Какой мелодией можно передать этот разлив народного горя?
Какой гармонией соединить страдания многих тысяч людей в единый стон души всего народа?.. И, может быть, здесь уже нужна не Мелодия, а могучее симфоническое звучание огромного оркестра - десятков скрипок, альтов, виолончелей, арф, валторн, кларнетов, гобоев?.. Под силу ли ему вместить в себя весь этот океан звуков?.. Нет, здесь нужен Бетховен или Чайковский, Моцарт или Мусоргский, чтобы распахнуть настежь сердца людей, чтобы музыка извергалась как вулкан, чтобы взорвать тишину памяти, чтобы сопереживание двинулось из сегодняшнего дня в то далёкое время и наполнилось там реальностью тех чувств и тех ощущений.
Да, он не Моцарт и не Бетховен, и не Мусоргский, не Чайковский. Он подошёл впервые к фортепьяно в двадцать пять лет.
Но он Хамза.
Он всегда замахивался на невозможное. Он бросал вызов недоступному. Он никогда не боялся недостижимого.
Он попробует.
Человек должен идти дальше того, что он может осилить.
Иначе жить будет неинтересно. Иначе жизнь остановится.
В тот день мардикеров так и не посадили в теплушки. На ночь их заперли в длинную одноэтажную казарму около товарной станции. Родственники, пришедшие проводить мобилизованных, собрались перед окнами казармы. Никто не уходил. Каждому ещё раз хотелось увидеть дорогое лицо сына, мужа, брата. То и дело из толпы провожающих слышались голоса:
- Кадырджан, сынок!..
- Усманали, дитя моё, выгляни в окно!..
- Эй, Акбарали! Где ты там, родненький ты наш?.. Покажись хоть ещё разок!..
В полночь небо очистилось от туч. Высыпали все звезды.
Глядя из бездонной глубины вселенной на землю, они мигали и переливались влажными искрами, словно кто-то огромный и многоокий, охваченный всеобщей мировой скорбью за людей, пытался смахнуть слезу с глаз.
Ослепительно белая, молочная луна освещала своим пронзительным светом неподвижные лица мардикеров, припавшие к решётчатым окнам казармы. Луна висела в небе как безмолвный, безгласный, безъязыкий колокол.
И начальник конвоя - пожилой, нестроевой русский офицер в пенсне на шнурке - не выдержал.
Нарушая все уставы караульной службы, он приказал вывести мобилизованных из казармы. Солдаты были построены длинной шеренгой. По одну сторону разрешено было стоять родственникам, а по другую - уезжавшим мардикерам.
В эту минуту около казармы появился Хамза.
Днём он поругался с Алчинбеком, который в то время был редактором газеты "Голос Ферганы" (имелся в виду не город Фергана, а вся Ферганская долина). Хамза принёс в редакцию статью, в которой клеймил позором всех тех, кто откупился деньгами от мардикерства. В конце статьи он написал, что готов идти в мардикеры сам, и призывал последовать своему примеру всех молодых узбеков-интеллигентов призывного возраста, освобождённых от мобилизации царским указом.
Алчинбек печатать статью отказался. Хамза назвал его трусом.
- Я не могу советовать людям со страниц нашей газеты нарушать царский указ! - вспылил Алчинбек. - Сыновья состоятельных людей и должностные лица освобождаются от мардикерства. Вы учитель, вы просвещённый человек, царь проявил к вам снисхождение и милость. И поэтому вас тоже никто не возьмёт в мардикеры. Зачем вам это нужно?
- Я хочу быть вместе с народом! - гремел Хамза.
- Оставайтесь с народом здесь, в Коканде! - огрызался Алчинбек.
- Мардикеры едут на верную гибель!
- Так вы тоже хотите погибнуть с ними?
- Я хочу помочь им, я хочу защитить их! Я знаю русский язык, я проехал через всю Россию, возвращаясь из "хаджа"! Если я буду с ними, я смогу уберечь их от многих опасностей!
Они ругались целый день. Хамза сел переделывать статью, смягчая её тон. Поздним вечером второй вариант был готов. Но Алчинбек не принял и его.
Хамза в сердцах швырнул рукопись на стол редактора.
