— Живодёр!

— Как вам угодно, милая.

Он даже не обиделся. Женщина презрительно смерила его с головы до ног в замшевых полусапожках — он только ухмыльнулся.

Продавал он туалетное мыло. Три куска душистого розового мыла лежали на прилавке, возбуждая неукротимое желание начисто вымыться в теплой воде — сбросить с себя застарелую грязь и черную, дурно пахнущую на руках въедливую копоть. А женщине, возможно, надо было выкупать ребенка. Нет, не уступил проклятый!

Неожиданно на меня наскочил ошалелый человек. Он словно бежал от кого-то, — зацепив меня плечом, резко остановился.

— Простите.

Я молча кивнул ему. Он кашлянул, поднял руки к груди, испуганным голосом спросил:

— Зачем вы сюда пришли?

Какой все-таки нахал. Что ему надобно?

— Вы что, голодны? — В глазах человека метался искренний страх, даже ужас.

— Нет, не голоден.

— Тогда идите отсюда к чертовой бабушке! Бегите, не оглядываясь! Не растлевайте душу. Видите — ограбили! Начисто!

Он распахнул борта холодного ветхого пальто, и я увидел под ними волосатую синюю грудь и ключицы.

— Последний свитер с себя продал, последнюю сорочку и цигейковый женин жакет. И думаете, сыт? Ничего подобного! Все проглотил в минуту и ни крошки не оставил внучке. Теперь — убегаю, пока теплый. Простите.

И он побежал, припадая на левую ногу и постоянно озираясь. В уме или сумасшедший?

После встречи с этим человеком мне захотелось немедленно покинуть рынок. Быстро обошел крайние ряды и минут через пять был уже у выхода.

Ни одного солдата полка, ни одного военного я, к моему удовлетворению, не встретил. Не видел и ни одного рабочего. В битве черных рыночных страстей они не участвовали.

Снова Виктор Приклонский

Первая встреча с Виктором в нашем полку произошла в высшей степени неожиданно и при следующих довольно конфузных обстоятельствах.

Аэростаты в ту ночь были выбраны рано, и командир полка полковник Тарабрин решил объехать под утро несколько отдаленных точек, чтобы самолично убедиться, что расчеты сделали все необходимое (метеостанция предсказывала бурю) и заодно проверить караульную службу на биваках. Он взял с собой меня.

Поначалу все шло хорошо. Ночь была светлая, с луной, крепко морозило, и над городом стояла торжественная, совсем не военная тишина. Только изредка потрескивали камни мостовой, да за углами раздавались глухие шаги патрулей. Мы основательно продрогли, и полковник, поглядывая на светившийся циферблат часов, тихо говорил:

— Еще один заезд, Дубравин, и ровно в пять или около этого мы будем с тобой дома отогреваться чаем. Маша обещала заварить кипяток липовыми почками. Где уж достала, не знаю. — Посмотрев на луну, полковник прибавил:

— Чаю, хочу горячего чаю, Дубравин.

«Дома» — значит в штабе полка на Канале Грибоедова, мы передвинулись туда из района Автова с неделю назад. Маша — наш ефрейтор, машинистка, она же, по добровольному началу, официантка столовой офицеров штаба. А полковник Тарабрин — большой любитель чаю, «безудержный выпивоха», как он шутя говорил о себе, — он и меня заразил нижегородской страстью к крутому кипятку, заваренному какой-нибудь сушеной травой. Но в ту ночь, припоминаю, мне хотелось есть, неимоверно хотелось заправиться чем-нибудь погуще, нежели пустым, пусть и пахучим кипятком.

Завернули во двор Кировского завода — там стояла последняя точка, намеченная в эту ночь к проверке. Машину оставили у ворот, сами отправились к биваку. Полковник отлично знал расположение постов на всех наших точках, и не было еще случая, чтобы он не вышел прямо к часовому. Но в этот раз мы долго ходили вокруг да около аэростата, приминая выпавший с вечера снег, но никаких следов часового не видели. Поодаль, в углу заводского двора, стоял неприкрытый военный автомобиль, за ним возвышался заснеженный холм с жестяной трубой — то была землянка. Дым из трубы не курился, значит расчет отдыхал. Но где же часовой?

