Первым делом Самойлович распорядился насчет Гострого и Марианны. Отправив для наблюдения над Гострым и Марианной сильный отряд, он принялся исподволь освобождаться от соучастников заговора против Многогрешного. Прежде всего он постарался избавиться от Мокриевича, на верность и преданность которого нельзя было ни в каком случае положиться, затем от обозного Забелы, который все время питал надежду на то, что его изберут гетманом, а потому затаил в душе тайную обиду на Самойловича; такая же участь постигла и других опасных для него лиц. Только Домонтович и Райча избежали его опалы, да и то потому, что, по своей бездарности и непопулярности, были вполне безопасны для него.

Удаляя таким образом мало–помалу всех опасных лиц, Самойлович старался изо всех сил заслужить расположение народа. Так как в Украйне, благодаря столь продолжительным неурядицам, наступил голод, то гетман велел скупать в ближайших московских окраинах хлеб и продавать егр за безценок народу. Он постарался также, сколько возможно, оградить свободу рядовых казаков от своевольства старшины. Этими и другими предусмотрительными мерами Самойлович начал действительно водворять мало–помалу спокойствие в взволнованной его избранием Украйне. Но устраивая таким образом внутренние дела своего гетманства, он не переставал зорко следить за происшествиями на правом берегу. Победы Дорошенко сильно смущали его.

При таком течении дел Дорошенко, покончивши с ляхами, мог немедленно перейти с турками на левый берег, и если Самойлович в делах политики чувствовал себя полным господином, то в своих военных способностях он был далеко не так уверен, да и не имел особого намерения применять их на деле. И действительно, при его непрочном положении в собственном гетманстве борьба с турками и с Дорошенко не могла предвещать ему ничего хорошего.

Для того чтобы получать самые верные сведения с правого берега, Самойлович отправил туда несколько своих людей, которые должны были на время войны оставаться там и немедленно извещать гетмана о малейших событиях и изменениях в делах политики, происходящих на правом берегу.

Прошло уже недели две с тех пор, как Самойлович получил известие о взятии Каменца, и ни один из его клевретов не присылал ему до сих пор никакого отчета о дальнейших действиях Дорошенко.

Это начинало его тревожить…

Однажды, когда гетман Самойлович расхаживал в волнении по своему роскошному покою, в котором ему еще так недавно приходилось хитрить и изворачиваться перед Многогрешным, ему доложили, что прибыл один из отправленных им на правый берег гонцов и желает видеть его гетманскую милость.

При этом известии Самойлович всполошился.

—Веди, веди его скорее! — вскрикнул он нетерпеливо и даже сам было подался к двери, но джура предупредил его желание.

Через минуту в комнату вошел гонец и, низко поклонившись гетману, остановился у порога.

—Отчего не ехал? Что случилось? Почему не присылал никто вестей? — забросал его Самойлович вопросами.

—Не было ничего верного, ясновельможный гетмане! — ответил тот.

—Ну а теперь?

—Теперь уже есть… я двух коней загнал, так спешил к его мосци.

—Что же случилось? Говори.

—Война с ляхами окончилась, ясновельможный гетмане. Под Бучачем ляхи заключили мир с Дорошенко и султаном.

—Ну, ну и какие–же умовыны?

—Ляхи обязались уступить туркам всю Подолию и платить им ежегодно по двадцать две тысячи злотых. Долго спорили ляхи с турками о том, чтобы не писать в договоре дань, а только упоминки… Наконец уже султан сжалился над ними: позволил написать упоминки… абы гроши!

Самойлович махнул с презрительной гримасой рукою и прибавил живо, — а с Дорошенко как покончили?

—Ляхи отказались навеки от всех своих прав на Украйну.

—Отказались?! Добровольно?!

—Нечего было делать, ясновельможный! Прикрутило их так, что или откажись, или все со всем сеймом в полон к туркам иди. Вся Украйна отошла к Дорошенко. Ляхи обязаны вывести из всех городов свои залоги, оставивши оружие и крепостные арматы. А Дорошенко со всеми казаками поддался султану; обещал ему султан за это охранять его от всех врагов, и Дорошенко обещался султану являться на каждый его зов.

