Каких только камней тут не навалено. Каменное разноликое столпотворение. Кажется, хаосный мир. А приглядись, камни на своем месте, прижились, не отцепишь… Валуны отглаженные, покатые. Валуны приплюснутые, с затыльчатыми складками. Валуны древние, покрытые зеленоватым налетом. Битый, острый камень, с прожилками, прослойками: то ли по весне разбило, то ли с гор скатился. Плитняковые глыбы, выщербленные водой и ветрами. Булыжник лысый, ровный, рядком сплотнен. Кругляки-катышки, продолговатый галечник, россыпная пестрядь. Между мелкотой каменной протачиваются утоки, свои стежки ищут, отбившись от основного русла.
Тропка теряется в камнях. А на той стороне выходит из них, на пригорок поднимается. Значит, хоженый ручей.
Снимешь обувь, закатаешь штанины и, затаив дыхание, ступаешь в воду. Холод цапнет, сожмет, и не сразу привыкнешь к ледяной воде. Нащупываешь ступней устойчивые плиты и окатыши, сделаешь шаг, потом еще. Струя бьет по ногам, гудит. Все глубже и глубже каменное русло. Вот сшибет напором воды, затянет в водоворот. Страшновато. Не раз мурашки пробегут по телу. А не боишься. Любопытство разбирает, словно сам хочешь и ищешь приключений.
Тропа привела на пойменные луга. Раздолье низовое невелико. Пустошь с пролеском и кустарником. Полая предгорная полоса. Тропка почернела, скользит. Идешь по краю, по бугоркам… Неожиданно тропка исчезла. Трава стала жестче, земля под ней мягче: проминается, дышит. Иди, наслаждайся легким утренним шагом. Слушай, как мокрые от росы стебли шаркают по ногам… И вдруг набредешь нечаянно на тряскую подболотину, скрытую дерном. Трава поредела, кустиками пошла. Заплетаются в подъемах ступни. Не пора ли свернуть к насыпи? Не лучше ли по шпалам шагать? Нет, тянет на луга, на полянки ароматные.
Вдруг почувствуешь что-то твердое под ногой, потом жидкое, провальное. Кочка-коряжка с ершистой травой-растопыркой вырастет перед тобой, а рядом с ней, под бочком, лужица сине-красная блеснет. Пробежит по ней цветовая гамма, как птичье оперенье заиграет. И тут же поблекнет, полудеет, в ржавую пленку превратится. Испытывать судьбу не хочется. Прыгнешь на кочку, постоишь, оглядишься вокруг. Со всех сторон сочатся железистые глазницы. Попробуй, — ступи в эту диковатую жижицу — хорошо, по колено или по пояс уйдешь, а то и весь, по шейку или с головой. Поворачивай-ка лучше назад, на умятую протопинку, хоть и скользкую, но зато надежную.
Вся трасса в тропках. У каждой свой рисунок, свой звук. Каменистые, с выбоинами и белой пыльцой, карабкаешься в гору, ища поддержку в камнях-выступах, редких травинках и прутиках-побегах. Каменистые сменяются на глинистые, ползучие. Тут уж бери в руки палку или хватайся за корневища старых елей. А вот пошла сыпучая тропа, из песка, галечника, мелкой щебенки. Заберешься высоко, что-то не рассчитаешь в движении — и поехал вниз, увлекая за собой каменную сыпучесть и белую пыль… Куда спокойнее земляные проселковые тропки. С трещинками, ямками, с дождевыми лужицами. Заглянешь в них, и жуть охватит: голубое небо с белыми облаками. Кажется, сделай шаг и провалишься в плывущую пропасть. Знаешь, не провалишься. Просто детство вспомнится.
Исполосовали трассу «строительные» тропки. Изгибаются они вдоль глубоких глинистых котлованов и траншей, карабкаются на горки, навалы грунта, идут рядом с колеей, что продавили вдоль насыпи колеса тяжелых тягачей. Расквашенные тропки внутри поселков. Коричневая кашица по щиколотку. На резиновых сапогах словно носки надеты. Счистишь щепой и дальше, по сухому.
Потайные лесные и овражные тропки, соединяющие деревушки. Они продираются сквозь кустарник и колючки, цепляются за скальные прижимы над речками, теряются в хвойном сумраке леса и снова нарождаются на спусках и подъемах, вольготно разбегаются на земляничных холмистых полянах.
