В 1848 году Чаадаев, живший тогда в Москве, получил письмо от Луи Колардо, несуществующего парижского невропатолога, предлагающего вылечить российского мыслителя от серьезного случая мании величия. Примерно в то же самое время многие из друзей и знакомых Чаадаева также получили письма, призывающие их поторопить официального государственного сумасшедшего предать себя попечению этого иностранного врача, который, вылечив его, мог бы «надеяться на должность врача графа Мамонова и таким образом обеспечить себе прочное положение». Чаадаев не терялся в догадках относительно автора шутки и написал Долгорукову уничтожающий ответ, который, правда, решил не посылать.

В июне 1856 года князь Михаил Семенович Воронцов, будучи на водах в Висбадене, получил глубоко встревожившее его письмо из России. Долгоруков, готовя для печати IV том своей «Российской родословной книги», спрашивал Воронцова о новых документах, подтверждающих древность его происхождения, так как экспертиза старых актов и хроник не подтвердила подлинность родового древа, которое Воронцов представил ранее. Письмо сопровождалось приводящей в замешательство припиской без подписи, очевидно, сделанной другой рукой: «У его сиятельства есть гарантированный способ издать свою генеалогию… так, как он того пожелает: предоставив князю Петру Долгорукову в подарок пятьдесят тысяч рублей; в таком случае все будет сделано согласно его желаниям. Но времени терять нельзя». Воронцов вскоре умер, а тремя годами позже его сын, Семен Михайлович, предъявил иск Долгорукову за публикацию клеветнической информации в Le Courier de Dimanche. Суд закончился 3 января 1861 года, судьи признали князя виновным в клевете и определили, что он изменил свой почерк в анонимном примечании, шантажируя покойного Воронцова.

В первом выпуске журнала «Будущность», изданного в Париже в сентябре 1860 года, Долгоруков написал о друге Пушкина В. Ф. Одоевском: «В юности своей он жил в Москве, усердно изучал немецкую философию, кропал плохие стихи. Производил неудачные химические опыты и беспрестанным упражнением в музыке терзал слух всем своим знакомым… Ныне Одоевский между светскими людьми слывет за литератора, а между литераторами за светского человека. Спина у него из каучука, жадность к лентам и к придворным приглашениям непомерная, и, постоянно извиваясь то направо, то налево, он дополз до чина гофмейстера».

Возмущенный Одоевский ответил ударом на удар: «Доныне этот недоучившийся господин практиковался лишь по части сплетен, переносов анонимных подметных писем и действовал на этом поприще с большим успехом: от них произошли многие ссоры, семейные бедствия и, между прочим, одна великая потеря, которую Россия доныне оплакивает». Но он не мог опубликовать свой ответ: отвечать на запрещенные письма в России было невозможно.

7 февраля 1862 года, Сергей Александрович Соболевский, друг Пушкина, чьи неустанные усилия по разоблачению автора дипломов продолжались даже после смерти поэта, написал младшему князю Воронцову: «Мне только что сказали, что Дантес-Геккерен хочет начать другое дело с Долгоруковым и что он намеревается доказать, что именно Долгоруков составил подлые анонимные письма…я знаю, что мемуары (настоящие или подделанные) княгини Долгоруковой циркулируют по Петербургу…если вы натолкнетесь на них, стоит посмотреть, что в них говорится относительно дела Пушкина; это имеет особый интерес, так как княгиня всегда считала (и имела обыкновение сообщать любому желающему слушать), что ее муж сказал ей, что он был автором всей интриги».

8 февраля 1862 года печатник Е. И. Веймар написал тому же самому князю Воронцову, чтобы сообщить о неприятном инциденте, который произошел после того, как он напечатал третий том «Российской родословной книги» Долгорукова: «2 марта 1856 года я принес счет ему домой… Он набросился на меня, говоря, что некоторые из копий были испорчены… „Подпишите квитанцию“, — сказал он. Я подписался. Он взял счет, пошел в кабинет, якобы принести деньги, и возвратился через несколько минут, спросив: „Чего вы ждете?“ — „То есть как чего я жду, ваше превосходительство? Мои деньги!“ — „Вы получили ваши деньги, вы подписали квитанцию!“ …Он начал осыпать меня самыми оскорбительными выражениями, позвал дворецкого и приказал вывести меня». Веймар предъявил было иск, но позже забрал его, опасаясь необходимости бросить вызов такому «могущественному и знаменитому человеку» как Долгоруков в общественном суде.