Посол начал- излагать перед гетманом подробно все остальные пункты договора ляхов с турками и турок с Дорошенко, но Самойлович теперь уже плохо слушал. Известие о необычайном успехе Дорошенко страшно поразило его.

Ляхи отказались навсегда от Украйны! Дорошенко свободен и имеет за собою еще такую грозную помощь, как Турция и Крым! Почему же ему не броситься теперь сюда, на левый берег, и не захватить и левобережной булавы? И это будет, будет так. Он не расстался со своей давнишней мечтой, — не затем ли он и поддался султану, чтобы завоевать себе левый берег и соединить под своей булавой обе Украйны; с Москвой затея не удалась, так он и бросился к султану… Туркам это на руку: новая война — новый грабеж… Самойлович прошелся по комнате и потер похолодевшие руки. За Дорошенко — Турция, а за него — Москва. Кто пересилит в этой борьбе?

Что мог он выставить на поле битвы? В Украйне с ним было немного московских ратных людей, а пока успеют в Москве собрать войска и прислать их на Украйну, турки с Дорошенко перекинутся тотчас же на правый берег… И кто тогда останется победителем? Ха–ха! Он даже не может положиться и на казаков, потому что стоит только этому безумцу Дорошенко появиться на левом берегу, и все полки отложатся от своего законного гетмана и перейдут к нему.

Самойлович остановился перед посланцем.

—Ну, а теперь куда же двинулся Дорошенко?

—Стоял с ханом под Львовым.

—А турки?

—Султан с главными силами еще стоит под Бучачем, а остальные с татарами рассыпались по всей Украйне. Что делается там, Боже! В пекле самом не несут грешные такой муки, какую терпят теперь несчастные люди на Украйне!

И посланец принялся было описывать Самойловичу все ужасы турецких зверств, разыгрывающихся на Украйне, но Самойловича теперь не занимал этот вопрос.

—Ты говоришь, что мир уже заключен, отчего же турки стоят в Украйне? — перебил он его нетерпеливым вопросом.

—Не знаю о том ничего. Как только я узнал о мире, так сейчас и бросился к твоей ясной мосци.

—Ну, ладно. Ступай, жди, может, опять придется послать на тот берег.

Посланец поклонился и вышел из покоя, а гетман остался один, осаждаемый тревогой и беспокойством.

При таких условиях даже его холодный, прозорливый ум не мог придумать ничего, оставалось только ждать…

Прошло несколько дней такого томительного, бесплодного ожидания; с каждым днем беспокойство охватывало Самойловича все больше и больше…

Он велел крепить города, велел всем казакам деятельно готовиться к отражению врагов, послал в Москву гонцов, прося помощи на случай нападения турок, но все эти распоряжения только увеличивали его собственную тревогу… Больше всего его мучила неизвестность. Он мог бы получить самые верные сведения от Фроси, но, как назло, и Горголя, посланный в Чигирин на разведки, не возвращался до сих пор.

Прошло еще несколько дней…

Наконец к гетману прибыл еще один гонец.

LXXVI

Гонец с правого берега привез на этот раз более утешительные известия: он сообщил Самойловичу, что султан, подписав мир с ляхами, возвратился со своими войсками в Стамбул, а также, что и хан направился в Крым, что остались в Украйне только своевольные шайки, рыскающие кругом по окрестностям.

Самойловичу показалось, что какой-то неслыханно тяжелый камень скатился с его души; если турки отступили, значит, во всяком случае в этом году, уже не состоится нападения на правый берег.

—А за год… — Самойлович улыбнулся и махнул рукой. — Что только не может случиться за год!

Он сладко потянулся.

Пора, пора ему отдохнуть от этой вечной тревоги и насладиться властью и любовью… взять бы теперь к себе Фросю… успокоиться… отдохнуть… но нет, нет! Не надо поддаваться слабости, еще до берега далеко! Когда погибнет Дорошенко, тогда только можно будет свободно и вольно вздохнуть!