- Зато, какая получена передышка, – успокаивал он себя. - Зиму пережил, а там легче будет…

 Через две недели пришёл ответ на его псевдонаучную чушь. В центре быстро разобрались в хитростях заключённого Кошевого, и ранним утром в каморку заявился нарядчик. Он объявил:

 - Через два часа с вещами. – Парень средних лет хмурил чёрные, будто нарисованные брови. - На этап.

 - Куда? – Спросил ошеломлённый Михаил. - Не знаешь?

 - Куда? Куда надо.

 - Да ладно, скажи!

 - Не, правда, не знаю...

 Очевидно «кум» обиделся на подставу всерьёз, а может и ему досталось от умников из управления. Михаил торопливо собирал арестантский скарб, прикидывая, куда же его вновь забросит своевольная судьба. Он даже не догадывался, какой сюрприз приготовила для него эта капризная дама…

Глава 18

В первых числах января 1938 года пятнадцатилетний Пётр Шелехов быстро шёл по родному городу, боясь опоздать на занятия.

 - Полгорода пройти надо. - Старшие классы школы, куда он недавно поступил, располагались в центральной части Сталино.

 Снег в этом сезоне лёг рано и упорно не таял от самих ноябрьских праздников. Белым и пушистым он оставался всего несколько дней, потом мигом почернел от прилипчивой угольной пыли. Даже когда выпадал новый снежок, он сразу казался серым, словно боялся выделяться на фоне запуганной природы.

 - Куда делись краски? - недоумевал широко шагавший Петька, враз повзрослевший от свалившегося на семью горя. - Дома, улицы и лица людей стали безрадостными, как будто кто-то невидимый стёр властной рукой все цвета жизни.

 А ведь летом всё было иначе, и долго усидеть на одном месте Петька не мог, характер не позволял. В самодельных сандалиях и в шортах, сшитых из отцовской брезентовой спецовки, окантованных понизу красной полоской, поначалу без рубашки, а потом в майке с короткими рукавами, он неутомимо гонял тем летом по окрестностям.

 - Тише ты неугомонный, – шутя ругал его батя, любуясь сыном, названным в память погибшего брата. - Смотри, шею не сломай…

 Лето 1937 года оказалось неимоверно жарким и пыльным. Дождя не случилось целый месяц, словно природа копила на будущее пресные слёзы...

 - Вот так удача! – в июле Петька натолкнулся на нечто необычное.

 В саду подле Успенского собора, в старом заброшенном доме он обнаружил огромное количество книг, да каких! Полные собрания сочинений русских классиков, а также зарубежных. Майн Рид, Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Конан Дойл, Джек Лондон, Жюль Берн, Мопассан, А. Дюма, книги самых знаменитых детских писателей валялись там огромной кучей. С этого дня Петька начал читать запоем. Особенно нравились ему фолианты русских сказок в сафьяновом красном переплете с заглавием сусального золота и красочной окантовкой по страницам. Былинные герои книг «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Илья Муромец», «Василиса Прекрасная» покорили его.

 - Жили же люди! – вздыхал он бессонными ночами, читая их при тусклой свечке, а иногда и при луне. - Были времена… Не то что наше, скучное и спокойное.

 Петька мог читать, не отрываясь, с вечера до рассвета. Матушка Антонина Ефимовна была очень экономна и, жалея его здоровье, как она говаривала, вечером отбирала настольную керосиновую лампу:

 - Хватит читать.

 - Ну, ещё немного…

 - Глаза испортишь, – сетовала она, не понимая в кого, пошёл слишком грамотный сын. - Лучше бы поехал к родне в Ялту, накупался бы в море вдоволь.

 - Что я там не видел? – возмущался учёный отпрыск. - Надоело! И так каждое лето в деревне.

 Непослушный сын садился на подоконник и при полнолунии читал Дюма «Три мушкетера». Мягкий свет тучной луны, силуэт раскидистой вишни под окном, доносившееся близкое журчание речки Кальмиус и воображаемые герои. Полная идиллия!

 - Вот бы стать писателем! – мечтал впечатлительный подросток. - Только что мне описывать? Ничего примечательного в нашей жизни нет.

