— Милая, милая!

— Иди, родной! — Варвара мягко отстранила его, наблюдая, не идет ли кто. Сквозь метель ничего почти не было видно на расстоянии нескольких шагов.

Никола нырнул в дверь, забежал за бочки, стоявшие одна к другой впритык в два яруса. Вытащил из внутреннего кармана шубы толстый длинный шнур, пропитанный горючим составом. Один конец шнура сунул в бочонок с заранее чуть приподнятой доской в крышке его. Шнур протянул по полу. Высек кресалом огонек, зажег трут, а от него — конец шнура. Побежал, у двери оглянулся, увидел, как огонь быстро бежит по земле. Мелькнула мысль: «Надо бы бечеву длиннее!»

Он и Варвара помчались в пурге от амбара. Были уже у выходных ворот. Но… раздался оглушительный взрыв, за коим последовали другие. Оба были убиты летящими снарядами и кирпичами.

Перед смертью у Варвары сверкнула мысль: «Хорошо младыми умирать!» Торжествующий грохот заглушали вой пурги и рождественский благовест… Долго помнили москвичи эти взрывы. Через месяц и Иван Исаевич узнал о них — передал Ерема. Задумался, мрачная тень легла на лицо.

— Еремей! А об Николе и Варе не слышно?

— Ничего не слышно. Как в воду канули.

— Да… Могли и сгинуть…

Дней через пять после поражения Димитрия Шуйского на Калугу навалилось новое войско под началом другого царского брата, Ивана Ивановича Шуйского.

Из острога Болотников скрытно наблюдал за подъехавшим вражьим конником, осанистого вида, в ратных доспехах; конь в дорогой сбруе. «Должно, дворянин. Опять, чай, орать станет о сдаче».

И действительно, конник замахал белым платком и зычно крикнул:

— Вор Ивашка Болотников! Сдавайся с твоими ворами. Испытал уж под Москвой, как мы тебя, вора, били. Не сдашься через два часа, узришь, как мы вешать будем сподручников твоих…

Острог отвечал молчанием.

Болотников и Беззубцев, сидя за стеной на чурбаках, продолжали следить за всадником.

— Иван Исаич, уедет дядя не солоно хлебавши, — улыбаясь в усы, произнес Юрий Беззубцев.

— А я мню, что ближе к нам двинется.

Конник потянул лошадь за удила и подъехал к самой стене. Стало отчетливо видно его одутловатое лицо. Посланец повторил предложение о сдаче. Опять молчание. Конник с досады плюнул и повернул назад под громкий хохот собравшихся на стене ратников.

Скоро осажденные увидели, как в полуверсте от города враги вешали на деревьях группу пленных. Смотреть на казнь вывели два царских полка.

— Подвезите к острогу еще гафуниц, кулеврин, пищалей, как бы недруги на нас не двинулись, — приказал Болотников.

И верно, вскоре раздался рев, и царские полки, мало соблюдая строй, прямо с казни двинулись на приступ.

Вот они ближе, ближе. Уже видны разгоряченные лица. Болотников махнул красным платком и подал команду:

— Пали!

Острог окутался клубами дыма. Через ворота острога вырвались верховые донцы и запорожцы. Они рубили поредевшие царские полки направо и налево. Остатки, охваченные паникой, бежали.

Лицо у Ивана Исаевича засияло, помолодело. Он громко захохотал.

— Что, попробовали?! Дай срок — и не то узнаете.

Вместе с ним хохотали окружившие Ивана Исаевича военачальники и ратники. Один из них, украинец, торжествующе воскликнул:

— Ото добрэ! Як бы штанив та постолив не розтерялы?!

Только Федор Гора, видевший со стены лихую атаку конников, скрипел зубами с досады.

— Воевода! Що ж не дав ты мени тых лиходиев треклятых быты? Я уже зовсим здоровисинький!

Болотников утешал Федора:

— Тебе, друже, покамест нельзя. А здоров будешь, рубайся вволю!

Нахлобучив шапку, Федор ушел, с горя и на радостях ахнул горилки и скоро уснул.

Глава XVI

В Москве еще издавна оседали на временное или постоянное жительство различные иноземцы. Они жили обособленно, держались и селились вместе. Стала зарождаться будущая «немецкая» слобода на реке Яузе, получившая позже прозвание «Кукуй».

— Ишь ты, поди ж ты, песни кукуют, — говорили московиты, прислушиваясь по вечерам к шуму веселой слободы. Кроме купцов и служащих различных торговых компаний появились иноземные «знатцы» — мастера орудийного дела, лекари, аптекари, архитекторы, розмыслы[53] и другие. Ведал ими посольский приказ.

