После того как было проведено соревнование на лучшего сталевара, рабочие требовали от руководителей, чтобы в цехе создали все условия для скоростных плавок. Главным требованием сталеваров был газ, и Макаров решил заняться коксохимическим заводом.

Ежедневно после рапорта Василий Николаевич пересекал заводскую территорию, шел к коксовым печам и ежедневно слышал один и тот же ответ:

— Берете мало газа, поэтому и даем мало. — Его вели к водяному манометру, действительно показывавшему высокое давление.

Вечера Макаров просиживал над расчетами. Он проверял газовый баланс завода, подсчитывал выход газа из тонны угля. Все как будто было нормально. Все, кроме процесса коксования, который шел замедленно.

На коксохимзаводе Василий Николаевич второй раз встретился с директором. Они столкнулись у манометра.

Ротов нахмурился.

— Вам что здесь нужно?

— Газ ищу, — коротко ответил Макаров.

— Вы ищите газ у себя в цехе и понемногу забывайте, что когда-то работали главным инженером. Вы — только начальник цеха.

— О том, что я работал главным инженером, я уже забыл, — спокойно возразил Макаров, — но то, что я инженер, забывать не собираюсь.

Ротов холодно взглянул на него с высоты своего роста и повернулся к начальнику батареи печей.

— Не пускайте его сюда больше, пусть знает свое место.

Макаров вернулся в цех вне себя от обиды, вызвал машину, поехал на почту и отправил телеграмму наркому: «Прошу перевести любой завод, любую работу».

Но вечером, отдохнув и поиграв с Вадимкой, он пожалел об этом:

«Опять сниматься с места, переезжать на другой завод. А там что? Характер у меня изменится? От себя разве уйдешь? Да и что подумает нарком? Вдруг телеграмма без всякого объяснения причин…»

По привычке, давно ставшей потребностью, он все рассказал жене:

— Очень нехорошо, — ответила Елена, внимательно выслушав его. — Переехать-то мы переедем, не в этом дело. Ты садись-ка да напиши наркому письмо, объясни ему положение, а на телеграмму попроси не обращать внимания.

9

Старый уральский сталевар и молодой донецкий мастер стали неразлучными друзьями.

Пермяков был человек замкнутый. Он подолгу присматривался к людям и, прежде чем удостоить их своей дружбы, тщательно взвешивал каждого на своих особых весах.

Шатилова он понял сразу и полюбил за хватку в работе, за живость, за веселый и открытый нрав.

И стариковская суровость растаяла, как залежавшийся горный снег, быстро и до конца.

В тот вечер, когда жюри обнародовало свое решение, Пермяков с Шатиловым вместе вышли из цеха. Они медленно побрели по заснеженной пустой улице. Перебивая друг друга, стали обсуждать работу остальных сталеваров, кому чего не хватает, кому у кого надо поучиться.

— Ну смотри ты: Ваня Смирнов — второй подручный. Он и за первого подручного мало работал, а, выходит, он и сталеваром может. Так вот иногда с соседом живешь и не знаешь, что у него там за забором делается. Ведь правда, Ваня от печи не отходил, за мной по пятам бегал, но спрашивал мало. Чего ему спрашивать? Теории его в школе ФЗО подучили, ему только навыки… — говорил Пермяков.

На первом перекрестке их дороги расходились, но Пермяков задержал Шатилова за полу ватника, который у того даже здесь, в Сибири, был, как всегда, распахнут.

— Ну, Вася, разделили мы с тобой первое место, надо еще кое-что разделить.

— Что именно? — осведомился Шатилов, полагая, что речь идет о производственных делах.

Бутылочка у меня дома припасена, на дочкины именины.

Как-нибудь в другой раз, — деликатно отказался Шатилов.

— Нет, в этот раз — такие разы редко бывают.

Шатилов не заставил долго упрашивать себя и уже прошел несколько шагов, как вдруг спохватился:

— Дочке-то сколько лет?

— Двадцатый пошел.

— Двадцатый? — переспросил Шатилов. — Ну, тогда надо переодеться. — И, не слушая Пермякова, потащил его к себе.

Пермяков сокрушенно покачал головой, осмотрел небольшую комнату, в которой тесно стояли четыре койки.