Все эти тропки потеснила главная тропа трассы — железная. Нелегко, конечно, пробивалась она сквозь дикое и прекрасное уральское вековечье! Потеснила, поувечила тропки и ручьи, холмы обнажила, болота пробудила от спячки. Не скоро залечатся раны. Но как бы ни было — дорога нужна людям. Значит, ей предстоит искать подход к природе, чтобы по-братски породниться со всеми оставшимися родниками, ручьями, лесами и тропками! Но все зависит от нас, людей!
«Тракторист трелевочного трактора ТДТ-40 тов. И… с разрешения главного механика выехал 10 апреля 1972 года на Сплавную за венцом ведущей звездочки. На Сплавной напился пьяным, не справился с управлением и затопил трактор в реке Белой…» — читаю в приказе начальника СМП-340 (№ 22, от 21 апреля 1972 г., станция Карламан). И дальше: «Данный случай говорит об ослаблении дисциплины в отделе главного механика и безответственном отношении тракториста к своим обязанностям…» Только ли об этом говорит данный случай? Кроме «своих» обязанностей — а обязанность и ответственность перед коллективом? Перед обществом? Перед природой? Этих «дополнений» и не хватает приказу. Авторитет его сужен, сведен лишь к производству. А жаль… Со временем, думаю, подобные и иные официальные документы на производстве вберут в себя как систему — комплексный подход ко всему, что связывает работника XX века с окружающим миром. И особенно — с природой. Не дожидаясь, когда министерство спустит такой «циркуляр» или поступит рекомендация ученых на сей счет.
…Полнота жизни — во множестве граней, подчас контрастных, чужеродных. На эпизод с утопленным трактором (не эпизод, а преступление) память наложит свои факты и случаи, ибо они не могут не тревожить.
СЛУЧАЙ ПЕРВЫЙ. Шофер СМП-340 Мусавир Киранов спешил рано утром к студенческому лагерю. И вдруг почему-то встал. Студенты побежали через поляну к машине.
— В чем дело, Мусавир? Мы же опаздываем на объект! — закричали студенческие бригадиры.
Киранов стоял на краю глинистой колеи рядом с колесом и что-то легонько сжимал в огромной ладони. На вопрос — раскрыл ладонь. Все увидели желторотого птенца. Серенький комочек среди толстых пальцев и бугров мозолей.
Студенты, забыв о времени и работе, окружили шофера и глядели на птенца, как на диковину. Киранов кивнул в сторону и сказал: «Вишь, перепугалась. Не тронем, не бойся». Вокруг людей летала, вспархивая, птичка. Кругами, бросками, то в траве исчезнет, то на куст сядет. Это была мать детеныша. Киранов отнес птенчика к кусту и выпустил в траву, проворчав ласково: «Не лезь больше в колею!»
Колея была глубокая, почти по колено умята в грунт. Солнечные лучи скользили по поверхности, и на дне колеи было темно, как в подземелье. Да еще с краев свешивались длинные стебли травы. И кабина вездехода высоко вскинута над дорогой. Как смог увидеть птенца? На дне колеи он показался, наверно, темным пятнышком или галькой, не больше. Все тогда удивились этому. А вот Киранов не удивлялся. Он добродушно улыбался, глядя на птенца. Здоровый дядя. Что голова, что грудь, что руки, что ладони, все крупное, тяжелое, неуклюжее. Стоял возле машины богатырь-батюшка и не о работе думал, не о том, что по его вине произошло коллективное опоздание, а о другом, по его мнению, более важном.
О своем отрядном шофере студенты рассказали мне коротко, на ходу, выделив три главных качества: Мусавир Киранов добрый человек, любит работу и хорошо знает технику. Кто-то, вспомнив, дополнил: награжден, между прочим, орденом Трудового Красного Знамени.
— Разве дело в ордене?
— Нет, конечно, хотя…
Жаль, подумал я после, что не учрежден новый орден, скажем такой: «За спасение живой и неживой природы», или проще «За охрану природы».
СЛУЧАЙ ВТОРОЙ. Монтер пути Люба Останина зашла на склад, где хранился инструмент, и вдруг увидела книги. Целая гора художественной и политической литературы. Сразу забыла, зачем пришла. Стала перебирать книгу за книгой. Она любила стихи Маяковского. И как назло, Владимир Владимирович глянул на нее с обложки. Сурово, с усмешкой. Она побежала в контору СМП-340. Книги — и вдруг на складе, среди железа! Собрали местком. Сказали: да, книги есть, почти полторы тысячи экземпляров, но нет штатной единицы. Да, библиотека строителям очень нужна, но как быть? И все посмотрели тогда на Любу.