— Да почему же к горну? — недоумевали члены комиссии по распределению молодых специалистов.

Особенно удивлялся маститый профессор, убеждавший Ротова остаться при институте.

— Вы же мартеновец, на что вам дался доменный цех?

— Именно потому, что я мартеновец, мне и нужно попрактиковаться в доменном. Сталеплавильное дело я знаю, мастером сработаю, плавку пущу. Я хочу и доменное дело знать до тонкостей.

Это решение созрело у Ротова после одного случая, свидетелем которого он был во время производственной практики.

На завод приехал начальник главка, впоследствии нарком черной металлургии. Вместе с начальником цеха, истеричным и крикливым Вальским, он осматривал печи, подолгу задерживаясь у каждой из них. Когда начальник главка подошел к печи, где Ротов работал подручным сталевара, Вальский посмотрел на пробу и, демонстрируя свою требовательность, грубо сказал мастеру:

— Чего маринуешь плавку? Она давно готова.

Мастер был самолюбивый старик. Он с давних пор терпеть не мог начальника цеха за то, что тот чуждался технологии, никогда на своем веку не выпускал плавок и лишь ретиво администрировал. Усмехнувшись в усы, старик отдал начальнику палку, которой снимал с пробы корочку шлака, и сказал:

— А если готова, Ксенофонт Петрович, то пускайте сами на здоровье. — И пошел прочь.

Растерявшийся Вальский так и остался стоять с палкой в руке.

Начальник главка смотрел на него, чуть заметно улыбаясь.

Чтобы как-нибудь выйти из положения, Вальский приказал послать за другим мастером.

Начальник главка взял у Вальского палку и распорядился достать пробу. Умелым и точным движением он смахнул корочку шлака, поморщился, велел добавить газу, чтобы подогреть металл, и только через полчаса приказал выпустить плавку.

Позже Ротов узнал, что начальник главка, уже будучи инженером, поднялся по всем ступеням производственной лестницы, начиная от рядового канавного. Ротов понял, что именно таким и должен быть инженер новой школы, и во время практики пи одной минуты не потерял зря. Еще до окончания института он работал мастером в небольшом мартеновском цехе, а получив звание инженера-сталеплавильщика, твердо решил так же глубоко, до самых тонкостей, изучить и другие металлургические специальности. Он был уверен, что ему предстоит большая руководящая работа, и, как капитан корабля, обстоятельно и неторопливо готовился к дальнему плаванию.

Окружающие с удивлением смотрели, как этот еще молодой, но уже грузный человек, созданный, казалось, для того, чтобы руководить и распоряжаться, таскает носилки с песком в паре с низкорослым и щуплым подростком. Впрочем, Ротов носил песок недолго. Вскоре он стал горновым, а затем мастером. Его смена быстро завоевала первенство и, не выпуская, держала переходящее Красное знамя. От назначения его помощником начальника цеха Ротов упорно отказывался — ему нужен был досуг. Наскоро пообедав после смены в цеховой столовой, он шел в другие цехи и проводил там по пять-шесть часов за углубленным изучением технологии. Особенно углубленно исследовал он причины неполадок и аварий и изыскивал способы их предотвращения. Узнав о затянувшейся плавке в мартене или о поломке валков в прокате, он спешил туда и внимательно наблюдал за тем, как восстанавливается процесс производства. Ротов не разбрасывался и, наметив себе какой-нибудь цех, ежедневно посещал его. Так было удобнее. Люди привыкали к нему, он привыкал к людям. Его считали студентом-практикантом, и он никого не разубеждал.

— Шел бы ты в техотдел, Леня, инспектором по авариям, — шутливо сказал ему однажды его однокурсник, работавший уже начальником блюминга, — очень уж ты авариями интересуешься. Или ты себя на главного инженера готовишь?

Ротов совершенно серьезно ответил:

— Ты угадал. Готовлю. И знаю, что из меня главный инженер получится, а вот из тебя… Из тебя, кажется, и начальник цеха не получится.

Однокурсник покраснел. Блюминг работал неважно, часто останавливался, давал много брака.

В отместку однокурсник прозвал Ротова «практикантом на главного инженера». Кличка привилась и долго сопутствовала Ротову. Но это не смущало и не сердило его.

