Хамза, тяжело дыша, кивнул.
Степан сунул руку в карман штанов, вытащил горсть патронов.
- На-ка вот, набей барабан!.. Сейчас я в обход амбара пойду... Как только услышишь, как я крикну: "Бей, шуру-муру!" - так сразу с этой стороны забегай во двор амбара и жарь в упор!.. Но только к стенам жмись, а то... не дай бог... Ну, жди!
Степан исчез за углом. Хамза напряжённо вглядывался в стены амбара. Мелькнуло на секунду: а если Степана убьют или меня?..
Вдруг с чердака амбара спрыгнул человек и стремительно побежал вдоль улицы. Из-за амбара выскочили все остальные нападавшие и бросились вслед за первым.
Минуты три было совсем тихо. Потом Хамза увидел - по стене дома Бабушкина, не сводя нагана с амбара, крадучись двигается Степан.
- Ефим! Это я, Соколов! - сдавленно крикнул Степан. - Живой? Кажись, ушли они все!
Скрипнула дверь. Показался Бабушкин. В руке наган. Склонился над лежавшим около крыльца человеком.
- Красноармейца убили, сволочи! - выпрямился Бабушкин. - Один он нас охранял, понимаешь, совсем один!.. Я даже фамилии не знаю... - Брови его сошлись. Глубокая вертикальная складка обозначилась над переносицей.
- Хамза! Ты где? Выходи! - крикнул Степан.
Хамза, не пряча нагана, вышел из-за угла.
- Ночью пришли, - устало сказал Бабушкин, - двери стали ломать... Хорошо, что два револьвера было, с одним не отбились бы... - Он вдруг удивлённо оглядел Хамзу и Соколова, словно увидел их в первый раз. - А вы-то как здесь оказались?
- К нам в окно кто-то постучал, - глотая слова, заговорил Соколов, - я выглянул, смотрю - старик какой-то в чалме стоит.
"Чего вам, дедушка?" - спрашиваю. А он говорит: "Там председателя вашего Бабкина убивают..." Какого ещё, думаю, Бабкина?.. А тут выстрелы с твоей стороны - тюк-тюк! Ну, я и понял, что на квартиру твою напали.
- А здесь ни одно окно не открылось, - горько усмехнулся Бабушкин, с тоской глядя на мёртвого красноармейца.
- Запуган народ...
- Старик-то не запуганный оказался.
- У нас не стреляли.
- Уезжать надо из этого района, на вокзале жить. И вы тоже... А то прикончат поодиночке.
Вдалеке послышалось цоканье копыт. Бабушкин, Хамза и Степан быстро вошли в дом.
Цоканье становилось всё сильнее и сильнее. Из-за угла медленно начала поворачивать пролётка. В ней кроме кучера сидели два франтовато одетых и, видимо, крепко подвыпивших господина.
Улица по-прежнему была пустынна.
Бабушкин вдруг резко распахнул дверь и кинулся наперерез пролётке:
- Стой!!
Кучер натянул вожжи.
- Выходите! - направил Бабушкин револьвер на пассажиров.
- Что такое? В чем дело? - забормотали пьяные седоки, вылезая на мостовую. - Грабёж, что ли?.. Так бы и сказали... Но предупреждаем: денег ни копейки, только на извозчика. Всё пропито.
- Встаньте к стене! Степан, приведи жену!
Соколов вошёл в дом и через минуту вывел молодую женщину с ребёнком на руках. У Хамзы перехватило дыхание. "Неужели эта девочка, - с ужасом подумал он, - всё время, пока отец и мать отстреливались, была в этом же доме?"
- Садитесь все, - сказал Бабушкин. Он обернулся к высаженным: - За вами вернутся...
- К железнодорожным мастерским, - сказал кучеру Степан Соколов.
Жена Бабушкина сидела напротив Хамзы. Одной рукой она прижимала к себе дочку, в другой - продолжала крепко сжимать наган.
Декретом Кокандского Совдепа город был объявлен на военном положении, а железная дорога - на осадном.
Коканд разделился на две части. Одну занимали рабочие отряды и войска, оставшиеся верными Советской власти, другую - банды Эргаша и офицерские группы мухтариата.
Граница проходила по реке.
Начиная с тринадцатого февраля, в город одна за другой начали прибывать воинские части из Андижана, Скобелева, Ташкента, подчиняющиеся Совету Народных Комиссаров Туркестана.
