— Да что с тобой, брат, иль не рад ты мне?

— Рад, Иван, рад, что хоть тебя вижу в добром здоровье, — невесело улыбнулся Петр.

— Почему «хоть, тебя»? Что, разве Михаил заболел?

— Эх, если бы заболел!.. — тяжко, словно кузнечный мех, вздохнул Петр. — Горе у нас. Одни мы с тобой остались…

— Как одни?..

— Убили Михаила.

— Где? Когда? — похолодел Иван.

— На реке Аваче… С месяц еще тому назад двое сборщиков ясака в крепость прибежали… С ними Михаил ходил, да не вернулся… Пятерых казаков тамошние камчадалы да коряки побили.

— Как же так? — потерянно спрашивал — Иван. — Ведь тихо же было на всех реках Камчатского носа.

— Да какое там тихо! Может, это у вас на Большой реке тихо, а авачинские коряки и камчадалы уже с год как от дачи ясака и аманатов уклонялись. А на них глядючи, и все камчадалы побережья Бобрового моря начали непокорство чинить.

Иван, бессильно опустившись на топчан, тихо, беззвучно плакал. Михаила, после отца, он любил как никого другого.

— Пойдем-ка за стол, помянем брата, — тихо сказал Петр. — С дороги ты, как я погляжу, оголодал — кожа да кости на тебе остались.

Стол оказался далеко не скуден для голодного времени. Клубни сараны, ягоды, пучки черемши — дикого чеснока, житные лепешки и отваренный целиком гусь — вот что мог Петр предложить Ивану. Посредине стола возвышался маленький пузатый бочонок с вином, которое казаки камчатских острогов научились делать из сладкой травы и ягод года три назад. К обеденному столу вышла крепкотелая, пригожая камчадалка, медлительная в движениях. На руках она держала годовалого ребенка. Одета женщина была в полотняную чистую малицу.

— Вот, — кивнул Петр в ее сторону, — пока тебя не было, успел я женкой и дитятей обзавестись… Женку зову Марией, а мальчонка решил наречь Иваном, в твою честь. Да вот беда, не венчаны мы еще с ней, ни она, ни дитя не крещены, живем вроде с ней по-басурмански — Мартиан-то у вас в Большерецке больше года проторчал, вот и некому было свершить христианские обряды.

Мария сидела тихо за столом, в разговор мужчин не вмешивалась. Петр не предложил ей вина, и, пообедав, она ушла внутрь дома кормить ребенка.

Оставшись одни, братья продолжали разговор, делясь накопившимися новостями. Узнав, что Иван тоже взял жену и обзавелся домом в Большерецке, Петр оживился и принялся расспрашивать о Завине.

Причину его оживления нетрудно было понять. Изба Козыревских теперь целиком оставалась за старшим братом.

Выпытав, что Иван с Завиной живут дружно и любят друг друга, Петр, не петляя, сразу поставил все на свои места:

— Стало быть, так, Иван. Теперь ты живешь своим домом. И делить нам нечего. Что в Большерецке, то твое, а что тут — все мое.

Ивана покоробило, что брат завел разговор о дележе в тот же день, как сообщил ему о смерти брата. При этом Петр не предложил ему хотя бы для видимости часть имущества.

— Как же так, брат, — удивленно спросил он, — иль не вместе мы добро наживали с тех пор, как еще отец был жив? У нас в кладовых сороков двадцать одних соболей. Да лисы, да бобры морские. Это ж общее теперь наше с тобой богатство. Ужель всю мягкую рухлядь себе одному оставишь?

— Как хочешь, Иван, — поджал губы Петр, — а только все себе оставлю. У меня годовалый парень, да Марья вторым ходит. Слуг в доме пятеро, всех кормить надо. У вас же с Завиной детишек нет. Река Большая соболем богата. Молодые вы оба, наживете добра, не обессудь.

Поняв, что Петр намерен крепко стоять на своем, Иван решил махнуть рукой на весь этот спор о дележе. Выпитое вино размягчило его. Они с Завиной и так счастливы, стоит ли ему ссориться с Петром из-за какой-то рухляди? Петр, сколько он помнил, всегда был жадноват.

Некоторое время братья просидели за столом молча, кидая друг на друга взгляды исподлобья. Увидев, что Петр начинает смущенно багроветь от этого затягивающегося молчания, Иван усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — пусть все твое будет. Может, тебе и вправду наше барахло нужнее. Выпьем-ка еще по одной.

