— В точку попали, — усмехнулся профессор, — если бы вы знали, как мне хочется собственными глазами посмотреть, что творится там — на дне…
Присев на корточки на обледенелой доске, перекинутой через лунку, он показывал вниз, в пучину, и перелистывал журнал наблюдений.
— Интересно, очень интересно…
Он рассказывал о том, что первый промер, сделанный на Второй базе, показал глубину 2700 метров. После этого ученый закрепил на тросе серию батометров с таким расчетом, чтобы нижний батометр раскрылся и взял пробу воды в 233 метрах от дна. Но когда батометры подняли на поверхность, выяснилось, что нижний не только не раскрылся, но и оказался испачкан грунтом. Значит, он достиг дна значительно раньше, чем ожидалось. Тогда спустя несколько часов гидрологи сделали следующий промер. И тут установили, что за время, пока льдина дрейфовала на северо-запад, глубина уменьшилась на 400 метров.
«Значит, дно под нами не ровное, а гористое», — решил Гаккель, начав промерять глубины по нескольку раз в сутки. И чем дальше дрейфовала наша Вторая база в западном направлении, тем меньше и меньше становились глубины.
— Ну когда тут отдыхать, посудите сами, — взволнованно говорил профессор, снимая шапку, ероша потные, слипшиеся волосы.
— Этак ты целую подводную Америку откроешь, Як Як, — смеялся заглянувший в палатку Водопьянов, похлопывая Гаккеля по согнутой спине. — Выходит, не зря в свое время я старался, когда тебя из Шмидтова лагеря вывозил…
Друзья вспоминали давние дни челюскинской эпопеи: в числе последних обитателей льдины в Чукотском море, вывезенных Михаилом Васильевичем на берег, был и географ Гаккель.
— Ну, Америку не Америку, — переходил на деловой тон профессор, — а Нансена мы уже поправили кое в чем.
И вспоминал о том, что по гипотезе Нансена, высказанной после дрейфа «Фрама», вся центральная часть Северного Ледовитого океана должна представлять собой единую глубоководную впадину.
Заглядывали в палатку гидрологов и Черевичный с Острекиным.
— Открытий всяких в здешних краях, думаю, на всех нас хватит, — говорил Иван Иванович. — Сколько еще прыжков по ледяшкам нам с тобой предстоит, Емельяныч? Та-а-ак… Завтра вот генерал сюда пожалует, с ним в первый прыжок и пойдем. Первый-то у нас — на макушку шарика…
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов не заставил долго себя ждать. На следующий день, едва прилетев из Тикси, утвердил он очередной маршрут, очередную, теперь кратковременную, высадку. По планам экспедиции она рассчитана на посещение географического Северного Туда направлялись Черевичный, Котов и Масленников.
Итак, визит на полюс! Не забудьте, читатель: дело происходило в 1948 году, более четверти века назад! Это нынче, во второй половине нашего столетия, через воображаемую «точку земной оси» пролегают международные трансконтинентальные авиатрассы, чуть не ежедневными стали рейсы к полюсу самолетов — зондировщиков погоды. Да и на разведке льдов для нужд судоходства по Северному морскому пути пилоты нашей полярной авиации запросто облетывают приполюсные края. А тогда, в апреле сорок восьмого, второй в истории научный десант в точку 90° норд (второй после высадки папанинцев) был, конечно, событием.
Счастливцами чувствовали себя Котов и Масленников, шедшие за Черевичный, ставшим флагманом полюсной группы. И понятно, на верху блаженства ощущал себя спецкор «Известий» — автор этих строк, за последние дни сдружившийся с экипажем Масленникова.
Иван Иванович, по-приятельски опекавший меня с первых дней экспедиции, одобрял эту дружбу:
— С Виталием не пропадешь. А на мой аэроплан не приглашаю, уж не обессудь: и без тебя полно пассажиров.
Черевичный не оставил меня своими советами и на полюсе, когда там на ровной полоске молодого льда меж двух торосистых «берегов» многолетнего пака опустились одна за другой три машины и мы подняли государственный флаг, провели краткий митинг.
— Теперь начальству не попадайся на глаза, коли хочешь тут пожить… А то генерал-то, улетая со мной, вашу братию обратно забирает.
