— Какие притеснения? — заинтересовался Макс.

— Ну, как какие? Власти сначала казаков выгоняли, нохчей звали, потом, наоборот. В общем, когда назад вернулись, пришлось заново строиться, и опять, с краю.

«Так вот каким образом в станицах появились кавказцы, — подумал Денис. — И после этого кто-то будет говорить, что мы пришли на чужую землю. Это Червленая-то, чужая земля? Это Маришка — нохчо?».

Глава 9

Подпоручик Шумницкий после освобождения из плена был ни жив, ни мертв. Рана его гноилась, тело пылало жаром, язык ворочался с превеликим трудом. Полковой лекарь сделал, что мог, но от страданий бедного офицера не избавил. Добрейший Евграф Аристархович распорядился тотчас закладывать коней и отправляться в Червленую. Спешным образом снарядив «оказию», а, по случаю, захватив с собой арбу с двумя болезными, пополудни вышли из крепости…

Кузьмич стоял на дозорной вышке, лениво потягивая трубочку. По улице неспешным шагом, прогибаясь под дюжим атаманом, пылил гнедой жеребец. День клонился ко сну.

— Я думал, то вышка горит, — запрокинув голову, сказал Яков Степаныч, — а то ты покуривашь.

— Мошкару гоняю, — крякнул дед, всматриваясь в даль. — Слышь-ка, Степаныч, кажись, отряд идет. Иль чудится мне.

— Вроде б, не предупреждали.

— Да нет, не чудится, точно идет. А вон, кажись, и посыльные скачут.

Двое всадников с винтовками за плечами уже поднимались от Терека.

— Привет казаки! — крикнули они издали.

— Здорово, служивые! — помахал трубкой Кузьмич.

— Мимо идете, аль к нам? — осведомился атаман.

— К вам, к вам. Одного тяжелого имеем и двух недужных.

Из-за плетня крайней хаты показалось озорное личико Маришки.

— Драгуны пожаловали?

— Они самые, — кивнули всадники.

— А отряд, не Туманова ли?

— Его самого.

— Ух-ты, господи! — встрепенулась девица и бросилась в дом.

Проезжая мимо рощицы, что брала начало у самой речки, Алексей затеял одно каверзное испытание (имея целью успокоить командира в части восторгов своим бесподобным оружием).

— А помните, Илья Петрович, вы давеча обмолвились, что можете одним замахом дуб срубить?

— Молодой, — уточнил командир.

— Будь, по-вашему. Вон их здесь сколько, выбирайте.

Туманов повел взглядом.

— Да вот, хоть бы, и тот, — спрыгнул он с коня и подошел к довольно тонкому деревцу.

— Помилуйте, Илья Петрович, у меня рука толще.

— Ну, тогда этот, — повернулся он к соседнему дубку.

— Хорошо, пусть так.

Командир выхватил из ножен палаш, наскоро примерился, и, широко замахнувшись, ладно ударил им по стволу… И что ж? Клинок оставил в древе лишь узкую, в три пальца глубиной, засечку, и только-то.

— Дубок, верно, староват? — ухмыльнулся Алексей.

— Нет, дуб молод. Это у меня в последний миг рука ослабла, — признался Илья Петрович. — Разве можно оружием по дереву — жаль его.

— Дубок?

— И дубок тоже…

Надежда бежала по улице, вздымая пыль, не хуже конного.

— О, господи, чего ж так поздно упредили: ни подготовиться, ни встретить по-людски.

— Что там гутаришь? — спросила бабка Маланья, выходя из ворот.

— Ругаюся, что упредили поздно. Отряд уж на краю станицы, а мне токма передали. Яков Степаныч, тяжелых мне давай, тяжелых!

Командир, хлопотавший о размещении больных, услышал знакомый голос и, добрея лицом, обернулся. Надежда, заметив его, тотчас сменила прыть на мягкую поступь, будто и не бежала до этого вовсе.

— А я, признаться, усомнился в прошлый раз, что вы сами тяжелых просили, — сказал Туманов, любуясь казачкой.

— А мне-то, что за дело? — кокетливо хмыкнула она. — Думайте себе, что хотите, коль других забот нету.

— Кабы так, — вздохнул Илья Петрович.

