— Небось, жиды, — не без язвительности.

— Сам ты жид порхатый. А ну, пошел вон, не порть мой кислород, засранец… А ну, стой, так что у тебя с Зинкой? Что ж это она так нежно о тебе интересовалась? … О! Сейчас не до тебя. То клялась, что сюда больше никогда не вернется, а сегодня уже срочно вылетает. Надо пропуск ей заказать, а то могут и не пустить на остров… Тчамсадов помоги, надо все постирать, порядок навести.

После обеда примчался бледный Степаныч из комендатуры:

— Пропуск Зине не дают.

У Шамсадова сердце больно екнуло.

— Ну, она ведь хочет видеть меня… Это ведь позор! Что, моя жена шпионка, иль предательница? Они забыли, чья она дочь? … Нет, я это так не оставлю.

Так бы Степаныч ничего бы и не добился, да, к счастью Шамсадова, кто-то, видать, подсказал, слег на сутки Степаныч в санчасть, поводов было много, и на этом основании дали Зинаиде Павловне допуск на остров. После этого Степаныч из санчасти сбежал, и счастье Малхаза оказалось под угрозой.

— Зинке рыбки надо наловить, надо попотчевать жену-красавушку, — побежал Степаныч в подсобку, и уже оттуда другим тоном. — Кто водолазный костюм трогал? — и злым выйдя наружу. — Ты — жид? Ты… Ничего, сейчас мне недосуг, но я с тобой разберусь, черномазая харя.

Как заправский конспиратор, первые сутки Зинаида Павловна даже не поздоровалась с Шамсадовым, а на вторые, ночью, в густой дождь, осень здесь уже наступила, она тихонько постучалась в дверь.

— Малхаз, я Вам так благодарна! Вот, не знаю, что это, на себя еле напялила, под кофтой пронесла. Досматривали, как шпионку, — она положила на стол пухлый пакет. — Я Вам так благодарна. Степаныч еще не знает, а этот человек, правда, я его не видела, для Андрюши купил и трехкомнатную квартиру в самой Москве.

— Вы и Андрей этого стоите, — своей неизменной широкой улыбкой сиял Шамсадов.

— Есть и плохая весть, — потупился взгляд Зинаиды Павловны. — Я знала, что эта картина не простая, глаз с нее не спускала, из-под носа увели.

— Я знаю, где она, — вроде важен Шамсадов.

— Послезавтра я уезжаю, … навсегда, — вместе с каплями дождя и слезы потекли по ее сочным щекам. — Я не знаю, что Вы замыслили, но поторопитесь… Я могу только еще на месяц отложить отставку Ивана, и вот, двести долларов, они везде нужны; здесь для Вас магазинов нет, но люди все на прилавках, все, везде продажны… А больше, не знаю, чем бы Вам помочь?

— Мне нужны аккумуляторные батареи для подогрева водолазного костюма, … пусть даже и подсевшие, вот такие, — Малхаз достал из-под кровати плоскую баночку, — или зарядное устройство.

— Не знаю, … завтра пойду в санчасть, в котельную… Если что найду — оставлю под крыльцом. Больше видеться не смогу, Степаныч подозревает.

— Ревнует, — усмехнулся Малхаз.

— Да ну, Вас! … А вообще, я поражаюсь Вашему самообладанию. Удачи Вам! Молю Бога, чтоб мы еще увиделись, только не здесь, — она крепко прижала щупленького Шамсадова, по традиции трижды поцеловала. — Храни Вас Господь!

И когда Зинаида Павловна уже выходила:

— Заберите у Ивана Степаныча все деньги, и спиртное слейте, ему же будет лучше.

И так совпало, что именно с отъездом Зинаиды Павловны, улетели все птицы, задули ветра, ветра, ветра, как обычно к зиме, будто со всех сторон, так что не укроешься. И круглые сутки дождь хлещет, океан бушует, ревет, у берегов пенится, слюнки пускает, «полигона» ждет.

Степаныч в тоске; то к свиньям пойдет, то к Малхазу пристанет, то пойдет в комендатуру — злой приходит, жена зарплату на сберкнижку перевела.

— Что-то картины твои не берут, халтуры лепишь, — недоволен Степаныч.

— А что рисовать, слякоть кругом. Да и надоели, видать, наши пейзажи. Мы могли бы авангардизмом заняться; вот что модно сегодня в мире, особенно в Японии пойдет.

— Так, займись, и побыстрее.

— Напылением надо, кислород нужен… Водолазный баллон подошел бы.

— Да? — зло мелькнули глаза Степаныча. — А заправить баллон — копеечка нужна.

— Деньги есть, — Шамсадов показал стодолларовую банкноту.

— Где взял? — вроде спокойно спросил Степаныч.