- И после этого вы смеете называть себя сыном своей нации?! - Сжимая кулаки, Хамза с ненавистью смотрел на Алчинбека. - Я больше не хочу вас знать!.. А все ваши слова о любви к народу были ложью! Вы любите только одно - подбирать жирные куски, которые падают с хозяйского стола!
И, выходя из редакции, так хлопнул дверью, что потолок над головой главного редактора газеты чуть было не обвалился.
Возвращаясь домой, Хамза совершенно случайно услышал на улице, что отправление мардикеров отложено до утра. И он тут же повернул к вокзалу. Ему захотелось ещё раз попрощаться с Умаром-палваном, который был мобилизован в Коканде одним из первых. Во время восстания отец Умара, Пулат-ата, был убит полицейскими в кишлаке Гандижирован.
...Хамза шёл вдоль шеренги солдат по той стороне, где стояли родственники. Он слышал разговоры прощавшихся, и сердце его сжималось от боли. Душа не могла больше выносить этого чудовищного напряжения беззащитных, безропотных человеческих чувств. Старики отцы, исходя из своего жизненного опыта, давали сыновьям последние наставления (что можно делать на чужбине, а чего нельзя, с какими людьми стоит знакомиться, а каких следует остерегаться). И у многих стариков эти наставления звучали как завещания: если вернёшься живым из мардикерства, а меня уже не будет на свете, веди домашнее хозяйство экономно, разумно, почитай мать, если застанешь её; воспитывай младших братьев, выдай замуж сестёр...
Умара Хамза нашёл в самом конце шеренги. Напротив него за солдатами стояли мать Шафоат-айи и жена Зебихон. Трое маленьких сыновей Умара держались за подолы платьев бабушки и матери.
А рядом с Умаром нетерпеливо переминался с ноги на ногу молодой широкоплечий парень - точная копия Умара. Это был его младший брат Рустамджан - будущий Рустам Пулатов. (Вот почему так отчётливо вспомнилось восстание мардикеров после возвращения в Самарканд из Коканда.) Своим резко очерченным профилем Рустамджан был похож на изображение древнего воина из рукописных исторических книг о походах Тамерлана, Темирленга - железного Тимура.
Вместе с братьями Пулатовыми уходил в мардикеры и их сосед по улице Хатамджан. Его провожали отец Кудрат-ата и сестра Тозагуль. На неё-то и бросал свои красноречивые пылкие взгляды Рустамджан.
Поговаривали, что к шестнадцатилетней Тозагуль уже приглядывается Мастура-яллачи - Мастура-сводница, постоянно обновлявшая свой "гарем на колёсах". Даже присылала доверенных людей к отцу красотки. Но бедняк Кудрат-ата выставил нечестивцев за ворота, объявив им, что нет в этом мире таких денег, за которые он продал бы свою дочь. А крепыш Хатамджан, встретив непрошеных гостей около своего дома и узнав о цели их прихода, накостылял обоим по шее, защищая честь сестры, так крепко, что "доверенные люди", подобрав халаты, мчались через всю махаллю, как призовые жеребцы на скачках.
Да, был такой эпизод. Но Рустамджану было наплевать на него. Ему давно уже надоела старая жизнь, и в том числе и все эти затянувшиеся проводы, причитания женщин, молитвы стариков. Ему хотелось поскорее уехать из Коканда, где погиб отец.
Он, может быть, вообще никогда не стал бы возвращаться обратно, если бы не Тозагуль... А мардикерства Рустамджан не боялся, - наоборот, хотелось посмотреть новые места и как живут там люди. Благодаря огромной физической силе - фамильной черте братьев Пулатовых - Рустамджан надеялся выбраться из мардикерства невредимым. Тем более что его обещает ждать Тозагуль.
Улучив минуту, младший брат Умара сделал девушке знак отойти в сторону от родителей.
- Тозагуль!..
- Рустамджан!..
- Вы всегда в моей душе, Тозагуль, всегда рядом со мной, в моих мечтах...
- И я всё время тоже думаю о вас, Рустамджан...
Они тянули друг к другу руки сквозь строй солдат, и Хамза, стоявший рядом с Умаром, увидев это, подумал: вот он, образ моей родины, - два юных существа, богатырь и красавица, два юных сердца рвутся друг к другу, но их разделяет солдатский штык и царский указ, по которому этого молодого парня с лицом римского бога увезут сейчас неизвестно куда, а красавица останется лить слезы и мучиться в разлуке...