Из задних рядов протискивался молодой широкоплечий рабочий, лицо его было перекошено от злобы. Прасолов заметил, что рабочий сжимает в руке тяжелый молоток.

— Брось, Гудович, опомнись, — зашептал Петр, — все равно этим не поможешь.

Но тот упрямо шел вперед. Это был любимый ученик Воробьева. Прасолов сильным движением вырвал у него молоток.

Гитлеровцы заметили какое-то волнение в толпе и подали команду разойтись, но рабочие только отступили назад.

Фон Штаммер приказал прекратить избиение Воробьева и направился к выходу. За ним поспешили остальные. Потерявшего сознание мастера немцы волокли за собой по цементному полу.

Откуда-то сверху донесся женский плач. Прасолов поднял голову — в кабине крапа, склонившись на борт, рыдала крановщица. Он стиснул зубы и направился к своему станку.

«Зубы в десны вдавливать, но сдерживаться», — повторил он про себя запомнившуюся фразу.

Рабочие разошлись по цеху.

Спустя полчаса взвод автоматчиков оцепил место, где стоял станок. Только после этого в цехе появились фон Штаммер, Гайс и Смаковский. Управляющий приказал Гудовичу собрать слесарей и демонтировать редукторную коробку, чтобы установить причину аварии. В бригаду вошел и Прасолов. Его никто не звал, он явился сам. Гудович понимающе взглянул на него и ничего не сказал.

Возле станка на полу уложили лист кровельного железа, и один из слесарей, просунувшись в отверстие, вылавливал на дне масляной ванны обломки шестерен и выбрасывал их наружу.

— Все, — коротко произнес он, выбравшись из отверстия и вытирая ветошью руки, до плеч вымазанные маслом.

— Ищи ты, — приказал Смаковский Гудовичу, и тот начал шарить по дну редукторной коробки.

Его пальцы нащупали небольшую зазубренную гайку. Гудович осторожно взял ее и отодвинул в самый дальний угол коробки.

— Больше ничего нет, — доложил он.

— Попробуй-ка ты, — кивнул Смаковский другому слесарю.

Тот сразу коснулся гайки пальцами, железо царапнуло о железо.

Прасолов похолодел.

Гайс рванулся к редуктору.

— Ни черта там нету, — хмуро сказал слесарь.

Гайс, прищурившись, расстегивал пальто.

Прасолов, как был в ватнике, с трудом протиснулся в отверстие и начал шарить по дну. И снова по железу царапнуло железо. Все замерли в ожидании. Гудович побелел. Начальник гестапо оглянулся на своих солдат и подошел ближе.

— Стервецы, сукины дети! — закричал Прасолов, с трудом выбираясь обратно. Ватник на нем задрался, он застрял в отверстии, но никто не думал ему помочь. — Искали, говорите, а это что? — И он торжественно положил на лист еще один осколок зуба.

Гайс начал было застегиваться, но, передумав, быстро сбросил пальто и сам полез в отверстие.

Гудович испуганно взглянул на Прасолова.

Зондерфюрер долго шарил по дну коробки, но ничего не нашел. Выбравшись из отверстия, он подошел к Штаммеру и недоумевающе развел руками.

Причину поломки так и не удалось выяснить.

Вернувшись из цеха, фон Штаммер освободил Воробьева, и тот с трудом доплелся в цех. К нему подошел Гудович, и оба уселись у станка. Мастер долго любовался кусками шестерен и обломками зубьев.

— Чистая работа, Коля, а? — спросил он.

Зубья шестерен были идеально отшлифованы.

— Чистая, — отозвался Гудович, — куда им до нас! — И он показал рукой в сторону немецких станков.

Воробьев хитро улыбнулся.

— Я не о той работе говорю, а об этой. — Он набрал полную руку мелких обломков. — Чистая, а?

Они долго сидели, складывая обломки шестерен и разговаривая вполголоса.

Старик почувствовал себя плохо. Гудович отвел его в контору и уложил на скамью.

Петр Прасолов очень обрадовался, когда увидел, что Воробьев вернулся. Он чувствовал себя ответственным за его жизнь.

Месяц назад в поселке поблизости от разъезда Новый Петр отыскал небольшой домик, где жил мастер Воробьев с женой и внуком. В городе строиться было негде, и старик облюбовал себе место здесь. «На вольном воздухе и к кладбищу ближе», — так полушутя-полусерьезно объяснил он свой выбор.

