— Спасибо за труды. Не тяжела ли была дорога?

— Дорога тяжела, да груз невелик.

— Ну и как там мои земляки?

— Просили кланяться…

Хозяин провел его в дом, с чувством пожал руку и усадил за стол.

— Откуда, товарищ?

— Долго рассказывать, второй месяц на колесах. Был в Самаре, Саратове, Москве, Казани, Перми… в Екатеринбурге обе явки, какие я имел, провалены. Осталась ваша, тагильская. Слава богу, хоть вы целы!

— Пока целы, пока… А в Екатеринбурге у нас действительно беда: почти весь городской и весь Уральский комитеты партии арестованы, работа на время встала.

— Можете располагать мной.

— Какой опыт имеете: работа в типографии, агитация среди рабочих, боевое дело? С чем больше имели дело на практике?

— С боевым делом. На флоте я побывал и минером, и электротехником, но в общем-то знаю любое оружие.

— Где пришлось служить?

Иван несколько помедлил и ответил обтекаемо:

— Служил на Балтике и Черном море. Какое-то время на Каспии… Там дороги наши со службой разошлись.

— Окончания срока, выходит, не дождались?

— Выходит, что так.

— И много среди матросов таких, как вы?

— Было много…

— Да, зашаталась, наконец, главная опора царизма — армия. Упадет эта опора — рухнет и трон…

— Все решает организованность и боевой напор рабочего класса. Это — прежде всего.

— Да, да, прежде, всего…

Хозяин вдруг смутился и захлопотал вокруг стола.

— Извините, заговорил я вас, а вы, я вижу, устали и, конечно же, голодны. Вот, покушайте сперва, а потом договорим. Так?

— Спасибо, в самую точку попали: голоден, как волк…

Потом товарищ спросил:

— Значит, решили посвятить себя боевой работе? Именно боевой?

— Хотел бы. Но если организация сочтет нужным…

— Я думаю, это и в интересах организации. Но в таком случае я бы посоветовал вам перебраться в Уфу. Там сейчас наш уральский боевой штаб, там собраны лучшие боевые силы Урала.

— Есть и успехи? — поинтересовался Иван.

— Есть. И немалые. Недавно уфимцы провернули такое дело, что всех жандармов сна лишили… Что и как, не спрашивайте, узнаете на месте. Явки я вам сейчас дам. Одну — к представителю Уральского комитета товарищу Назару, ну а второй, на всякий случай, — к товарищу… Варе. Запоминайте адреса и пароли. Конспирация у них строжайшая.

Иван слушал и запоминал. Сразу для себя решил — пойдет к товарищу Назару. С женщинами он никогда серьезных дел не имел, заранее считал их пустыми мечтательницами, годными лишь для долгих разговоров о революции, но не для самой революции. Тем более, что почти всегда они — интеллигентки. А большого тяготения к интеллигентам он с некоторых пор совершенно не испытывал.

— Чем еще можем помочь, товарищ? — как-то грустно спросил хозяин. — Денег у вас, конечно, нет?

— Совершенно…

— Что ж, на билет до Уфы я, пожалуй, наскребу. Партийная наша касса переживает сейчас не лучшие свои дни, но раз нужно, то нужно… Получите…

Иван спрятал деньги и заговорил о паспорте. Нет, ничего подходящего у нижнетагильцев сейчас не было. Значит, дорога опять будет нелегкой…

Поезд приближался к Уфе. Иван понял это по тому, как дружно задвигались, засуетились его спутники, и тоже невольно заволновался. Прежде бывать в Уфе ему не приходилось, — интересно, что это за город, что там за люди, много ли рабочих, как примут его местные товарищи? Если верить тому, что он уже слышал, то дело ему тут должно найтись. Кончатся, наконец, его скитания, начнется настоящая работа, которой он отдаст все, что знает и умеет сам.

От этих мыслей его отвлек неожиданно усилившийся в конце вагона шум.

— Что это там? — спросил он своего соседа. — Уже Уфа?

— Да нет, вроде… Станции две-три еще проехать надо, — пожал тот плечами. И вдруг тоже заволновался: — А и правда, что там такое?

Обстановку прояснил высокий, почти мальчишеский голос:

— Господа пассажиры, именем революции просим всех оставаться на своих местах, иначе будем стрелять. Деньги и ценности выложить на столики. Мы соберем их в пользу сражающегося пролетариата. Повторяю: иначе будем стрелять!

