— Алик, посмотри, какая классная яхта, – лениво протянула ему тяжелый бинокль Алёна. – Ты бы хотел такую?

      — Судя по завистливому окрасу твоего голоса, ты умудрилась где-то подхватить вещизм, Алё? Только вот где, интересно? Неужели в метро?! – и, не дожидаясь ответа, с заботой в голосе предупредил: – Ты должна быть осторожна – это очень заразная болезнь. В следующий раз надевай респиратор в общественных местах, особенно на тусовках.

      — Не смешно!

      — Отдай прибор!

      Максимов принял бинокль и нехотя поднес к глазам. Некоторое время он рассматривал яхту, всем своим видом выражая пренебрежение к белоснежному предмету зависти Алёны. Но вдруг что-то привлекло его внимание, он застыл и довольно долго не отрывал глаз от окуляров.

      С такого расстояния даже в бинокль рассмотреть в деталях лица этих перцев было непросто, но какое-то шестое чувство подсказывало – когда-то он встречал одного из них. В недоумении он отнял инструмент от глаз, потряс головой и всмотрелся еще раз. Нет, положительно, в фигуре и движениях того, что пониже, было что-то неуловимо знакомое.

      Внезапно человек вскинул голову и посмотрел в сторону Максимова. Взгляды их встретились.

      Разумеется, это был всего лишь обман зрения, ибо с такого расстояния невооруженным глазом разглядеть что-либо вряд ли представлялось возможным. Другое дело человек, оснащенный первоклассной немецкой оптикой, как Максимов. В первый момент он даже отпрянул – настолько сильна была иллюзия. Но теперь он хорошо рассмотрел этого человека. На нем была клубная фуражка, под носом красовались пышные усы. Человек  что-то говорил своему собеседнику, энергично жестикулируя левой рукой.

       «Левша», – подумал Максимов и узнал его.

      Матвей Петрович вскинул голову и посмотрел вверх – выше приближающегося пирса, выше изумрудных крон деревьев, окружающих бухту, формой напоминающую подкову, выше двух скал, охраняющих выход в море, – туда, где над отвесным обрывом возвышалось здание с огромными буквами «NORTH», бегущими сверху вниз по стене. Уходящее солнце садилось на здание и казалось – еще мгновение и его расплавленный желток разольется по крыше, потечет по стенам, заполнит балконы, и здание вспыхнет.

      Рулевой тем временем пристраивал яхту в полукабельтове от пирса, чтобы встать на якорь для ночевки.

      — Ну, что скажешь, Матвей? – оторвал Корунда от созерцания заката Пронькин.

      — Не беспокойся, Марлен, – ответил Матвей Петрович.

      — Все прибыли?

      — Завтра прибывают генерал и азиат. Все остальные – по крайней мере, с нашей стороны – уже на месте.

      — А-а… старая гвардия... Ну, девки, берегись!

      Пронькин скосил глаза в сторону изнывающих от безделья нагих девиц у бассейна. Матвей Петрович повернул голову в том же направлении. Какое-то время оба с интересом рассматривали эту буколическую картину, достойную кисти Гогена. Почерневшая на солнце кожа девушек блестела, словно облитая отработанным моторным маслом.

 Неподалеку от них вертелся молодой чернокожий официант. Время от времени он уносил пустую посуду и вскоре появлялся перед своими обнаженными клиентками вновь с наполненными разноцветными напитками бокалами. Судя по искоркам нет-нет да и проскакивающим в глубине его темных, как горький шоколад, глаз, парня больше интересовали прелести модельных мисс, впрочем, не  замечавших его, подобно тому, как мы не замечаем уборщиц вокзальных туалетов, справляя малую нужду.

      — Слушай, Матвей, а тебя не беспокоит, что Апута наплел про каких-то там шпионов, якобы прибывающих сюда из Америки? Или уже прибывших... Разведка, говорит, донесла! – спросил Пронькин.

      — По-моему он был пьян...

      — Ты его не знаешь, Матвей. А я с ним еще в студенческие времена, когда мой институт с «лумумбой», братался... На третьем курсе это было... Мы тогда его  прозвали – ПроглотИт.

      — ПроглОтит, – вежливо, чтобы не обидеть хозяина, поправил грамотный Матвей Петрович, аккуратно поставив ударение на втором слоге.