Близилось утро. Луна, насквозь прохваченная холодом, синела, вокруг нее сиял мерцающий нимб. С залива дул колючий ветер.

— Спят антихристы! — выругался полковник. — Дрыхнут, словно в престольную субботу. Охрану луне доверили! — Припорошенный снег нервно хрустел под его ногами. — Ну-ка, Дубравин, загляни, пожалуйста, в машину, — нет ли кого там.

Я побежал к автомобилю, открыл дверцу кабины и увидел серый огромный тулуп и винтовку с примкнутым штыком. Тулуп храпел — громко, покойно, безмятежно. Винтовка тоже, казалось, дремала: под широким рукавом тулупа ей было уютно.

— Здесь! Часовой в машине, товарищ полковник!

Тулуп вздрогнул, зашевелился. Из кабины высунулись сначала валенки, затем винтовка, наконец вывалилась на мороз вся неуклюжая фигура.

— Стой! Кто идет? — истошно закричал не совсем пробудившийся часовой и по привычке выбросил штык перед собой.

Я посторонился, глянул ему в лицо.

— Виктор! Неужели ты?! — по спине у меня побежали мурашки.

Приклонский остолбенел, плохо соображая, где он и что с ним приключилось Потом глаза его проснулись, испуганно блеснули и снова закрылись на какое-то мгновение.

— Это ты, Алексей? — спросил он лениво, нисколько, кажется, не удивившись.

Подошел Тарабрин. Спокойно остановился, спокойно, не собираясь ни ругать, ни расспрашивать Виктора, сказал:

— Значит, спал, голубчик.

Виктор оторопел. Полковник подождал немного, резко спросил:

— Кто вы такой?

— Так точно, товарищ полковник! — выпалил Виктор, вытянувшись во фронт.

— Что именно? — Тарабрин чуть не рассмеялся.

— Рядовой Приклонский совершил преступление — заснул на посту, — четко и самоотверженно отрапортовал Виктор.

— Приклонский?! — полковник повернулся ко мне. — Почему не знаю?

У Тарабрина была удивительная память на людей — с первого знакомства запоминал фамилию, имя и редкие особенности нового человека. Виктора он видел впервые.

— Пятый день в этом полку. В расчете — четвертый, — сказал ему Виктор.

— Ну а я командир этого самого полка, ваш прямой начальник. Но как же вы отважились забыть обязанности часового?

Виктор доверчиво посмотрел Тарабрину в глаза.

— Я такой, товарищ полковник. Бывают дни, когда собой не управляю…

— Больны? — прервал его Тарабрин.

— Здоров.

— В чем же дело?

— Считаю себя неприспособленным к тяготам службы. С начала войны испытываю гнетущее сознание никчемности.

— Чепуха! — негромко оборвал Тарабрин. — Исповедь будьте добры поверить завтра комиссару. А сейчас передайте пост и доложите командиру расчета, что вы арестованы. — Полковник сделал паузу. — На пять суток.

— Есть передать пост и доложить командиру расчета!

Виктор пошел к землянке.

— Как думаешь, Дубравин, — спросил помрачневший Тарабрин, — нахал перед нами или в самом деле… меланхолик?

Мне было нелегко собраться в ту минуту с мыслями. Полковник торопил:

— Ну что же, Дубравин?

Я рассказал ему все, что знал и-думал о Викторе. Передал и историю с комсомольским билетом.

Всю дорогу до штаба полка Тарабрин молчал. Перед выходом из машины сказал:

— Завтра, то есть уже нынче, ваш загадочный приятель будет на гауптвахте. Посетите его в первый же день и поговорите с ним по душам. Потом расскажете мне, хорошо?

Обращение на «вы» и деликатно изложенную просьбу я воспринял как официальное приказание.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Ну и хватит об этом. Заглянем все-таки к Маше.

Было уже утро.

К вечеру мы встретились. Виктор сидел в холодной каморке рядом с караульной дивизиона и, кажется, дремал. На тумбочке бледно мигала коптилка, в воздухе плавал маслянистый чад, за окном густели фиолетовые сумерки.

— Добрый вечер, Виктор.

Прежде чем он отвернулся, я успел посмотреть ему в глаза — они были мутные, сердитые.