— Нарисовал, — натужно улыбнулся Малхаз, и он знал, что Степаныч как бык силен, но что такая у него прыть — не думал.

С удивительной проворностью Степаныч подскочил, скрутил Малхаза:

— Где взял? Где взял? Говори! — стал он его душить.

— Андрей, Андрюша, — успел выдавить Шамсадов.

— Что «Андрей»? — расслабил хватку Степаныч, но жертву не выпускал.

— Вы что думаете, — снизу, задыхаясь, еле выговаривал Малхаз, — оплата обучения и трехкомнатная квартира в Москве — все просто так?

— Какая квартира? — совсем освободил Степаныч хватку. — Ты о чем?

— Вы не в курсе? У вас квартира, шикарная, в самом центре столицы.

— Постой, постой, то-то Зинка проговорилась о мебели, телефон оставила… Ну, дела! … А ну, дай, — он выхватил купюру. — Еще есть?

— Последняя, — Малхаз достал еще одну зеленую бумажку.

— Знаю я вас, жидов, у вас всегда все последнее… Нас разграбили, подачки подаете.

Тотчас Степаныч переоделся, привел себя в порядок, со строгим видом ушел, таким же строгим, трезвым пришел, правда, в пакете стучала тара.

— Тчамсадов! — крикнул он, но не грубо, с оттенком уважения. — От Андрея привет… Говорит, тесть наследство оставил… Врет, тестя и похоронить-то не на что было, перестройка генерала нищим сделала.

А в тот же день, только ночью Степаныч вновь заявился, уже подвыпивший, с бутылкой и закуской.

— Ты что не спишь? Все мудришь? Давай выпьем, одному тоска, — и после первой рюмки, глядя исподлобья, — Я родил, я растил, а он, родной сын, десять раз о тебе спросил, а обо мне даже не побеспокоился.

— А что о Вас беспокоиться? У Вас все, как в сказке, обустроилось, — наверное, впервые, с вызовом, в упор глядел Малхаз.

— В этом ты прав, — почему-то тяжело вздохнул Степаныч, опустил взгляд, и подавленно. — Исполню я пожелание сына. Вопреки принципам, под конец службы, пойду на сделку, будешь «напылять» картины, но застану в момент… пристрелю, задушу… — тут он встал, и качаясь, тыкая пальцем. — И тебя, и развращенную тобой Зинку, и купленного тобой Андрюшу. Понял?! Всех придушу, всех! И не думай, никуда не побегу, не позову на помощь, сам, сам придушу вас жидов, вот этими руками.

На следующий день Степаныч был тих, даже пригласил Малхаза на обед, все расспрашивал, в каком районе Москвы квартира, далеко ли метро и прочее. Шамсадов этого ничего не знал, но врал, будто сам все натворил. И казалось бы, наступил мир, то ли сговор, по крайней мере, Степаныч абсолютно буднично передал баллон, наполненный кислородом, а выдал совсем сокровенное:

— На, — кинул он новую импортную аккумуляторную батарею. — Зинка там возилась с хламом. Знаю, ты под крыльцом забрал. Так той и на пять минут не хватит, выработалась… Эта с нуля, сегодня специально купил.

Малхаз даже спасибо не сказал, боялся лишнее слово сказать, в душе ликовал. Однако, в тот же вечер, как обычно хмельной вновь явился Степаныч.

— Что? Опять не спишь? Мудришь? Ха-ха-ха! Знай, я и мой сын — предателями не будем, нас не купить, понял? Что, хочешь уплыть, под водой? Ха-ха-ха! Идиот! Кислорода на полчаса, батареек — максимум на двенадцать часов. И куда ты доплывешь? Тысяча миль до земли. В ледяной воде, в вечный шторм? Ха-ха-ха, плыви, мне какая разница со свиньями ты или без них — все равно рыбки сожрут. Можешь сейчас плыть, плыви. Боишься? … А поплывешь, поплывешь, как миленький, … когда я захочу.

В следующие три дня Степаныч не выходил, и не от того, что пил, а от бушующей стихии. Сплошной, как прутья жесткий и холодный, непрерывно хлестал ливень, а ветер — не ветер, ураган, просто валил с ног, не давал вздохнуть, и Степаныч лишь высовывался из двери и давал команды Шамсадову — «разгрузи вагонетку с отходами, покорми свиней, принеси мне пожрать, шифер с крыши унесло, протекает, лезь, твою мать и хуже».

А у Малхаза самого в жилище окна повышибло, тряпками кое-как проемы забил, это мало помогает, холодно, и он пока ночует в свинарнике, простужаться ему никак нельзя, кое-как болезнь отступает, малейший рецидив, и его планы — насмарку, просто жизни конец. Но оптимизма он не теряет, ждет удобного момента, больше полагаясь на судьбу, … не вышло.