Все, кто до этого толпился у выхода, в страхе хлынули обратно, и Иван увидел обладателя этого звонкого молодого голоса. Он действительно был очень молод, а по виду — то ли гимназист, то ли студент первого семестра. В руках молодца недвусмысленно поблескивал новенький «лафоше» Верхнюю часть лица скрывала черная полумаска.

В душе Ивана все заликовало. Свои! Наконец-то свои! Это о них, отчаянных уфимских боевиках, говорил ему товарищ в Нижнем Тагиле. Как же ему сегодня повезло! Вот сейчас он поднимется и смело, открыто, на виду у всех встанет рядом с этими отважными ребятами. И сам он, матрос Ваня Петров, и его бывалый «смит-вессон» готовы к бою. Он с ними. Он тоже революционер и теперь может в этом не таиться.

Не скрывая восторга, Иван бросил взгляд в другой конец вагона, — там, заслоняя собой дверь, стояло несколько точно таких же фигур — в масках и с револьверами в руках.

По вагону, дробясь и обмирая в ознобе, прокатилось паническое:

— Террористы! Тер-ро-рис-тыы!..

— Повторяю в последний раз, — снова послышался все тот же высокий голос, — деньги и ценности — на столики Любая попытка сопротивления будет немедленно пресечена смертью. Именем революции требую спокойствия и тишины.

Иван уже готов был подняться, чтобы с радостью примкнуть к уфимцам, но помешал повисший на локте сосед.

— Сиди, парень, — горячо зашептал он ему в самое ухо. — Не видишь разве, кого нам бог послал? Этим убить — что перекреститься. Потерпи, говорю!

Иван рванул руку, сердито чертыхнулся, но сосед не отпускал. Возню их заметили и недвусмысленно предупредили:

— Эй вы там, двое у окна! Не шутите с судьбой: револьверы наши заряжены и осечек не дают. С врагами революции разговор у нас короткий.

Иван высвободил наконец руку и, тяжело дыша, откинулся на высокую спинку лавки. В замешательстве, не найдясь как ответить на окрик, стал осматриваться. Вокруг царило напряженное молчание. Сидевшая напротив пожилая крестьянка, бесконечно крестясь, торопливо разворачивала узелок с деревенской снедью, — денег, по всему, у нее не было. На соседней лавке насмерть перепуганная старуха лихорадочно засовывала под сиденье хнычущих ребятишек, должно быть, внучат. Успокоившийся сосед, обшарив карманы, высыпал на стол горсть зеленоватых медяков — весь свой наличный капитал. Большие рабочие руки его дрожали, бледный бескровный рот кривила едкая усмешка: «Вот вам… для вашей революции… Вот вам… для вашего пролетариата… сукины дети…»

И тут с Иваном что-то произошло. Мгновенный восторг остыл, радость погасла, уступив место сомнению и глухому растущему раздражению. «Что здесь происходит? — спросил он себя растерянно. — Эти жалкие гроши — для революции? Отнятые у рабочих, у старух, у детишек? Что на них купишь? И вообще — по какому праву, по чьему глупому приказу?..»

Тем временем один из налетчиков, держа в руке кожаную сумку, двинулся вдоль прохода. Пассажиры молча доставали тощие бумажники, помятые рублевки, последнюю мелочь, и все это с одинаковым безразличием моментально исчезало в сумке. Протестующих и сопротивляющихся не было: когда у твоего виска холодно чернеет дуло револьвера, охота говорить пропадает…

Чем больше Иван вслушивался в шелестящие вокруг шепоты, чем пытливее всматривался в лица людей, тем решительнее росло в нем это его раздражение. Раздражение сменилось разочарованием, разочарование — злостью.

Сборщик «пожертвований» между тем приближался. Рука Ивана, сжимавшая в кармане рукоятку револьвера, стала горячей от напряжения. Что это за спектакль? От имени какой революции действуют эти сосунки? Во имя какого пролетариата грабят простой народ? В вагоне третьего класса баре, как известно, не путешествуют, их надо искать в первом, а там бывает много офицеров. Против настоящих врагов революции кишка, выходит, тонка, а на беззащитный народ поднять руку смелости хватает… Какой позор, какая низость, какая жуткая карикатура на подлинных революционеров!