Стройная сосна, пройдя с глухим свистом последние метры, легла с тяжёлым ударом и заключительным сиплым вздохом кроны. Григорий запрыгал на месте и закричал:

 - Эй! Эй! – он первым бросился к месту падения. - Сюда все! Человек под деревом!

 Потому что, даже имея впереди срок более восьми лет, зачем к ним добавлять ещё два?

 Все прибежали к кроне, а бывший комендант стоит как мраморный столб, белый, словно бумага. В ладони от него неохватный ствол, а с двух сторон торчат суки, каждый толщиной в предплечье взрослого мужчины.

 - Ты что ж, падла?

 - Я не слышал.

 - Тебе кричат, а ты! – Григорий подскочил к нему первым и смачно врезал по застывшей физиономии. - Ах ты, сука! Ах ты...!

 Доносчик посмотрел на него, узнал и, видимо, кое-что понял. С тех пор, увидев Шелехова, он уже издали спешил перейти на другую сторону или просто куда-нибудь свернуть.

Глава 17

Советские суды за совершённые уголовные преступления обычно приговаривали рецидивистов к приличным срокам заключения, с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях. Профессиональные преступники, в простонародье урки, блатные, воры, встречались там с политическими заключенными, выходцами из совершенно других культурных и социальных слоев.

 Два мира, две системы человеческих ценностей схлестнулись на огромных пространствах русского Севера. От Архангельска и Коми, до Воркуты и Магадана шла невидимая, страшная война на уничтожение. «Политические» оправдано боялись уркаганов, так как те находили в обвинённых по 58-й статье, лишь объект для своих игр, разборок и эксцессов. Препятствий со стороны администрации, как правило, не возникало.

 Начальство лагерей и основная масса заключённых воспринимали  иерархически организованное сообщество уголовников, так называемых «воров в законе», как реальную силу, способную самоорганизовываться и подчинять себе других.

 Под прикрытием богатого тюремного фольклора и специфического кодекса чести «честного вора», их банды и уголовные группы сумели насильственно утвердить своё положение в исправительных учреждениях ГУЛАГа. Кое–где они подмяли под себя официальные структуры лагерной жизни, добиваясь для себя лучших условий содержания.  Конечно, такое отношение власти и преступного мира возникли не на пустом месте.

 В начале пути в светлое будущее, большевикам казалось необходимым разрушить и преодолеть все дореволюционные государственные структуры. Самому существованию тюрем и мест ссылки не должно было оставаться места в провозглашенном ими идеале современного общественного строя. По логике основателей Советского государства царская юстиция, прибегающая к таким мерам исполнения наказаний, как лишение свободы, считалась отсталой и буржуазной. 

 После революции 1917 года в этом вопросе должны были воплощаться новые концепции соответствующие «диктатуре пролетариата». Всё больший вес приобретали лозунги воспитания и «перековки», ведь кадры питавшие уголовный мир выходили из низших слоёв общества. Уголовных преступников теперь не нужно прятать в тюрьмы, в современных учреждениях исполнения наказаний, так называемых «исправительно-трудовых лагерях», они должны были получить возможность приобрести способности, которые бы позволили им интегрироваться в советское общество.

 Создав обширную систему ГУЛАГа в начале тридцатых годов, большевики хотели создать пространство для ресоциализации преступников. В опыте коллективного труда и в использовании культурных и образовательных возможностей системы заключенные должны были в них «перековываться» в полноправных советских граждан. Отсюда такое снисходительное отношение руководства исправительных учреждений к махровым рецидивистам, отсюда истоки конфликта между ними и «политическими».

 В отличие от противников режима, осуждённых как «контрреволюционеры», профессиональные уголовники представлялись большевикам «социально-близкими». Они видели в них человеческий потенциал, который после успешной «перековки» может быть использован для строительства бесклассового общества. Их уголовное прошлое имело при этом лишь рудиментарное значение, поскольку в утопии государства без частной собственности для профессиональных воров всё равно не должно было остаться поля деятельности.

 - «Преступному миру приходит крах!»

 Утверждала официальная пропаганда на строительстве Беломорско-Балтийского канала, при  строительстве которого впервые был использован значительный контингент профессиональных преступников.  Однако, на самом деле образ трудового лагеря как пространства, на котором господствует государственная власть, был окончательно подорван. Преступный мир не только сохранил свои  особенности, традиции и нравы, но и стремительно расширялся за счёт осуждённых по «бытовым» статьям.

 В первые месяцы своего вынужденного пребывания на лесоповале, Михаил Кошевой совсем не ощущал красоту окружавшего его леса, не до того было. Бронзовые колонны строевых сосен, солнечные поляны, зелёный моховой ковёр не вызывали у него никаких чувств, не волновали.

 - Как можно здесь выжить? - такие темы занимали его.

 После месячного этапа он попал в совершенно иной мир и впервые в жизни столкнулся с уголовниками. В удалённом отделении Каргопольлага правил вор по кличке Сёма, который  властвовал почти самодержавно. Лагерное начальство в лице майора Степанова полностью устранилось от регулирования внутри барачной жизни.

 - Делать мне, что ли больше нечего! – пыхтел склонный к полноте майор. - Разбирайтесь сами… По мне хоть перережьте друг дружку, лишь бы план давали.

 "Блатные" разбирались, как водится по «понятиям». Норму вырубки для всего лагпункта разбросали на «врагов народа» и «бытовиков». "Блатари" на работу не выходили вообще, сидели в отгороженном углу барака и яростно резались в самодельные карты. Михаил однажды попробовал было возмутиться, но тогда Валет, "шестёрка" авторитета Сёмы, скользящей походкой подошёл к нему и спросил:

 - Ты Кошевой?

 - Тебя "урка", не касается…

 - Слышишь "баклан", – вор поигрывал блестящей заточкой, оружие "блатные" носили почти открыто. - Тебе что, жить надоело?

 - Пока ещё хочется, но работать должны все.

 - Не тебе судить, кто кому должен, – прохрипел наглый уркаган. - Тебя менты видать не зря сюда замели, поэтому сиди на жопе тихо, не чирикай…

 Никто из осуждённых по политической статье Кошевого не поддержал и он стиснув зубы был вынужден работать за себя и за того парня. Получалось откровенно плохо. Без того высокая норма, теперь оказалась совершенно невыполнимой. Бригады получали всё более скудный паёк, работяги слабели, процент выполнения плана резко падал. Казалось, из смертельного круга не было выхода.

 - Месяц-два, я ищо протяну. – Думал он холодными ночами, лёжа одетым на голых нарах. - Потом каюк, не выкарабкаюсь…   

 Придя к таким неутешительным выводам, он решился осуществить небольшую авантюру. С общих работ надо было как-то выбираться. Понимая полную для себя невозможность придуряться, то есть откосить от работы обычным путем, он написал заявление на имя местного начальства с просьбой дать ему возможность доработать изобретение, имеющее большое оборонное значение.

 - Спасибо Мишке, – мысленно поблагодарил он приёмного сына, страстного радиолюбителя. - А я дурак невнимательно слушал, когда ты рассказывал о своём малолетнем изобретении…

 Кошевой был немедленно вызван к лагерному «куму», где, стоя по стойке «смирно», изложил чужую идею. Деталей он естественно не помнил, но сущность заключалась в том, что вдоль границ Советского Союза устанавливаются излучатели направленных звуковых волн и соответствующее количество звукоулавливателей, которые принимают эти волны в тех случаях, когда они отражаются от самолётов. Или на худой конец от дирижаблей. Опешивший «опер», задумчиво почёсывая стриженый затылок и недоверчиво спросил: