Записав все это в блокнот, я с истинно репортерским нетерпением не мог удержаться от вопроса:
— Выходит, мы теперь должны этот самый Второй Магнитки полюс открыть?
Михаил Емельянович ответил иронической миной:
— Ни за какие «эврики» тебе не поручусь, но основательно исследовать уже открытую аномалию мы обязаны.
Показав на непрестанно дрожащие стрелки вариометров, на ленту самописца, где непрерывно вычерчивалась зигзагообразная линия, мой собеседник продолжал:
— А тут перед нами колебания магнитного поля Земли — все изменения, которые происходят под влиянием электрических потоков в ионосфере. Потоки «корпускул» — электрически заряженных частиц, выбрасываемых Солнцем, — взаимодействуют с магнитным полем Земли. Возникают магнитные возмущения — бури, часто нарушающие радиосвязь на коротких волнах. Зимой в темное время это сопровождается сильными полярными сияниями. Фиксируя с помощью самописцев все вариации земного магнетизма, мы как бы ведем разведку магнитных бурь.
Научный руководитель экспедиции «Север-2» кратко изложил наметки на ближайший период: наряду с тремя дрейфующими базами, уже работающими по трехнедельной программе, начинает действовать «прыгающий отряд» Черевичного, в который войдут геофизики Сенько и Острекин, гидрологи Сомов и Гордиенко. Им предстоят кратковременные — трехдневные — высадки на дрейфующие льды.
— Вот бы и мне с вами хоть разок прыгануть, а, Емельляныч? — робко заикнулся я.
— Успеешь, торопыга… Прежде всего надо тебе на Второй базе побывать — там, где сейчас Иван с Ильей нас дожидаются. Вот придут сюда не сегодня-завтра Масленников с Агровым, вместе с ними и мы с тобой полетим.
Ждать пришлось недолго. Самолеты Виталия Ивановича Масленникова и Бориса Николаевича Агрова остановились на Второй базе для заправки горючим на какой-нибудь час — словно рейсовые автобусы у бензоколонки. Втаскивая свои меховые пожитки в кабину масленниковской машины, я ощутил себя истинным старожилом высоких широт, этаким бывалым воздушным кочевником…
Погода на льду тем временем неожиданно испортилась. Взлетали мы с Первой базы в бешено крутившихся клубах снега — поземка переходила в пургу. А по сведениям из лагеря Черевичного, там, на Второй базе, было безветренно, морозно, ясно. Надо было нам торопиться. Едва Масленников и Агров успели оторваться, как внизу, под нами, белесая пелена затянула все: ни палаток, ни штабелей бочек, ничего уже нельзя было разглядеть.
А на высоте за облаками ярко светило солнце. Включив автопилот, Масленников то поглядывал на доску приборов, то перелистывал передо мной альбом своих карандашных зарисовок. Были тут и наброски пейзажей, и начатые портреты друзей. Сколько раз, бывало, в Москве зазывал меня пилот-художник в в свою студию. Да все не удавалось мне застать дома хозяина — летал, путешествовал. Зато теперь вот…
Впрочем, в кабине у штурвала командир корабля не был расположен к длительным беседам об искусстве. Отложив альбом, он то и дело окликал то штурмана, то радиста. Ведь магнитному компасу в высоких широтах доверять нельзя. Зато солнечный компас под прозрачным колпаком астролюка работал безукоризненно. В наушниках звучали сигналы радиомаяков, береговые рации часто давали нам пеленги. Поплясав по циферблату, стрелка радиокомпаса застыла, наконец, на цифрах нашего курса. В наушниках нарастал гул. Родной ободряющий голос друзей встречал нас и здесь, в океане, далеко-далеко от земной тверди. Бортовая рация самолета Черевичного, работая со льда, выводила машины Масленникова и Агрова ко Второй дрейфующей базе.
Черные полусферы палаток, плоские, как на рисунке, очерния двух неподвижных машин — все выглядело точно так же, как и за несколько дней до того, когда прилетал в Первый лагерь, Но здесь, на Втором, посадочная полоса с огромной «Т», ограниченная воткнутыми в снег флажками, была шире, просторнее. На мгновение внизу мелькнул Иван Иванович — свежевыбритый, в нарядной шапке. Рядом с ним маячила саженная фигура в малице, перепоясанной красным кушаком, — штурман Вадим Петрович Падалко. Он держал в руках пластмассовый подносик из-под бритвенного прибора. На подносике была рассыпана пачка галет, стояла алюминиевая кружка, о содержимом которой нетрудно было догадаться.