      — Ты не умничай, Матвей – не проглОтит, а ПроглотИт! С ударением на последнем слоге. Въезжаешь, Матвей? Это нечто среднее между проглотом и троглодитом. Это позже его Бармалеем называть стали, когда заматерел.

      — А-а... – понимающе-извиняющимся тоном протянул Матвей Петрович.

      — Удивительно для негра. Все ж, наша водка, непривычный для них напиток. Но факт – никто с ним не мог тягаться. Плюгавый ведь такой с виду, а организм... В общем, бутылку водки засаживал легко. И еще  всех девок с нашего курса, засранец, перепортил. Русских любил. У него и сейчас одна жена русская... Этих тёлок можно ему оставить, если хочет, – он кивнул в сторону разомлевших девушек. – Вот Гаврилыч с Нуруллой развлекутся, и можно оставлять.

      — Думаешь, тёлки согласятся?

      — Что за идиотские вопросы, Матвей. Во-первых, только свис-тни. А во-вторых, кто ж их будет спрашивать?

      Они некоторое время наблюдали за слаженными действиями команды,  подготавливающей  судно к ночевке.

      Каждый думал о своем...

      Пронькин вспомнил, как у них в общаге впервые появился Апута. Блестящий, как начищенный ботинок. Был он плюгав, да и ростом не вышел, но, несмотря на эти недостатки, девкам нравился. Им всем без исключения было наплевать с высокой колокольни, какого цвета у него яйца. Самый главный козырь, устраняющий межрасовые предубеждения, был у него не в трусах, а в бумажнике. Девки сразу отметили финансовый потенциал посланца далекой дружественной страны, недавно стряхнувшей с себя остатки колониального гнета.

      Именно Апута, сын вождя и потомок работорговцев, продававших когда-то собственных сородичей американским коллегам по бизнесу, заразил его, Марлена, своим мироощущением…

      А вот размышления Матвея Петровича сегодня были не в пример примитивны – до такой степени, что он сам того испугался. Но вчерашние возлияния и сегодняшняя влажная жара вытеснили из его немного гудящей головы все посторонние мысли, кроме одной: еще с утра в воображении возник запотевший бокал пива с шапочкой пены на макушке, подозрительно похожей на чистые облачка, обычно изображаемые на картинках с ангелочками. Этот образ не отпускал его весь день, но случая осуществить мечту до сих пор так и не представилось.

      Пронькин подозвал негра-официанта, все еще исподтишка пялящегося на голых баб и с видимой неохотой оторвавшегося от этого занятия, и приказал принести воду со льдом.

      — Так что там с этими шпионами, выяснил? – спросил Пронькин, когда официант умчался исполнять поручение, справедливо рассудив: чем быстрее он его исполнит, тем скорее вернется обратно к объекту своего вожделения.

      — Так, ерунда, – успокоил Матвей Петрович, – обычная шпиономания, параноидальный бред... Ну, неделю назад нью-йоркский агент этого малахольного Себаи якобы сообщил, что какой-то журналист из тамошней газеты в последнее время страдает повышенным интересом к их «свободной» республике... ну... Опубликовал даже пару статей об их прошлых делишках с наркомафией, о «серебряном» деле и даже о президенте. Сам понимаешь, этого вполне достаточно, чтобы его автоматически причислили к церэушникам. Этот придурок, Себаи, тут же всполошил президента – мол, надо готовиться к визиту и все такое... Другие подробности мне неизвестны. Ты это, Марлен, не обращай  внимания, – успокоил он, – кто сейчас не работает на ЦРУ.

      — Я боюсь, Матвей, не цэрэушников. Ты вот до седых яиц дожил, а все никак не поймешь – своих надо бояться!

      — Не... ну...

      — Что ты блеешь!? Ме да ме-е… Держи лучше контакт с местными. Если пронюхаешь, что где-то рядом наши трутся, тогда и решим… короче, сам понимаешь – Африка, ядовитые змеи, растения, насекомые – много опасностей человека подстерегает, –многозначительно протянул Проньин.

      Глаза его загорелись каким-то потусторонним огнем, он посмотрел вдаль на потемневшие в стремительно наступивших сумерках волны.