Прасолов и Воробьев долго разговаривали о новых порядках, о зверствах гитлеровцев, о положении на фронтах, о голоде, о заводе. Старик особенно интересовался механическим цехом, где он не был с того дня, когда немцы вступили в город. Петр болтал о том о сем, но мастер, сразу понял, что парень явился к нему неспроста. Как только жена вышла из комнаты, он прямо спросил:

— Говори, зачем пришел? Время сейчас не такое, чтобы по гостям ходить.

Петр взглянул старику в глаза и решился:

— Я к вам, Федор Пафнутьевич, с просьбой от подпольного городского комитета.

— От городского комитета? — оживился Воробьев, но в то же время посмотрел на Прасолова с некоторым разочарованием: ему представлялось, что в комитете должны быть взрослые, солидные люди, такие, как Гаевой, Кравченко, — а тут вдруг явился его ученик, мальчишка, буян…

Мастер с недоверием посмотрел на Петра, но заметил жесткую складку в уголках его губ и незнакомое, суровое выражение глаз. «Скажи на милость, — с удивлением подумал старик, — до чего же парень повзрослел за это время»!

— От городского комитета большевистского подполья.

— На что же понадобились комитету мои мощи?

— Нас в цехе станки-автоматы замучили, — сокрушенно признался Петр. — Со старыми станками сами справляемся, ломаем помаленьку, детали растаскиваем, ремни режем. А вот пришли два фрезерных с одесского завода — ничего с ними сделать не можем. В цехе к ним и подступиться нельзя: немцы сейчас же караульного ставят и устанавливают эти станки в особом пролете, тоже под охраной. Ну что тут сделаешь?

Старик беспомощно пожал плечами:

— Что я могу сделать, Петя? Я и до завода не дойду.

— Вы и не ходите, Федор Пафнутьевич. Сами знаете, составы теперь по неделям на разъезде стоят. Уголь на паровозах — немецкий, не по нутру им, вроде как нам фашистская власть…

Воробьев хитро усмехнулся.

— Понял я тебя, Петя, — сказал он, — хорошо понял. Умные головы в городском комитете! Очень умные и знают, к кому прийти. — Он добавил совсем растроганным голосом: — Спасибо, родные, что не забыли старика. Как же это я сам не додумался, что станочки-то неделями простаивают… можно сказать, под самым носом… Эх, дурак старый…

— Инструмент какой нужен? — спросил Петр.

— Инструмент? — переспросил старик таким тоном, словно хотел выбраниться. — Да где ты такого мастерового видел, чтобы он у себя инструмента не имел? Пойди глянь: вся кладовая завалена, больше, чем сейчас в инструментальной.

С тех пор Прасолов знал: если в цех поступает новый станок и на нем начерчен мелом крестик — это покойник, о нем можно не беспокоиться.

Сверлильный многошпиндельный станок прибыл в цех с пометкой Воробьева, но устанавливать и пускать этот станок гитлеровцы заставили самого Воробьева, узнав от кого-то об этом квалифицированном мастере.

Теперь тревога за старика несколько улеглась. Немцы избили его, но жить он будет. А вот что делать, если в цех поступят новые станки? Ходить по ночам на разъезд Воробьеву больше не придется: за ним начнут следить, для того и выпустили…

Услышав за спиной чьи-то шаги, Прасолов взялся за ключ. Рядом с ним стоял Гудович.

— Завидую! — восхищенно сказал он. — Искусные руки и умная голова! Ведь ночью работал, а правильно определил и направление вращения, и место, где можно вызвать наибольшую поломку. Я себя уже знатоком считал, а далеко мне еще до старика. Хороший мастер! Сколько людей вырастил. Не зря живет.

— Ты это о ком? — спросил Петр, не отрываясь от работы.

Он никогда не считал Гудовича хорошим товарищем и недолюбливал его. Гудович был знающим наладчиком станков, неплохо учился в вечернем техникуме, но слыл в цехе заносчивым и хвастливым парнем.

— Брось, Петя, ты знаешь, о ком я говорю, — не обижаясь, ответил Гудович. — Меня сегодня Федор Пафнутьевич полностью проинструктировал, чувствует, что ему уже не придется этим заниматься, побили его крепко. «Передал, говорит, я тебе свои знания, передаю и задание. Временно меняй квалификацию, из наладчика делайся разладчиком». Одно мне досадно — почему я сам до этого не додумался! Только я бы не гайку, а гранату там пристроил, вот бы она оттуда брызнула!