Через месяц Григория выписали из лечебного заведения, и он отправился в свою часть, базирующуюся в небольшом прусском городке на границе с Польшей. После капитуляции Германии советские солдаты уже успели перестроиться на мирный лад. Мужчина постоянно пили и ухлёстывали за женщинами. Девочки из всех сил набросились на дармовое заграничное барахло.

 - Форму носить надоело, а кругом такие красивые вещи! – хвастались военнослужащие женского пола.

 - Дома таких не будет…

 Но наряжаться было не всегда безопасно. Однажды его знакомые связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу шла группа пьяных солдат, которые начали кричать:

 - Ага!.. Фравы!!

 - Мы не фравы...

 -Пошли с нами! – заржали они и потащили девчат в подворотню.

 - Да мы русские, свои, ай! Ай!

 - А нам начхать!

 Время шло, а Григория всё сильнее томила мечта о возвращении домой.

 - Как же вырваться из этой помойки? - ломал он голову.

 Уже уехали демобилизованные старички, а его всё не отпускали.

 - Мне уже пятьдесят один год! – жаловался он в штабе.

 - Тебе трубить ещё годик, - издевательски утешали писаря Шелехова.

 И тут ему на ум пришла спасительная идея.

 - У меня же хрен знает сколько ранений!

 Григорий обратился к знакомому военврачу. Как раз расформировывали его часть, и он легко выписал ему демобилизационные документы. Впрочем, у врача была своя забота: надо было доставить в Ленинград трофейный аккордеон и кое-какое барахло его последней ППЖ, которая чуть раньше уехала рожать.

 - Если довезёшь, выпишу бумагу. – Предложил практичный доктор.

 - Как бы то ни было, я поеду домой! – обрадовался неожиданному освобождению Григорий.

 Однако с тем, куда ему ехать возникли нежданные проблемы. Буквально накануне он получил такие редкие на войне письма.

 - А тут сразу два письма. – Удивился Григорий, когда почтальон части протянул ему два треугольника.

 Вернее одно содержало извещение, а другое просьбу. В первом сообщалось, что старший сержант Шелехов Пётр Григорьевич геройски погиб за Родину в мае 1945 года в Берлине.

 - Как же так? – растерялся придавленный горем отец. – Буквально в последние дни…

 Он написал сыну сразу же после возращения из отпуска в Сталино. Даже получил от него радостный ответ, в котором Петя написал о своей встрече с Юлией Коноваловой и адрес её полевой почты.

 - Она помнит тебя! – эти простые слова в скупых строчках письма убедили его написать незабываемой девушке.

 Также Григорий писал и сыну, но ответа больше не получил. Видимо в царившей кругом неразберихе его письма затерялись и дошли до части Пети лишь после его смерти.

 - Так мы с Петькой и не увиделись… - прошептал Григорий и заплакал.

 Терять второго сына оказалось ещё больнее, чем Михаила. С третьи сыном тоже было не всё в порядке.

 - Прошу тебя, - написала его мать Елизавета, - когда сможешь, съезди в Ленинград. Последнее письмо от Сергея пришло из города Пушкин. Больше ни слуху, ни духу! Может он там, в госпитале обитает. Найди его Гриша!

  После таких новостей Григорий решил плыть в Ленинград. Выполнить просьбу Елизаветы, да и Юля настойчиво звала его. Она демобилизовалась туда в начале 1945 года и работала в одной из центральных больниц города.

 - Поеду в Питер! – решил он и начал выяснять, как быстрее попасть туда.

 С ним собрались отправиться в Ленинград два тыловых старшины - то ли хозяйственники-снабженцы, то ли кладовщики. Они совместно разработали план:

 - Надо добраться до Штеттина. – Предложил один из неразлучной парочки с лицом киноактёра Крючкова.

 - Зачем?

 - Там мы попросимся на советский корабль, плывущий в Ленинград.

 - Толково! – одобрил план Григорий.– Только как туда попасть…

 Организовать путешествие в Штеттин оказалось очень просто. Они наняли шофёра-немца и тот на огромном газогенераторном грузовике, за отсутствием бензина двигавшемся при помощи сжигания деревянных колобашек, промчал их через всю северную Германию.

