Казалось, им улыбнулась удача, хозяйственной части требовались водители. Францл оказался единственным, не считая Майера, кто практически выдержал проверку. У Пилле и Вилли хотя бы было некоторое представления о вождении.  

 На следующий день всех перевели в транспортную часть, включая  Ковача и ещё одиннадцать других.

 Так друзья стали арьергардом инженерных войск. Командир части, лейтенант Зибланд, оказался неплохим парнем. Он, например, не возражал против того, чтобы подчинённые для солидности отращивали усы.  Особенно старался Вилли, иначе он выглядел как подросток.

 - Скажи мне, - поинтересовался у него Иоганн. - Тебе двадцать?

 - Девятнадцать. - Ответил тот. - Недавно исполнилось…

 Товарищи дружно пожелали ему счастливого дня рождения и собирались сделать подарок, но всё, что у них было, это сигареты, а он не курил.

 - Что нового пишут из дома?

 Вилли вчера получил очень милую посылку от матери на день рождения: носки, носовые платки, рукавицы, а также пару домашних тапочек. Всё это было перевязано розовой ленточкой. 

 - Из дома? Тебе это будет не особенно интересно. Просто ещё одно письмо от мамы… Вещи, о которых всегда говорят матери.

 - Ну, давай же, расскажи об этом! Почему это мне не будет интересно?

 - Отстань!

 - Что она говорит о твоем дне рождения? - Иоганн подул в рукавицы, чтобы согреть руки. 

 - Она пишет, что отметила его дома с двумя моими тётками. Они всё время говорили обо мне. - Вилли выглядел обескураженным. - Они меня жалеют. 

 Ковач неторопливо очищал от снега ствол своего карабина.

 - Что ещё?

 - Она дала мне совет, никогда не спешить, никогда не лезть на рожон. Говорит, что мне вовсе не нужно стремиться получить Железный крест… Думает, что всё это ерунда.

 На зиму часть расквартировалась в городе Сталино. Их отделение разместили  в очень милом домике с приятной пожилой парой. Неожиданно они  встретили радушный приём и чувствовали себя совсем как дома. Хозяева дома неплохо говорили по-немецки. На каминной доске стояла фотография молодого человека в форме советского моряка. Всегда подозрительный  Францл спросил их:

 - Это ваш сын?

 - Да, это один из наших троих сыновей. - Ответил пожилой мужчина. - Двое других служат в пехоте, но с начала войны о них ничего не слышно.

 Тогда Иоганн впервые задумался, что вся эта война была совершенным безумием.

 - Эти пожилые люди обращались с нами так, будто мы были их собственными сыновьями! - удивлялся он. - В ответ на их радушие нам, возможно, придётся стрелять в их мальчиков, изо всех сил стараясь их убить…

 Примерно через неделю, после командировки в Запорожье за автомобильными шинами, парни медленно направлялись к дому. Издали была видна какая-то лихорадочная активность в воздухе. Затем самолёты приблизились, и все увидели их красные и зелёные навигационные огни. Францл покачал головой: 

 - Летают вокруг как в мирное время. - Проворчал он. - Всего три самолета.

 Вдруг Ковач взглянул вверх с тревогой и сказал:

 - Э, да это же не наши! Это русские.

 - Не шутишь? Зачем у них огни?

 - Думаю, маскировка…

 Как будто в подтверждение его слов вдруг разверзся ад. В ближайший   дом пришлось прямое попадание, и бомба поразила троих солдат из регулярных войск. Двоих невозможно было узнать. Только что они были   людьми, теперь превратились в бесформенную массу.  

 - Наш грузовик горит! - заорал Вилли. - Нужно тушить пожар.

 - Бежим.

 Однако никто не решился начать гасить пламя. Двое солдат скрючились поблизости, один из них оказался повар из Гамбурга. Можно было подумать, что он ещё жив, лишь тонкий осколок торчал из его челюсти.

 - Кто это? - сначала Иоганн не узнал другого, тот уткнулся лицом в землю.