В одном из домишек иноземцев, крытом желтой черепицей, окрашенном в зеленый цвет, с геранью, фикусами на окнах, жил с семьей мастер литейного дела Иоганн Август Вальтер, приземистый, толстый, бритый немец с красным, сердитым лицом. У Вальтера в маленькой комнатке жил рабочий — подмастерье Фридрих Фидлер, лет тридцати пяти, небольшого роста, рыжий, в веснушках. Он был добродушен, ласков, немного застенчив. На отдыхе часто играл с хозяйскими детьми, делал им игрушки, возил на себе верхом. Человек он был смышленый и работник хороший.

Герр Вальтер завел большую литейную мастерскую. Это было каменное низкое строение, внутри темное, прокопченное. Стояло несколько горнов, в которых плавились чугун и медь. Были насыпаны кучи просеянной земли: из нее делались формы для литья — опоки.

Народу здесь работало человек пятнадцать. Немцев среди них было трое. Остальные — русские. Вальтер на работе был строг. За малейшее ослушание он расправлялся собственной рукой.

Лились здесь чугуны, памятники, колокола, ядра, а в последнее время, в связи с восстанием Болотникова, наладили литье небольших пушек.

Фридрих усвоил русский язык. В то время как его хозяин Вальтер был развязен, раздражал своей наглостью, всюду совал свой нос, Фридрих Фидлер всем нравился своей скромностью, и русские работные люди с ним легко сходились.

Фридрих Фидлер особенно подружился с Василием Парфеновым. Это был человек лет сорока, высокий, худой, но необычайно сильный. Он поднимал восьмипудовую чугунную чушку, перенося ее с места на место.

Волосы у Василия были льняного цвета, выражение лица грустное, что-то ищущее. Василий был большой знатец литейного дела. Он здесь наладил литье пушек. По своей натуре не умел извлекать те выгоды из мастерства, которые оно могло бы ему дать, и в этом отношении не был похож на оборотистого Вальтера.

В свободное время Парфенов и Фидлер ходили на рыбную ловлю. Засядут у Яузы и тягают удой на уху ершей, плотву, окуней…

Как — то раз рыба ловилась плохо. Задумчиво глядя на речную зыбь, Парфенов стал рассказывать про пушечное дело. Фидлер слушал Василия молча с большим интересом.

— Ведаю я пушечное литье, как свои пять пальцев. У мастера великого обучался, у самого Андрея Чохова. Слышал, чай, об ем. Много пушек он понаделал: пищалей, гафуниц, мортир, кулеврин, близнят, единорогов… Видел ты в Кремле царь-пушку? Вот диво! Чохова работа!

Бают, что при царе Иване Третьем пушечное дело у нас началось. Приехал-де в Москву иноземный муроль и литейщик Аристотель Фиоравенти, земли италийской, и первый начал на Руси пушечное литье. То неверно. Еще при Димитрии Донском пушки в Москве были, железные. В Тверском княжестве был великий мастер-пушечник Микула Кречетников. Средь иноземцев не было такого знатца. От его и пошли на Руси пушечные мастера: знатец Яков, ученики его Ваня и Васюк и многие иные. Они отливали да пушкам прозвания давали, к примеру: лев, барс, китоврас, медведь, хвостуша, птик. У нас пушки льют добрые, лучше иноземных. Уж поверь, мил друг, знатцу. Наши самопалы, пистоли, мечи, сабли, копья, бердыши, доспехи славятся средь иноземцев. Не уступят оружию из Царьграда, Дамаска, Багдада.

Парфенов насторожился, неотрывно глядя на поплавок. Поплавок запрыгал, потом нырнул. Парфенов подсек, стал осторожно тянуть леску.

— Здоровая рыбина! — прошептал он, подтягивая к берегу добычу.

Подвел сачок. В нем синел и извивался налим фунтов на шесть. Приятели пришли в восторг.

— Вот это да! Не рыбина, а благодать!

Василий уложил налима в садок и продолжал оживленно рассказывать:

— Ну, так вот! В Москве, на речке Неглинной, пушечный двор знаешь? Не раз я там бывал. Славные мастера на нашем пушечном дворе работали: Дубинин, Осипов, Чохов сам. Они задолго до иноземцев придумали нарезные пушки, кои с казны заряжают. А что новое в пушечном деле в иных землях явится, тут же наши мастера с пушечного двора переймут. К примеру, в земле италийской мастер один лил свои пушки, а вскоре они и у нас появилися. Иноземцы дивятся наряду нашему: сколь много пушек у нас, стреляют метко, литье медное знатное[54].