В 1863 году Долгоруков предпринял очередное осмеяние традиций и обычаев своей родины, на сей раз в пятом выпуске Feuilleton: «Из Петербурга пишут, что наше мудрое правительство, по случаю вступления России во второе тысячелетие безурядицы, собирается учредить двое новых орденов, а именно: в награду лицам, известным и своею преданностью самодержавию и своими невысокими умственными способностями, — орден Полосатого Осла; в награду благонамеренным писателям, которые порют дичь в защиту самодержавия, — орден Дичи».

В своих «Мемуарах» Долгоруков весело сообщает о другом, более раннем анонимном пасквиле (также на французском), что шутники разослали по всему Петербургу от имени матери В. В. Левашова (покойного графа Левашова) по случаю свадьбы ее сына, плода связи, не освященной браком: «Девица Акулина Семеновна имеет честь объявить о бракосочетании ее сына…»

В 1892 году издатель «Русского архива» сообщил со ссылкой на покойного графа Адлерберга: «Зимою 1836— 37 года на одном из петербургских больших вечеров стоящий позади Пушкина молодой князь П. В. Долгоруков (впоследствии известный генеалог) кому-то указывал на Дантеса и при этом подымал вверх пальцы, растопыривая их рогами».

В 1895 году «Русский архив» издал примечания барона Федора Андреевича Бюлера к неопубликованному письму Пушкина. В них мы читаем: «В 1840-х годах, в одну из литературно-музыкальных суббот у князя В. Ф. Одоевского, мне случилось засидеться до того, что я остался в его кабинете сам четверт с графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским и Львом Сергеевичем Пушкиным, известным в свое время под названием Левушки… и тут-то Левушка в первый раз узнал из подробного, в высшей степени занимательного рассказа графа Виельгорского все коварные подстрекания, которые довели брата его до дуэли. Передавать в печати слышанное тогда мною и теперь еще неудобно. Скажу только, что известный впоследствии писатель-генеалог князь П. В. Долгоруков был тут поименован в числе авторов возбудительных подметных писем».

По мнению Долгорукова, утверждения секунданта Пушкина, Данзаса (который был еще жив, когда вышла небольшая книжка Аммосова, и не выступил с опровержением), были еще одним звеном в цепи клеветы, состряпанной его многочисленными врагами в России, теми же самыми людьми, кто, он был убежден, нисколько не раскаивался относительно подкупа судей, экспертов, подделки документов во время суда с Воронцовым. В 1863 году он послал открытое письмо в «Современник», предварительно опубликовав его в газете Александра Герцена «Колокол». В нем он с негодованием отклонил все обвинения и привел в свою собственную защиту, среди прочего, тот факт, что друзья и близкие Пушкина продолжали общаться с ним после трагедии. Но не все из них. И на полях книги, изданной в Берлине в 1869 году, в которой говорилось о вине князя, специалиста по генеалогии, в истории с анонимными письмами, приведшими к смерти Пушкина, Вяземский написал: «Это еще не доказано, хотя Долгоруков и был в состоянии сделать эту гнусность».

Гагарин впервые подал свой собственный огорченный голос только двумя годами позже, в 1865 году. В письме в «Биржевые ведомости», широко распространенную петербургскую газету, он опровергал утверждения Данзаса, ссылаясь на свое давнишнее уважение к преждевременно погибшему поэту, дружеские узы, которые всегда их связывали, и прежде всего, свою собственную честь. Что касается писчей бумаги, использовавшейся для дипломов, он утверждал, что ничего не было удивительного в том, что она походила на его, так как тысячи людей покупали ту же самую бумагу в Английском магазине в Петербурге.