 Потом разглядел, что это унтер-офицер Шульке, его затылок превратился в кровавое месиво. После гибели грузовиков безлошадные были переведены в роту специального обслуживания. Лейтенант Зибланд выступил с кратким прощальным словом и пожал всем руки. Когда он подошёл к Вилли, тот усмехнулся и сказал:

 - Скучновато будет без нас?

 - Не унывай, мой мальчик. - Сказал он ему. - Даже это представление однажды закончится…

 Новым командиром оказался маленький капитан, настоящее напыщенное ничтожество. Он приветствовал прибывших лекцией о дисциплине и долге. Однако он был подобен собаке, которая больше лает, чем кусает, и однажды Иоганн его расколол.

 - Капитан Кребс хвастун и настоящим зануда, - сказал он товарищам. - Но мы научимся с ним ладить.

 - Как?

 - Мы просто подыграем его тщеславию.

 Важная база снабжения ждала новых охранников. В специальном соединении, которому придали их роту, сразу же отдали приказ до наступления утра прибыть к лагерю русских военнопленных, чтобы забрать оттуда партии подневольных рабочих для погрузочно-разгрузочных работ на базе снабжения. Потом Пилле, один из друзей поехавший в лагерь рассказывал, вернувшись вечером из командировки:

 - Грузовик доставил нас в Кременчуг. Когда мы  входили в лагерь, то едва могли перевести дух. За металлической трехметровой решетчатой оградой, со сторожевыми вышками, пулемётами и прожекторами, расположенными через равные промежутки, находились тысячи русских, размещенных в убогих бараках. Каждый отдельный барак был окружен колючей проволокой. Всё сооружение напоминало медвежью яму, и это впечатление усиливалось огромными кровожадными псами, которых охранники держали на коротких поводках. От всего этого места исходил мерзкий, тошнотворный запах. Он был уже нам знаком после того, как мы впервые столкнулись с колонной военнопленных, которых гнали на погрузку в товарные вагоны.

 Пилле замолчал, чтобы слушатели смогли вспомнить события полугодовой давности. Потом продолжил:

 - Один из лагерных охранников открыл дверь в барак и что-то прокричал. Заключенные потоком хлынули наружу, заваливаясь друг на друга. Резкие слова команды выстроили их в три колонны перед нами. Говоривший по-немецки староста, назначенный охраной, с необычайной грубостью старался изо всех сил навести порядок в рядах.  Он отобрал пятьдесят человек, а остальных загнал обратно в барак. Некоторые пытались проскользнуть в рабочий отряд, но те из русских, которых уже отобрали для работы, отгоняли конкурентов, криками призывая старосту барака. Тот дал волю своему гневу на виновных, нанося удары хлыстом направо и налево, с криком и руганью, без тени жалости к соотечественникам.

 Все это, в конце концов, надоело толстому охраннику, и он ослабил поводок своей рвущейся собаки. Одним прыжком пёс пробрался в самую гущу свалки, и в следующий момент мы увидели, как он впился зубами в руку старосты. Охранник взирал на это с полнейшим равнодушием, он и не подумал отогнать пса. Между тем староста барака отчаянно пытался стряхнуть животное. Он умоляюще смотрел на лагерного охранника. Когда один из избитых русских попытался убежать обратно в бараки, пёс выпустил руку старосты, молниеносно бросился за этим человеком и впился зубами в его ягодицы. Новая жертва истошно заорала, но в последнем отчаянном усилии ему удалось дотянуться до двери барака, оставляя клочья штанов и подштанников в зубах собаки. Я никогда в жизни не видел более обескураженного животного. Молодой охранник разразился оглушительным хохотом. Мы слышали его грубый гогот, даже когда вышли наружу и тронулись в путь с нашими пятьюдесятью живыми скелетами…

 Утром все увидели новых грузчиков. Худые пленники шатались, как пьяные. У многих даже не было шинелей, униформа свисала лохмотьями. Они носили с собой своё имущество: пустые жестяные банки из-под мясных консервов и помятые железные ложки.

 - Доходяги! – подумал Иоганн.

 Лишь у немногих был маленький узелок за спиной, видимо, с запасными обмотками или с помятой флягой для воды, которые они не решались нести открыто, боясь вызвать зависть у других.