Шатилов переоделся. Синий бостоновый костюм ладно сидел на его крепкой фигуре.

— Жил ты, я вижу, неплохо, — заметил Пермяков, с удовольствием оглядывая приятеля.

— Все мы жили хорошо. Сталевар — это звучит гордо. За полгода до войны мастером поставили. Правда, не первым был, в войну чуть не выгнали…

— Первенство от тебя не уйдет. Вижу сокола по полету.

Дома у Пермяковых не спали, и на стук вышли сразу и дочь и жена. Увидев, что отец пришел не один, девушка тотчас же исчезла.

Хозяйка дома заперла дверь и вошла в столовую, когда мужчины уже сидели за столом. Она внимательно посмотрела на мужа, стараясь угадать его настроение. Морщинистый лоб и суровые, старчески поджатые губы странно сочетались на ее лице с живыми, молодыми глазами.

— Ну что, общипали тебе перья? — с улыбкой спросила она, убедившись в том, что муж настроен весело.

— Полхвоста осталось, — в тон ей ответил Пермяков, — есть еще что кверху задирать. Разделил первое место.

— С Шатиловым? — спросила дочь из соседней комнаты.

Василий удивленно посмотрел на хозяина, потом на хозяйку.

— Он нам про вас все уши прожужжал. Уж и такой и сякой… А он у нас до мужчин не особенно влюбчивый, не то что, бывало, до баб…

— Мама! — укоризненно сказала девушка, все еще не появляясь.

«С характером», — подумал Шатилов.

Когда она вошла в комнату, Василий, не скрывая своего любопытства, взглянул на ее свежее, словно после мороза, лицо с большими темно-карими глазами.

— Так вот он какой, Шатилов! — сказала она, здороваясь. — А ведь он совсем на лешака не похож.

— На какого лешака? — смутился Пермяков.

— А ты помнишь, папа, что говорил после первой его плавки? «С этим лешаком трудно будет справиться».

— Ольга! — произнесла Анна Петровна с той же укоризненной интонацией, и все четверо засмеялись. Пермяков погрозил дочери пальцем.

Большой шелковый абажур, низко опущенный над столом, погружал комнату в мягкий полумрак. Шатилов оглянулся и увидел, что свет в спальне тоже смягчен таким же абажуром.

Анна Петровна поняла его взгляд.

— Это у нас отец затемнением занимается, — объяснила она, — устают у него глаза в цехе, вот и накупил абажуров. Слава богу, хоть настоящего затемнения еще не знали.

— И не узнаете, — твердо сказал Шатилов.

— Вы танкист? — спросила Ольга.

— Да, но по чему вы это определили?

— То, что вы в армии были, определить не трудно — выправка осталась, а в отношении специальности… — Она замялась. — Чаще всего горят танкисты.

Шатилов провел рукой по лицу:

— Нет, это не на фронте.

Разговор зашел о войне. Шатилов долго рассказывал о финской кампании, о танковых атаках, о погибших друзьях.

— Вы человек военный: скажите, когда же война кончится? — Анна Петровна с надеждой смотрела на гостя.

Ольга и отец невольно улыбнулись, но Шатилов оставался серьезным.

— Война только началась, — сказал он, глядя куда-то в сторону, и Ольга поняла, что он не видит сейчас ни ее, ни матери, ни этой комнаты, погруженной в мягкий, уютный полумрак. — Уж если начали бить, так будем бить до конца, до полной победы.

— Выпьем за нашу победу! — Пермяков достал из буфета заветную бутылку водки.

Анна Петровна засуетилась, накрывая на стол. Шатилов молчал, по-прежнему глядя в сторону.

— Возвращайтесь сюда, Шатилов, — окликнула его Ольга. — Сейчас вы не здесь, а там.

Он не сразу понял ее.

— Вернулся. Уже здесь. Но тот, кто видел все это, тот всегда там…

Пермяков налил водки, и они молча выпили.

— Впрочем, и у нас здесь фронт, — сказал Шатилов.

— И он не подкачает, — отозвался Пермяков. — Имея такие гиганты, — он показал в сторону завода, — воевать можно. Ты бы посмотрел, какое наследство нам на Урале от Николашки досталось! Только скажи: не кажется тебе, что мы мало делаем, чтобы носить звание фронтовиков?