— Клю-у-учи?! — захохотал Щипицын. — Да кто ж тебе позволит нашим добром распоряжаться? На то и сам воевода решиться не мог бы. Аль ты разбоем надумал заняться? Мы ведь и до государя дойти можем. Он-то нас выслушает! Не миновать тебе тогда пытошных расспросов, пошто государевых торговых людей грабил.

— А ты мне не грози! — спокойно сказал Соколов. — Не только перед воеводой, и перед самим государем ответ держать я не боюсь. Как сказал — так и будет. Ключи на стол.

Увидев, что Соколов не шутит, промышленные впали в ярость.

— На-кася, выкуси наши ключи! — закричал рябой промышленный. — Можешь голову снять, а ключи не дадим!

— Не дадим! Грабеж! Глядите на этого басурмана треклятого! — загалдели в ярости промышленные, обступая Соколова.

Соколов подал знак, и в избу, гремя прикладами пищалей, вошли несколько казаков.

Промышленные отпрянули от стола к лавкам.

— Вот что, купцы-молодцы! — повысил голос Соколов. — Я ведь вас не шутки шутить звал. В тайге — бунт. Вина — ваша. Тут мне пытошными расспросами кто-то грозил. Будут вам такие расспросы. Сегодня же прикажу дыбу строить. Тогда прояснеет, кто сколько наворовал. Сдается мне, что придется забрать не только половину, а и все ваши товары. Ну, если кое-кто после дыбы богу душу отдаст — дело не мое. Сами напросились.

Невнятно бормоча проклятия, промышленные кидали ключи на стол начальника острога.

Целый день перетаскивали казаки товары из амбаров провинившихся промышленных в склад с государевой подарочной казной.

Уладив дела с промышленными, Соколов с особой тревогой ждал вестей из тайги. Скоро стали прибывать первые сплотки леса. Лес громоздился в штабелях у стен острога, часть его Соколов приказал сплавить вниз, к устью Охоты. Здесь, в лимане, образованном при впадении в море Охоты и Кухтуя, на берегу тихой заводи, и решено было закладывать верфь. Тут строились высокие козлы для пилки бревен, длинные навесы, на столбах для сушки леса, чаны для запарки брусьев остова судна, жилые постройки, склад и баня.

В остроге также целыми днями стучали топоры. Две большие казармы, вдвинувшись в палисад, открыли узкие бойницы в сторону леса. Всю эту стену крепости теперь сплошь составляли поставленные впритык друг к другу постройки.

Глава восемнадцатая

ПОЖАР

Вечерний отлив отступал все дальше. Отливная полоса светилась влажным синеватым блеском, словно гладкий круп лошади, которую заботливо выскреб хозяин. Над зыбучей белой бахромой пятившегося прибоя хищно кричали чайки. То одна из них, то другая кидалась на волну и взмывала вверх с серебристой добычей в клюве.

Вот уже вторую неделю стояла небывалая для этих мест теплынь. Даже вечером можно было ходить в одной рубахе. Ветер с моря не успевал за ночь остудить землю.

Однако теплые дни не радовали Соколова. Тревожное положение в тайге не давало ему покоя.

Время от времени он вглядывался в синюю суетную даль моря и вздыхал. Близко ли, далеко ли от этих берегов выступала из морских пучин Камчатка, никто не знал. Слышал он, что года три назад охотский приказчик Гуторов попытался этим путем пробиться на Камчатку, но море выбросило его дощаники на берег и разбило в щепки. У Гуторова не было большого судна — это верно. Ныне строится крепкая посудина, подобная тем лодиям, на каких архангелогородцы хаживали в Мезень, Пусторецкий острог и на Новую Землю. Но там море проведывали веками, от земли к земле пробирались ощупью. Немало мореходов в. тех краях пошло на дно, Покуда удалось выпытать море. А здесь они первые. Не то что плыть, подумать — и то страшно!

За Чертовой каргой, названной так по той причине, что эхо человеческого голоса здесь подолгу металось среди каменных скал высокого мыса, навевая думы о нечистой силе, навстречу Соколову, вспугнув чаек, вышел человек. Он появился из-за поворота так неожиданно, что Соколов вздрогнул.

— Фу, леший тебя побери, испугал ты меня, — облегченно рассмеялся он, узнав морехода Треску. — Откуда ты взялся тут?

