— Так вот, испытаем вас. Смотрите, не опозорьте себя. А теперь идите в осадные избы поесть. Дадут вам две бочки вина. Прощайте, други.

Толпа загудела:

— Не сомневайся, Иван Исаич, не подведем!

— Ведаем, почто к тебе явилися!

— Постоим за голоту.

Собравшиеся быстро разошлись по городу, словно растаяли.

— До тебя, воевода, привел сего незнакомого, — сказал провожатый, обращаясь к Болотникову.

Фидлер снял шапку:

— Здравствуй, воевода.

Болотников, глядя на огненные волосы Фидлера, засмеялся:

— Ой-ой-ой! Словно пламя! Чего тебе?

— От царя Шуйского пришел! Речь тайную дозволь держать.

— Ты немчин?

— Немец. Прозываюсь Фридрих Фидлер.

— Ступай за мной.

Они молча добрались до большого просторного дома. У крыльца стоял ратник с самопалом. Вошли в горницу. На лавке у окна сидел Олешка. В горнице было тепло. В маленькой печурке ярко пылали дрова.

Стряпуха поставила блины на стол. Принесла сулею вина.

— Садись, огненный, да не близко от меня: опалишь! — пошутил Болотников.

Фидлер сел за стол. Стряпуха ушла. Олешка остался. Болотников внимательно посмотрел на немца.

— Ну, сказывай. — Но, видя, что тот молчит, добавил. — То сын мой нареченный. У меня от него тайны нету.

— Что скажу, воевода? Задумал у тебя послужить. Сам я — литейный подмастерье, жил в Москве, работал в литейной мастерской.

Фидлер подробно рассказал о «крамольных» разговорах и настроениях среди работных людей, о столкновении с Вальтером, побеге, своем заточении.

— Подрядили меня отравить тебя. Клятву дал: пущай-де бог меня покарает, ежели обману. Мню, что бог не взыщет, ежели не отравлю. Троекуров, почитай царь, мне денег да коня дал и зелья отравного. А ежели я это свершу да цел-невредим в Москву вернусь, озолотить посулили супостаты. Зелье получай, токмо внутрь его не принимай, а меня к себе на службу возьми. Пригожусь…

Болотников весело засмеялся.

— Ах ты, иноземец-перелет! Ладно, послужи народу крестьянскому, работному, коль ты сам работный человек, коль любо. Ты мне по сердцу пришелся.

Болотников помолчал, потом, пытливо глядя на Фидлера, сказал:

— Может, в литейной у нас в Калуге поработаешь, а?

— Поработаю, поработаю, — повторил Фидлер. — Хочу тебе послужить.

— Не мне, а народу, — строго взглянув на него, перебил Болотников. — Что ж, литейщики нам нужны. В литейную мастерскую пойдешь, к Василию Парфенову.

— А он у тебя? — весь просияв, воскликнул немец.

— У меня, — улыбаясь, ответил Иван Исаевич. — Вы что, знакомцы?

— В одной мастерской в Москве пушки лили. Превеликий знатец, скажу я. Нет во всей Московии лучше, да и не только в Московии…

— Ну вот и хорошо. Вместе люду черному послужите. — Болотников указал рукой на видневшийся вдали дом и добавил: — Там его мастерская, да только…

Фидлеру на этот раз не повезло.

— …Да только самого-то Парфенова сейчас в Калуге нет. Послал его в другое место. Поработаешь покамест под началом иного русского знатца. Тоже большой литейных дел мастер.

Фидлер остался в Калуге, подмастерьем литейного двора.

Глава XVII

Любил Олешка Ивана Исаевича и относился к нему ребячески ревниво. Однажды случилась беда: забыл Олешка передать в дружину одну грамоту. Время было суматошное, Болотников совсем закружился, почти не спал. Узнал он, что Олешка не доставил грамоту, рассердился, попенял ему резким голосом. А Олешка молчал, исподлобья глядя на Болотникова. Дослушав гневную речь, глухо ответил:

— Слушаю, воевода, отдам. — И вышел.

Выполнив поручение, Олешка удалился на сеновал и наедине тихонько заплакал. Так обидны показались ему окрики отца названного!

«Я к нему всей душой, а он… Ну, прикажи посходней, я тут же исполню, а он ругается…» — думал Олешка, а у самого по щекам текли слезы.

«Уйду, бесталанный я, заутра, куды очи мои глядят, а то в бой ринусь, сгину там».