Семнадцатого февраля автономисты запросили переговоров, которые ничего не дали.
Восемнадцатого в Коканд прибыл военный комиссар Туркестанского края Перфильев.
Девятнадцатого он предложил автономистам сложить оружие.
Мухтариат отказался.
Двадцатого февраля Перфильев отдал приказ о наступлении на районы старого города, занятые басмачами и офицерскими группами.
Хамза и Степан Соколов, избранные к тому времени в Кокандский ревком, пошли в бой в составе первой коммунистической роты.
Садыкджан-байвачча стрелял два дня. На третью ночь он примчался в имение вместе с Кара-Капланом. У них было с собой шесть лошадей.
Всё было кончено. Басмачи и офицеры ещё удерживали последние кварталы старого города, но всё было кончено. Надо было уходить.
- Берём только камни и золото, - захлёбываясь от волнения, бормотал Садыкджан, - половина твоя... Но ты не должен оставлять меня одного, Кара, ты слышишь?
Он был грязен, оборван, лицо и руки закопчены порохом. Он весь дрожал от нетерпения, страха и ещё от чего-то, чему пока не знал названия.
Кара-Каплан, закрыв один глаз, смотрел на байваччу. В последние дни он порвал с Эргашем, окончательно свихнувшимся от своего несостоявшегося ханства. Теперь он снова состоял при Садыкджане, который посулил ему богатую награду.
- Я бы сожрал чего-нибудь, - сказал Кара-Каплан, открывая глаз, - да и выпил бы...
- Сейчас, сейчас, - суетился байвачча.
Он принёс несколько бутылок коньяка и блюдо варёного мяса.
- Только не пей много, Кара... Нам надо торопиться. Лучше возьмём с собой...
- До утра время есть, ночью никто не воюет...
Он налил коньяк в две большие пиалы и бросил в каждую анашу.
- Ну, хозяин, за наш любимый мухтариат, чтоб ему гореть и на том, и на этом свете... За великого хана Эргаша, повелителя ишаков и баранов... Да не пропасть нам в расцвете йигитских лет!
Тут же налили по второй пиале и сразу выпили. Садыкджан почувствовал себя бодрее.
- А почему у вас в доме никого нет, хозяин?
- Все разбежались...
- А Зульфизар?
- Исчезла куда-то недели две назад...
"Была ещё Шахзода, - подумал Садыкджан, - но её, наверное, тоже уже нет здесь. Видно, старшие жены сжалились и взяли с собой в городской дом... Их всех выгонят оттуда, когда большевики займут весь город. Куда денутся мои бабы?.. А-а, да чёрт с ними со всеми! О них ли сейчас думать, о длинноволосых?.."
- Наливай ещё, Кара, и начнём собираться. Шкатулки с камнями и золотом положим вот в этот мешок, в этот - оружие, а сюда - продукты и одежду...
Но Кара-Каплан и не думал наливать. Выпучив глаза, он тупо и невидяще смотрел на байваччу. Из открытого рта потекла слюна.
"Анаша, - понял Садыкджан, - слишком сильная доза... Но я ещё ничего, на меня ещё не подействовало".
Он налил себе и выпил один. Кара-Каплан повалился на ковёр и захрапел.
"Так даже лучше, - подумал байвачча, - пойду брать золото один. А то он ещё стукнул бы меня чем-нибудь сзади и всё золото, все камни взял себе... Зачем я ему?"
Он поднялся, взял мешок, лампу и пошёл через весь дом к тому месту, где тайная лестница вела в ту часть подвала, о которой никто не знал.
В боковой кладовке стоял у стены большой шкаф. Байвачча отодвинул его - за шкафом была дверь. Достал висевший на груди ключ, открыл дверь, медленно начал спускаться вниз, светя себе поднятой вверх лампой...
Ещё одна дверь - и вот она, вырытая в земле святая святых Садыкджана, его личный сейф, куда он за долгие годы снёс много золота и драгоценностей...
Байвачча оглянулся. Что-то мелькнуло? Или показалось?.. Кара-Каплан?.. Нет, его лошадиный храп доносился через все комнаты даже сюда, в подземелье.
Он поставил лампу на земляной пол, опустился на четвереньки и быстро, по-собачьи, начал рыть руками землю - мягкую, податливую, много раз перекопанную, доставая неглубоко положенные шкатулки, которые он сам неоднократно перепрятывал здесь же, зарывая в разных местах и на разной глубине.