Треска, давно не стриженный, в измазанной донельзя холщовой рубахе и грязных портах, оскалился до ушей.

— С морем эвот гуторю!

— Ну и как оно?

— А ничего, — тряхнул светлым чубом Треска.

Разлохматив пятерней голову и курчавую бороду, чтобы вытряхнуть из волос песок, он прижмурил круглые зеленоватые, как у кота, глаза и хмыкнул:

— Море как море. Куча воды. Пообомнем ему бока.

— Ты аль на пузе перед ним ползал? От порток до ушей весь извозился.

Треска смущенно переступил босыми ногами, однако ответил серьезно:

— Приходится, Кузьма, и на пузе ползать. Я записываю для себя: когда приходит вода, когда уходит и высока ли. Мы тут, за мысом, с твоим Семейкой столб водомерный установили, разметив его на дюймы. Будем приставать к Камчатке — это нам крепко сгодится.

— То-то я замечаю, что Семейка мой все куда-то пропадать начал. Он, стало быть, возле тебя крутится?

— Да вот, подружились мы. Надумал он мореходное дело постичь. Мне не жалко. Учу, что сам ведаю. Паренек смышленый и грамоте знает.

— Грамоте знает? — удивился Соколов. — Откуда же это мой толмач еще и грамоте научился?

— Да будто бы Мята его натаскивал. Так он мне говорил.

— А где он сам-то?

— Да позади идет. Эвон голова промеж камней мелькает. Раковины чудные собирал. Ему у моря все интересно. Воды совсем не боится.

Семейка, увидев Соколова, остановился в отдалении, придерживая одной рукой подол рубахи, где с костяным стуком перекатывались собранные им раковины. Он решил, что в острог приехал наконец какой-нибудь инородческий князец, и Соколову пришлось разыскивать своего толмача.

— Подойди-ка, подойди, — поманил Соколов Семейку пальцем. — Учить тебя надо науке мореходства, вот что я тебе скажу. Раз тяга у тебя к этому делу появилась, так надо своего добиваться.

— А где учить? — махнул рукой Треска. — Сам я больше на глазок учился мореходству, потому как у нас все в роду мореходы. А теперь государь навигацкую науку в морской школе заставляет постигать. Есть такая школа в Москве, в Сухаревой башне устроена. Я, как проезжал Москвой, заходил туда. Чтоб в ту школу попасть, надо и счет разуметь, а кроме того, уметь чертежи снимать. А я в этом худо смыслю.

— Попасть бы побыстрее на Камчатку, — сказал Семейка. — Там Иван Козыревский меня бы подучил снятию чертежей и счету.

— То верно, — подтвердил Соколов. — Козыревские — все грамотеи. А ты что, брат, с Иваном хорошо знаком?

— Хорошо знаком?! — воскликнул Семейка. — Да мы с ним…

И тут он начал рассказывать обо всех своих приключениях на Камчатке; о гибели Большерецка, о бегстве их с Завиной из камчадальского плена, о нападении Канача на вновь отстроенный Большерецкий острог, о походе на Курилы…

— Ну, брат, успел ты хлебнуть всякого лиха, — покачал головой Соколов. — А до Камчатки мы доберемся, не сомневайся. Встретишься еще с друзьями. Ну а после плавания — смотри сам. Захочешь остаться на Камчатке — оставайся, надумаешь всерьез навигацкому делу учиться — похлопочу за тебя перед воеводой, чтоб отпустил он тебя в Москву. Если экспедиция наша будет удачной, воевода, полагаю, не откажет мне, выдаст тебе бумагу на выход в Москву. Воеводе ведомо, как государь о флоте российском печется. Побили мы шведов под Полтавой, а конца войне все еще не видно. Шведы еще на море сильны. Пока флот их не перетопим в пучинах, на мир они не пойдут, потому как больно горды. Не хотят мириться с тем, что держава их приходит в упадок.

— Это уж точно, — подтвердил и Треска. — Флот у них знатный. Было дело, подходили их военные корабли и к Архангельску, чтобы город сжечь. Да подходов в бухту не знали. Поймали двух наших рыбаков и велели к Архангельску суда их вести. Да не на тех напали. Лоцманы наши посадили ихние корабли на мель. Так и не удалось им к городу подойти.

— Может, и мне удастся в морских сражениях побывать, — размечтался Семейка. — Война, сами говорите, еще долго протянется.