— По русскому обычаю гостей встречаем хлебом-солью!
Иван Иванович обнял и расцеловал Масленникова, едва тот вышел из кабины, и, пригубив кружку, закусил галетой. Таким же ритуалом встретил Агрова голубоглазый улыбчивый Илья Спиридонович Котов.
Пока машины заруливали к отведенным местам стоянок, можно было оглядеться окрест. Нет, первое впечатление ошибочно: лед в океане не везде одинаков. Здесь, в каких-нибудь четырехстах километрах от географического Северного полюса, все выглядело иначе, нежели там, откуда мы прилетели. Огромные торосы — высотой в два-три человеческих роста — громоздились один за другим, точно скалы. Всюду вокруг, насколько хватал глаз, торчали синевато-белые островерхие глыбы. Из-за облаков проглянуло солнце, и грани торосов зарились многоцветным алмазным сверканием. Мне вспомнились иллюстрации фантастических романов. Так художники изображают какой-нибудь марсианский ландшафт.
Однако ничего фантастического в нашем положении не было. И если воспользоваться реальным, земным сравнением, то льдина, избранная Черевичным, напоминала застывшее горное озеро. Окружающие торосистые нагромождения предохраняли поле молодого годовалого льда от сжатий, трещин.
— Ну как, ребятушки? — тоном хозяина спрашивал Иван Иванович вновь прибывших. — Можно жить в такой берлоге?
— Полагаю, для области бывшей недоступности нужен свой областной центр, тут его и откроем, — посмеивался Котов.
— Однако соловья баснями не кормят, — вмешался Водопьянов. — Гостей просим к столу. Ты, Иван, принимай Виталия с командой. Ты, Илья, угощай агровский экипаж…
Пообедали, как полагается, с тостами. Поставили еще две палатки. Рядом с четырьмя неподвижными самолетами они образовали крохотную улочку. Чуть в стороне геофизики построили из снежных кирпичей свои павильоны. Гидрологи пробили во льду лунку, над которой поднялся зеленый брезентовый конус рабочей палатки с узенькой железной трубой, похожей на самоварную. Из трубы поднимался едва приметный дымок, из-под брезента доносилось стрекотание мотора лебедки.
Гидрологические исследования шли на больших глубинах. Стальной трос, наматываясь на барабан, вытягивал из пучины то «вертушку» — прибор для измерения скорости и направления течений, то батометры с пробами океанской воды, то продолговатую сетку, похожую на сачок для ловли бабочек, увеличенный в несколько раз. На мокрой прозрачной ткани трепыхались белесоватые крохотные рачки — планктон, бесформенное желе медуз, крохотная, с мизинец, рыбешка. В таких случаях профессор Яков Яковлевич Гаккель оживлялся:
— Смотрите, сайка.
И начинал рассказывать, сколь многообещающ улов в толще океанских вод. Ведь недавно еще среди ученых господствовало представление о полной безжизненности высоких широт.
Морскую живность гидрологи помещали в стеклянные банки со спиртом и формалином. Обитателям Центрального Арктического бассейна предстоял долгий путь отсюда в лаборатории Москвы и Ленинграда.
На тросе из глубин всплывали и тонкие длинные трубки, которые незадолго перед тем под толщей вод врезались в дно, захватывая пробы грунта. Содержимое трубок также тщательно укладывалось к перевозке по воздуху на Большую землю самолетом Задкова. Он теперь регулярно летал из Тикси на Вторую базу, доставляя новые и новые бочки с бензином. Закончив укладку штабелей в дрейфующей «нефтелавке», мы вносили в опустевшую просторную, как сарай, кабину воздушного танкера ящики с пробами ученых. Задков ворчал:
— Нет, плохо работает высокоширотная авиалиния, нешто это загрузка на обратный путь?
Роль грузчика в аэропорту Второй базы мне изрядно надоела. Снова потянуло в «ассистенты» к гидрологам. С утра до вечера (впрочем, тут в высоких широтах солнце не заходило уже вторую неделю) проводил я под брезентом, слабо пропускавшим солнечный свет. Как-то в разговоре заметил, что в сумерках у Якова Яковлевича вид такой усталый, замученный, будто сам он время от времени ныряет в глубину.