Он забился в дальний угол сеновала и не выходил до самой ночи.

Схлынул с Ивана Исаевича гнев. Стало ему не по себе. Не хватает чего-то. «Олешки нету! — подумал он, не найдя на привычном месте у окна своего питомца. — Где он?» Послал поискать.

Нашли Олешку на сеновале. Зашел за ним Иван Исаевич сам.

— Изобидел я тебя? Что же ты на сеновале прячешься? Слезы на глазах… Эх ты, воин! Словно девчонка малая. Не серчай на меня!

Иван Исаевич ласково погладил его по голове. Олешка сконфуженно пошел за своим названным отцом в дом.

Болотников не переставал твердить своим военачальникам:

— Хоть ты и в обороне, за прясла убрался, а ворога тревожь, покою ему не давай!

И действительно, вылазками, большими и малыми, осажденные не давали покоя царским войскам.

Однажды в самую темноту спустились осажденные на лыжах к Оке, дошли до Ячейки и по ней поднялись чащобой в гору, к Лаврентьеву монастырю. Далее пошли к Калуге.

Там, где ныне кладбище, расположилась часть войска князя Шуйского. Здесь же стояли большие амбары с провиантом и фуражом. Гуляй-города вокруг не ставили.

У Шуйского и в мыслях не было, что откуда-то сбоку может ударить противник.

…Взошла луна. Бойцы укрылись у опушки леса. Иван Исаевич подъехал к начальникам. Веселый и решительный, он ловко сидел в седле. Его шлем и панцирь тускло отсвечивали при лунном свете.

— Ага! Землянки, срубы, шатры, сараи. Туда ударить и надлежит.

От человека к человеку покатилась весть, что прибыл сам воевода.

— Теперь держись! Дадим недругам жару-пару, коли с нами Иван Исаевич!

Болотников спросил озабоченно:

— Все в готовности?

— Все, воевода, — отвечали начальники.

— Начинай!

Завыл волк, и, как стрелы из туго натянутых луков, лавой ринулись лыжники, в средине старые ратники Болотникова, на флангах калужане и козельчане.

Воины бесшумно подобрались к стану. Охрана спала. Повстанцы как вихрь ворвались в лагерь, били ошалевших противников из самопалов, секли саблями, рубили топорами, сажали на рогатины. Многие так и отправились сонными в «царство небесное».

Запылали склады сена, амбары с войсковыми припасами.

Из избы выскочил мужик в нижней рубахе, исподних, валенцах. Глаза безумные.

— Спасите! Помогите, православные! — орал он сипло.

В левой руке у него был стяг, в правой — меч. Бывший поблизости Болотников резко рванулся вперед.

— Ужо я тебя! — крикнул он яростно и ударил мужика кистенем по голове.

Тот упал. Стяг отлетел в сторону. Его подхватил повстанец и высоко поднял к пылающему от зарева небу. Алое полотнище горело на ветру.

Шуйский проснулся от громких криков. Выскочил на крыльцо. Пожар перекинулся ближе к занимаемой им избе. Трещали бревна. Вверх взвился столб дыма, опт, искр. Метались люди.

— Что такое? — тревожно крикнул он пробегавшему стрельцу.

— Наших бьют, беда! — ответил стрелец и скрылся за углом.

Беглецы, не обращая внимания на оторопевшего воеводу, устремились к лесу, бросая самопалы, топоры, рогатины.

Освещенный заревом пожара, Болотников остановился, потрепал рукой разгоряченного коня и крикнул:

— Отбой!

Трубы затрубили сбор. Когда повстанцы вернулись в Калугу, загоралась утренняя заря. Она затмила своими красками зарево пожара. При ее свете Болотников собрал на площади усталых, но радостных воинов и держал к ним речь:

— Лихо потрудились, други ратные. От такого дела почешет в затылке Шуйский. Получил сдачи за Коломенское и Заборье!

— Верно, воевода!

— Снова побьем, дай срок!

— А теперь веление мое: выкатить бочки меду да вина. Пей, не жалей, наживем снова, — распорядился Болотников.

И начался пир…

Князь Шуйский неистовствовал. Чуть волосы на себе не рвал. «Эх, балда! Дубина стоеросовая, — ругал он себя, — не военачальник, а бревно!»

Уныние появилось в его войске, страх. Везде заставы понаставили, посты, огородились гуляй-городами. По ночам далеко, как эхо, прокатывались голоса стражи: