога, которому ты поклоняешься, зачатого во чреве пречистой и непорочной девы, как я в это уверовал и отныне исповедую после того, что я о нем узнал и услышал, не отнимай у меня дочери, ибо я умру от горя. А если тебе нужно приданое, которое я ей дал, и все то, что у меня есть в доме, да и сам я как раб, скажи только слово, и я сейчас же отдам тебе все, что ты потребуешь, только позволь дочери моей стать женою своего жениха, ибо нет у меня иной радости в жизни и не желаю я иной, пока буду жив, — и с этими словами ухватился за свою дочь.

Диого Соарес, видя, что старик, весь в слезах, не собирается ее отпустить, не ответил ему ни слова, а лишь крикнул турку, начальнику своей охраны:

— Убей эту собаку!

Турок, выхватив свой ятаган, бросился было на старика, но тот успел скрыться, оставив перепуганную, с разметанными волосами дочь в руках Диого Соареса. И так как за невесту со слезами ухватился теперь ее жених, убили его, и его отца, и шесть или семь его родственников. К этому времени вопли женщин, находившихся в доме, стали так пронзительны, что страшно было их слышать, — дрожали и воздух и земля, или, вернее, вопияли к богу, призывая кару на голову того, кто, лишившись страха божия, безрассудно творил такие преступления.

Да простят мне за то, что я не буду описывать подробности всего происшедшего, ибо поступаю я так исключительно из нежелания порочить имя португальца; достаточно сказать, что девушка повесилась на шнурке, прежде чем чувственный галисиец успел удовлетворить свою похоть. Вспоминая об этом, он говаривал:

— Не так мне совестно, что я ее похитил, как досадно, что так ею и не попользовался.

Все четыре года, что прошли с того дня, никто не видел, чтобы отец несчастной девушки выходил из дому, Не скрывая свою великую скорбь, он одевался в рваную рогожу, питался тем, что вымаливал у собственных рабов, и ел на земле, низко склонившись над своей пищей. И так до тех пор, пока не наступило время, когда можно было воззвать к правосудию.

Узнав, что в Пегу другой король, новый наместник и новые суды (ибо все это перемены, которые время неизбежно приносит с собой везде и во всех делах), старец с длинной белой бородой, которая к этому времени доходила ему до пояса, облачившись в жалкую свою одежду и надев на шею толстую веревку, направился в храм Финтареу, бога всех скорбящих. Там, взяв истукана с алтаря, он, держа его в руках, вышел на улицу, и, оказав ему все принятые у этих язычников почести, трижды прокричал очень громко, чтобы собрать вокруг себя толпу, а потом произнес, заливаясь слезами:

— О люди, люди, что с чистым и спокойным сердцем исповедуете истинность сего бога всех скорбящих, коего видите в моих руках, явитесь, как молния в дождливую ночь, и криками и воплями своими пронзите небо, да услышит нас всевышний, склонит слух свой к нашим стонам и узнает, за что мы молим суда его над проклятым чужеземцем, — да не родиться ему вовсе! — захватчиком имущества нашего и поругателем чад наших. А дням того, кто не захочет последовать за этим богом, коего держу я в руках своих, стоная и оплакивая тягчайшее преступление, пусть положит конец прожорливая змея из бездонной пропасти Обители Дыма и растерзает плоть его в час полуночный!

Слова эти привели в такой ужас проходящих мимо и произвели на них такое впечатление, что за каких-нибудь четверть часа вокруг старца собралось более пятидесяти тысяч человек, исполненных неописуемым гневом и жаждой мщения. Все увеличивающаяся толпа направилась к королевскому дворцу со столь страшным ревом, что слушать его, не содрогаясь, было невозможно. Когда подошли к дворцовой площади, люди шесть или семь раз крикнули во весь голос:

— Выйди, государь, из своих покоев и внемли голосу бога твоего, устами бедного люда требующего от тебя правосудия.