Братья выпили еще раз. Теперь Петр чувствовал себя свободнее, стал сыпать весело прибаутками, припоминал общие их с Иваном детские шалости, и это совсем примирило Ивана с Петром.

Братья выпили по третьей. Потом Иван выбежал в сени, куда еще с вечера были доставлены две его пузатые сумы с имуществом, и вернулся со связкой соболей.

— На! — кинул он соболей на колени Петру. — Брат к брату без подарков не ездит.

Великодушие Ивана совсем смутило Петра. Поняв этот подарок как невысказанный упрек за обиду брату, он снова начал багроветь.

— Не возьму, — трудно, со свистом выдохнул он. — Эх, будь она неладна, жадность человеческая!.. Выделю… Выделю я тебе…

— Да будет тебе, будет! — оборвал его Иван. — С имуществом уже решено. Тебе оно и в самом деле нужнее. А подарок прими, не то и в самом деле обижусь… Я теперь при Анцыферове не в простых казаках, а писчиком. Будет у меня в самом деле прибыток.

— Как? — опешил Петр. — А предписание воеводской канцелярии, чтоб письма нам, Козыревским, не касаться?

— Я говорил об этом Ярыгину. Да тут как раз большерецкий писчик ногу сломал, и деваться приказчику было некуда.

— Ну, если и впрямь так, тогда повезло тебе крепко. Будь здоров, писчик! — поднял Петр деревянную чару с вином.

— Эх, дослужиться бы хоть до десятника, — размечтался Иван, — да получить под свое начало отряд казаков.

— Знамо дело, не худо бы так-то было, — поддержал Петр. — Быть начальником отряда сборщиков ясака куда как прибыльно!

— Да я совсем не об этом думаю. Был бы я десятником — подал бы якутскому воеводе челобитную, чтоб отпустил он меня новые земли искать на море. Слыхал ли ты, будто на полдень от Камчатского носа в море земля как будто есть, и земля эта будто бы так далеко на юг и на восток в море подалась, что там совсем благодатные теплые края?

— Может, и вправду есть в море земля обширная, — согласился Петр. — Сколь на восток казаки ни идут, все новые земли открываются. От одного казака достоверно слышал я, что против устья реки Караги земля виднеется, горы великие. А далеко ль та земля в море простирается — никому не ведомо. Атласов тоже на полдень от земли мохнатых курильцев как бы остров в море видел. Чую, что полно еще земель в море-океане, только некому те земли искать было. На Камчатке службу нести — и то казаков не хватает. А слухи про новые земли везде ходят.

— Слухи! — торжествующе сказал вдруг Иван. — А я доподлинно знаю, что в море земля есть. Говорил я прошлым летом, — понизил вдруг Иван голос до шепота, — с одним стариком из мохнатых курильцев. Он точно показывал мне на полдень и на восход и говорил, что земля там большая есть, восточная либо северная. Эта ни каменных городов, ни огненного боя не имеет. Ту землю легко будет привести под государеву руку.

— Может, оно и так, только за малым дело стало, — усмехнулся наивности брата Петр. — Уж кого-кого, а тебя-то воевода посылать на проведывание той земли не захочет, стань ты хоть и впрямь казацким десятником.

— Это почему же?

— Да хотя бы потому, что дать в лапу воеводе у тебя пока что нечего. Кого начальниками острогов воевода назначает? Тех, кто может отвалить ему рублей триста, а то и все шестьсот. Да и чин десятника ты мог бы купить за такие деньги.

— И Атласов не был из богатеев, а его воевода и в пятидесятники назначил, и Камчатку проведывать отпустил.

— Ну, с Атласовым тебе тягаться не по силам. Он и до Камчатки дошел с казаками по особенной своей отчаянности, потому как шел так: либо голова на плаху, либо новую соболиную реку откроет. Такое везенье казакам бывает одному из тысячи… Атласов — он еще и до твоей северной земли доберется, пока ты будешь только вздыхать о ней.

— Как так доберется? За тот разбой на Тунгуске сидеть ему, бедняге, в тюрьме теперь до скончания века.

— Господи! — рассмеялся вдруг Петр. — Ты же ведь и впрямь еще не знаешь… Атласов второй уж месяц как на Камчатке. С целой сотней казаков он заявился. Назначен начальником всех здешних острогов.