Чуть в стороне от телег увлеченно беседовали меж собой Прохор с Маришкой. Глядя на них, можно было подумать (да, верно, так оно и было), что все им тут мешают. Взоры их нежно поглаживали друг дружку, руки порывались к объятьям, ноги встречно близились, но приличье холодно смиряло плоть — не должно на людях, бесстыдно. Прошка, вероятно, давал выход эмоциям в рассказах о последних событиях. Заломив папаху на бок, он указывал пальцем то на командира, то на Алексея, то на Леденца, при том, не забывая, постукивать кулаком в грудь и себя тоже. Маришка сначала радостно улыбалась, потом слегка погрустнела, а, заметив кровавые следы на белых боках маштака (от татарских палок), увидев лежавшего в телеге Шумницкого, вдруг повлажнела глазами.

— Подожди, Прошенька, я сейчас, — шепнула она и устремилась в станицу.

Настя, подвернув подол, убиралась на кухне. Дед пошел встречать отряд, а она, сославшись на занятость, наводила порядок в хате.

— Ты чего ж не пришла?! — ворвалась в дом запыхавшаяся Маришка.

— Видишь, занятая.

— Я тож без дела не сидела и что?

— А кто там?

— Драгуны.

— Те самые?

— Ага.

— Что-то зачастили.

— Дура! — выпалила Маришка. — Они офицера своего из плена выручили. Вон, всего израненного привезли.

— Ну, так что. Первый раз, что ль?

— Между прочим, Алешу твоего татарки, как собаки, подрали.

Настя замерла с тряпкой в руках.

— Какого Алешу?

— Того, который с обозом приехал.

— Алеша его зовут?

— Алеша, — Маришка улыбнулась. — А маштачка его — Леденец.

— Леденец?

— Угу. Тоже подрали бедную коняшку. Да вон они, ужо по улице идут.

Подруги бросились к окну. Отряд втягивался в станицу. Алексей рысил в конце строя, на щеке его краснели шрамы от татарских ногтей, на боку Леденца виднелись кровавые полосы.

— Бедненький, — сочувственно произнесла Настя.

— Ага. Татарки их в кровь изодрали.

— Мне лошадку жалко.

— А Алешу?

— Зачем его жалеть — знал, куда ехал. Тем более, шрамы от баб достались — не велик подвиг.

— Дура ты! — вновь вспыхнула Маришка. — Мне Проша рассказал, как их там всем аулом зажали… — голос ее чуть дрогнул, — и палками били, и камнями… а они даже ответить не могли — потому что против баб.

— Будет тебе, угомонись. Они в тот аул тоже не с караваем приходили.

— А, ну тебя. Пойду я. Только помяни мое слово. Если окажется этот Алеша не круглый дурак — побегаешь ты за ним, ох, побегаешь.

— Насмешила. В жисть ни за кем не бегала и за этим не буду, потому как — не орел.

Алексей сидел за накрытым столом в горнице у Лукерьи и попивал душистый, на лесных травах чай. Тут же прихлебывал из чашечки румяный от сытного ужина Яков Степаныч.

— А куда Илья Петрович задевался? — спросил он, оглядываясь (будто Туманов мог спрятаться под кроватью или в сундуке).

— Обустройство раненых проверяет, — откусив кусок сладкого пирога, прошамкал Алексей.

— Так мы уж все проверили. Там Маланья сейчас вашего офицера травами отпаивает. В госпиталь здоровеньким приедет.

— Спасибо ей, и вам.

— Пустое. Вы, главное, воюйте, как следует, а мы тут завсегда поможем.

За окном послышались твердые командирские шаги… Вопреки ожиданиям, на пороге появился не Туманов, а цветущий, как юный одуванчик, Прохор.

— Ваш бродь, дозвольте вас на пару слов.

Алексей, извинившись перед Атаманом, вышел во двор.

— Что приключилось?

— Ваш бродь, у меня деликатный вопрос, если, конечно, не возразите.

— Что за реверансы, говори прямодушно.

— Благодарю. Так вот, Маришка моя справляется, не желали бы вы встретиться с Настей, вроде как, та интерес проявляет.

— Увы. Передай, что разборчивые девицы меня решительным образом не привлекают.

— Есть. Так и донесу, — с готовностью кивнул Прохор, собравшись уходить.

— Постой-ка. А где Илья Петрович? Иль тоже не располагаешь?

— Да как же. Я всегда знаю, где он, а он — где я. У нас так заведено.

— И где же?