Король, услышав голоса и крики, подошел к окну и, изумленный столь необычным зрелищем, спросил, чего хотят эти люди, на что все в один голос ответили криком столь громким, что, казалось, он способен прорвать небеса:

— Суда, суда над проклятым неверным, который, чтобы завладеть нашим добром, убивал отцов, детей, братьев и родичей наших!

А когда король спросил, кто же это такой, ему ответили:

— Это проклятый разбойник, такой же коварный в делах своих, как и проклятый змей, соблазнивший первого человека в прекрасном саду, созданном богом, и принесший ему погибель.

Король, заткнув себе уши, словно не желая больше слушать подобных небылиц, сказал еще:

— Неужто возможно, чтобы было такое, на что вы жалуетесь?

На что все вновь возопили:

— Этот человек самый великий злодей из всех рожденных на земле по низости наклонностей своих и мерзости природной. А посему во имя бога скорбящих просим тебя настолько же опорожнить его жилы от крови, насколько исполнена злодеяньями сокрытая в нем преисподняя.

Тогда король повернулся к тем, кто стоял возле него, и спросил:

— Как вам кажется, как я должен поступить в этом странном и необычном случае?

Все ответили:

— Если ты сомневаешься, удовлетворить ли просьбу бога всех скорбящих, то и он сам усомнится, следует ли поддерживать тебя в царском достоинстве, которое ты приобрел.

Тогда король обернулся к толпе и сказал шумевшему внизу у ног его народу, чтобы все шли на базарную площадь, куда он велит привести преступника, которого он выдаст им, чтобы они поступили с ним так, как им заблагорассудится. С этими словами он отправил ширку правосудия, или верховного судью королевства, за Диого Соаресом под предлогом, что он вызывает его во дворец, и наказал ширке, связав Соареса по рукам и по ногам, выдать народу на расправу, ибо если он, король, не сделает этого, то боится, как бы бог сам не расправился с ним.

Глава CXCII

Ширка правосудия немедленно отправился в дом к Диого Соаресу и сказал, что король приказал ему явиться; тот был так смятен и потрясен его приходом, что долгое время не мог вымолвить ни слова, как человек, потерявший рассудок. Наконец, придя немного в себя, он ответил, что очень просит уволить его от посещения короля, так как сейчас у него сильно болит голова, и в благодарность за такую услугу готов подарить ему сорок бис золота, на что ширка ответил:

— Больно мало ты даешь за то, чтобы я взял на себя твою головную боль, а поэтому думаю, что, хочешь ты этого или не хочешь, а придется тебе идти за мной, раз ты вынуждаешь меня говорить правду.

Диого Соарес, видя, что встречи с королем не избежать, захотел взять с собой шесть или семь слуг, но ширка не разрешил ему и этого, сказав:

— Я выполняю лишь то, что приказал мне король, а велел он тебе явиться одному, а не всемером, ибо время, когда ты хаживал, как я сам видел, со свитой, отошло с того дня, когда покончили с тираном Бирманцем, через которого ты, как через трубку, надувался дерзостью и надменностью, как видно из черных дел твоих, за которые ты нынче будешь держать ответ перед господом.

И, взяв его за руку, повел его рядом с собой под охраной более трехсот человек, что всех нас привело в великое смущение.

Пройдя так по всем улицам, он довел его до базарной площади, главной в городе, где торгуют самыми разнообразными товарами, и тут с Диого Соаресом неожиданно столкнулся его сын Балтазар, возвращавшийся из дома одного купца, к которому отец послал его утром получить небольшой долг. Когда сын увидел отца под стражей, он соскочил с коня и, бросившись к его ногам, воскликнул со слезами на глазах:

— Что случилось, отец, и за что вас ведут под конвоем?

На что Диого ответил:

— Спроси о том грехи мои, они тебе ответят, ибо сейчас, сын мой, я как во сне.