Надо ли говорить, что мне страсть до чего хотелось прожить на Северном полюсе все три дня вместе с Котовым, Масленниковым и научной группой Острекина. Занявшись ставшими уже привычными хозяйственными заботами (установка палатки, разжигание плитки, заготовка снега, то-се…), я сумел как-то ускользнуть из-под бдительного ока всевидящего и строгого А. А. Кузнецова. Словом, возвращаясь на Вторую базу с Черевичным, генерал увез с собой лишь двух моих коллег — спецкора «Правды» и кинооператора…
До сих пор считаю, что мне тогда крупно повезло. Да, повезло, хоть и отнюдь не гостеприимным показал себя полюс в последующие трое суток. Сильнейшая, никогда прежде мной не виданная подвижка льдов разрушила не только нашу посадочную полосу, но и примыкавшие к ней паковые массивы. Оба самолета едва не затонули. Потом, когда ледовая кутерьма стихла, Котов и Масленников, взлетая с обломков былой полосы, едва не разбились вдребезги. Но все работы по трехдневной программе наши геофизики Острекин и Сенько выполнили. А Сомов и Гордиенко отлично провели гидрологическую станцию, впервые в истории измерив глубину океана в широт 90° норд. (Как известно, папанинцы в свое время сумели начать гидрологические работы, лишь отдрейфовав от полюса к югу вместе со своей льдиной.)
По возвращении на Вторую базу она представилась наши утомленным взорам прямо-таки «землей обетованной». Грязные, заросшие щетиной, едва не падавшие от усталости — за трое «полюсных суток» не было времени побриться, умыться, вздремнуть, — мы все же старались выглядеть бравыми молодцами перед встречавшими нас товарищами, особенно перед Черевичным.
— Ребятушки вы мои, подумать только, какой полундры хватили! — обнимал он по очереди каждого из «полюсников».
И расспрашивал поочередно всех: сначала Острекина и Сомова, потом командиров кораблей и, наконец, меня.
— Ну как, жив? Домой к маме еще не хочется? Ладно! Так держать!.. Будет теперь о чем писать. А то до сей поры больно уж спокойненькой, ласковой могла тебе показаться Арктика…
Для новичка ледовая полундра на Северном полюсе в апреле 1948 года стала своего рода «крещением», памятным на всю жизнь. Для спутников же моих, авиаторов и ученых, то был эпизод — не более. Уже на следующий день Черевичный и Котов повезли группу Острекина к координатам: 86° северной широты и 180-му меридиану — предполагаемой точке Второго магнитного полюса.
— Только бы не водичка там была, а ледок, чтобы поработать как следует, — говорил мне на прощание Михаил Емельянович.
Я на этот раз оставался на Второй базе, и, скажу по совести, меня куда больше волновала безопасность товарищей в предстоящем вояже, нежели гипотеза ленинградского профессора Вейнберга о Втором магнитном. Слишком свежо было в памяти знакомство с полюсом географическим.
Тревога оказалась напрасной. Через трое суток с небольшим в ясном небе показались самолеты со знакомыми номерами на плоскостях. Черевичный и Котов, Острекин и Сенько, Сомов и Гордиенко вышли из кабин усталые, но свежевыбритые.
— Сенсация отменяется, — улыбнулся Острекин, здороваясь со мной. — Чего нет, того нет… — он развел руками.
Потом, устроившись на отдых в палатке, геофизик рассказывал о результатах магнитных наблюдений. На 86-й параллели и 180-м меридиане, где предполагалось существование Второго магнитного полюса северного полушария, магнитное наклонение составляет угол не 90°, как ожидалось, а чуть меньше; горизонтальная составляющая несколько превышает нулевое значение. Магнитные меридианы там не сходятся в одну точку, а лишь сближаются в узкий пучок почти параллельных линий, устремляясь дальше к Канадскому арктическому побережью, где расположен Магнитный полюс северного полушария.
— Та-ак, Емельяныч, стало быть, закрыт твой полюсок, — подтрунивал над другом Черевичный. — Выходит, зря мы тут по ледяшкам прыгаем, горючку жжем. Один только убыток казне от твоей затеи, ученый муж.