Шли годы. Ротов не торопился, и его никто не торопил. Он работал, по-прежнему бывал во всех цехах и много читал. Родные его не обременяли. Отец — лекальщик завода «Красный путиловец» — зарабатывал достаточно и в случае необходимости мог еще помочь и сыну.

Девушки льнули к Ротову, хотя его никак нельзя было назвать красивым. Большой выпуклый лоб, широко расставленные глаза, упрямый туповатый нос, крупные, с решительной складкой губы, коротко остриженные, жесткие и непослушные волосы — во всем этом, казалось, не было ничего привлекательного. Но в его походке, спокойной и твердой, в манере говорить, неторопливой и уверенной, во всем его облике чувствовалась такая внутренняя сила, которая невольно покоряла и влекла к себе.

У него были увлечения, но все они оказывались кратковременными. Кому нужен был молодой человек, уделяющий своей девушке только вечер выходного дня? От него уходили к другим, менее занятым, более внимательным.

И все же нашлась одна, которая полюбила его и не ушла, как остальные.

От общественной работы Ротов тщательно уклонялся, считая, что она отнимает время, которого ему и так не хватало. В конце концов его вызвали в партийный комитет, и ему пришлось объясниться начистоту.

Секретарь парткома Гаевой — тоже однокурсник Ротова — внимательно выслушал его, но не одобрил.

— Ты — Плюшкин. Самый настоящий гоголевский Плюшкин. Копишь и складываешь в копилку. А по-моему, ты накопил уже достаточно, чтобы поделиться и с другими. Так, дружок, можно и привыкнуть брать без отдачи. Пойдем на компромисс. Я дам тебе такую нагрузку, которая придется тебе по душе. Пиши в газету. Об отстающих цехах, о передовых. Давай анализ их работы. Для начала возьми под обстрел блюминг, потом мартен.

Предложение Гаевого действительно пришлось Ротову по душе. Теперь, кроме вопросов эксплуатации, он занимался и экономикой. В связи с этим ему часто приходилось бывать в плановом отделе, где работала девушка по имени Людмила. Так они познакомились.

Первая написанная Ротовым статья была посвящена неиспользованным резервам блюминга. Блюмингом по-прежнему руководил однокурсник, давший Ротову кличку «практикант». Статья была обсуждена на партийно-хозяйственном активе. Ее пытались опровергать. Главный инженер завода Стоковский всячески шельмовал автора за безграмотность и всезнайство. Ротов отбивался репликами, хотел выступить с резкой речью, но по ходу собрания понял, что это излишне: статья была признана верной. Ротова прикрепили к партийной организации блюминга.

Через месяц появилась другая его статья, на этот раз посвященная мартену. Сайл бесился, Стоковский перестал замечать Ротова, Гаевой торжествовал.

После очередного собрания актива, на котором Стоковский квалифицировал предложения автора статьи как хулиганство в технике, а автор статьи обозвал главного инженера консерватором и трусом, Людмила, ставшая к тому времени женой Ротова, спросила его:

— Леня, если бы тебя назначили главным инженером, ты бы пошел?

— Что ты, Людмила! — испугался он. — Я еще слишком мало знаю! У меня еще пробел в энергетике. Думаю пойти в ремонтную бригаду на электростанцию.

Ротов уже несколько раз отказывался от должности помощника начальника доменного цеха. Когда нажим усилился и возникла опасность, что его могут назначить, не спрашивая согласия, он пошел в партком.

— Хочешь, чтобы блюминг увеличил производительность? — без обиняков спросил он Гаевого.

— Странный вопрос! — усмехнулся Гаевой. — Ведь блюминг — наше узкое место.

— Тогда помоги мне перейти на работу мастером нагревательных колодцев.

— Надумал что-нибудь?

— Надумал.

— Выкладывай.

Ротов коротко рассказал.

Прокатка опережает нагрев слитков. Операторы могли бы значительно, раза в полтора, превысить проектную мощность стана, но колодцы не успевают нагревать такое количество металла. По американскому проекту, в каждый колодец помещают четыре слитка стоймя, а он, Ротов, предлагает класть еще два сверху.