 - Даже без бензина немцы умудряются быстро передвигаться… - удивлялся один из пожилых попутчиков.

 - А наши бы пёрлись пешком…

 Пустынный Штеттин представлял собой груду развалин. Они почти никого не встретили на улицах. В порту действительно стоял советский корабль, красавец-лайнер «Маршал Говоров». 

 - Прежде он назывался «Борей», - сообщил пехотинцам словоохотливый морячок, - входил в состав финского флота.

 - А к нам как попал?

 - Перешёл после Финской войны в порядке контрибуции.

 В трюмы «Говорова» немецкие докеры грузили станки, демонтированные на местных заводах. Без труда они договорились с помощником капитана. За флягу спирта, который был предусмотрительно запасен старшинами, их обещали взять на борт.

 - Но «Говоров» отплывёт только через неделю, - сообщил мариман.

 - А нам куда?

 - Поживите пока в советской комендатуре, - посоветовал картавящий помощник.

 Комендатура помещалась не очень далеко. Это было большое каменное здание, нижние окна и подъезд которого были заложены кирпичом и мешками с песком. Со всех сторон здание оплетала колючая проволока.

 - Прямо неприступная крепость! – присвистнул Григорий.

 - Чего они так укрепились?

 Кабинет коменданта оказался на самом верхнем этаже. Постучавшись, они вошли в просторную комнату. Посредине сидел мрачный майор и глядел на гостей исподлобья через свисающие на глаза волосы. Перед ним на столе стояла наполовину пустая бутылка, стакан, а в обширной луже лежал хлеб вперемешку с кусками сала и ещё чем-то.

 - Товарищ майор, разрешите обратиться! - как положено, произнёс Григорий.

 Майор молчал, сопел и только смотрел на вошедших. Дважды пришлось повторять все сызнова. Вдруг майор вскочил, схватился за горло, выбежал из комнаты, и они услышали, как он громко блюёт в пролёт лестницы. Вернувшись, он мрачно сказал:

 - Ну, что вам?

 Демобилизованные объяснили ситуацию.

 - Старшина-а-а! - заорал он и громко икнул.

 Вошёл средних лет мужичок, которому было поручено устроить гостей. Усевшись на нары в одной из комнат, они стали закусывать, а для установления хороших отношений поднесли старшине стаканчик спирта.

 - Будем здоровы! - сказал старшина и выпил.

 Он крякнул от удовольствия, но спирт был неразведённый, и глаза его полезли на лоб. Вдруг один из них вывалился из глазницы и звонко шлёпнулся в котелок с борщом.

 - Ё-моё! – только и выдавил онемевший Григорий.

 Старшина между тем спокойно копался ложкой в супе, разыскивая потерянный глаз, достал его, вытер подолом гимнастёрки и, разведя пустую глазницу пальцами, вставил на место.

 - Да, такие-то дела, - смущенно сказал он. - В 1944 году в Белоруссии пуля сделала меня одноглазым. Стал я нестроевой, служил в хозкоманде, а теперь всё обернулось плохой стороной. Мой возраст давно уже демобилизован, а здесь советских войск нет, это ведь польская территория. Наш комендантский взвод заменить некем, вот и приходится служить…

 Днём в городе было тихо и спокойно, но с наступлением ночи началось нечто невообразимое. Повсюду поднялась стрельба, послышались крики, стоны, какой-то непонятный шум. Солдаты комендантского взвода посоветовали не высовывать носа на улицу.

 - А мы и не думали!

 - Ну, их нафиг! – единодушно решили красноармейцы. – Пускай сами разбираются.

  Дверь комендатуры забаррикадировали, у амбразур уселись дежурные наблюдатели.

 - Теперь я понял, почему здание так укреплено. – Сказал товарищам Григорий.

 - Так оно спокойнее…

 Оказывается, в развалинах города скопилось много всякой нечисти. Недобитые фашисты, уголовники, советские дезертиры, английские шпионы и так далее. В комендатуре они наслушались необычайных историй про бандитские шайки, как грибы после дождя возникавшие на территории Польши. Уголовщине было здесь раздолье, власть только ещё организовывалась.