 Петька часто исчезал из дома на целый день. Неподалёку располагались посёлки, греческий и еврейский. Он любил играть с еврейскими ребятами, ему нравилось, что они интеллигентны и музыкальны. Некоторые из них играли на скрипке, виолончели и фортепьяно. Заходил он иногда, чтобы посмотреть и в синагогу. Особенно нравилось ему, что нельзя работать в субботу.

 - Шесть дней в неделю предназначены для человека, - часто учил непоседливых мальчишек рабе Ицхак. - Шабат для Бога!

 Греческие ребята не пускали русских сверстников в свой сад Тэтэн-Годе. Попадётся кто, того побьют слегка и выдворят из сада.

 - Не тронь наших красавиц чернооких!

 Петьку они пускали, принимая за своего. Он был загорелый до черноты, носил вышитую тюбетейку. Ходил когда-то давно даже с месяц к ним в школу, изучал греческую письменность и язык.

 Тогда Петька поинтересовался у матери, почему его пускают даже за парту, а других нет. Матушка неохотно объяснила, что её бабушка и дедушка по материнской линии была чистокровные греки, из так называемых приазовских эллинцев.

 - Вот и ты смахиваешь, видать, на них, - говорила она. - Такой же шустрый.

 Переходя трамвайные пути, Петька подробно вспомнил, как в начале тридцатых годов их семью потрясло сообщение о выселении в Нарымский край деда матери Трифона Алексеевича Пахлеаниди.

 - Главное, за что? – недоумевал подросток.

 Прадед всю жизнь прожил в азовской Ялте и сроду не нанимал батраков. Наследовал крепкое хозяйство от своего отца, никогда не знавшего отдыха от работы в поле. А чтобы семейные не разленились, зимой гонял ямщину с солью из Бахмута по чумацкому шляху в Россию. Это была старинная греческая семья, патриархальная и православная. Увезли Трифона Алексеевича почти со всей семьёй в Красный Яр, за Томск. Обчистили донага, забрали всё нажитое за то, что жил «крепко», хотя мясо на обед дозволялось только в праздники…  Отец Петьки жалел неудачливого родственника:

 - Крепко досталось деду! – он качал седеющей головой.

 - Только одного его сына и пожалели, он благоразумно вступил в соседний колхоз.

 - Оно и понятно! – поддержал разговор, погибший через пару лет дед Ефим Тимофеевич.

 - Трифон засевал 50–60 гектаров земли, сдавал хлеб и царю, и Советской, власти. С братом на пару имел молотильный агрегат. 10 лошадей, 10 коров, 50 овец.

 - По-ноняшним временам, форменный богач.

 - По-старому бы считался середняком. – Не соглашался Ефим Точилин. - Богач раньше имел огромные косяки лошадей. Считать тогда умели только до 100, на меньшее не разменивались. В ложбину между камней загоняли лошадей и отмечали черту. Через два-три года снова загоняют табун и смотрят, сколько прибавилось, одна или две сотни. Лошадей поставляли в Москву, в царские конюшни.

 Отец и дед тяжело вздыхали, синхронно соглашаясь, что раньше жилось вольготнее. В тот год из центральной Украины по предательскому чумацкому тракту каждый день переселяли раскулаченных, везли их по две-три подводы в ряд. Восьмилетний Петька с соседскими ребятами, бегали смотреть на переселенцев…

 - Глянь, даже младенцы есть! - везли целыми семьями, от мала до велика.

 Передавать еду переселенцам надо было осторожно, пацанву нагайками отгоняли конвойные. Требовалось подкрасться к повозке, чтобы не заметил конный огэпэушник. Петька сколотил умелую ватажку и передавал выделенные матерью буханки, всем было жалко несчастных.

 - Отнеси Петенька им хлебушка! – говорила сердобольная матушка. - Неизвестно как нам завтра придётся… Авось и нам кто поможет!

 Повсеместно начались крестьянские мятежи против чудовищной коллективизации и высылки в северные края лучших хлеборобов-тружеников, самых уважаемых на селе людей. Этими изуверствами ведали райотделы НКВД, зачастую принуждая к пособничеству трусливых или алчных до чужого добра мужиков.

 Как-то поехали они с отцом на рыбалку на тихую речушку Калку. Вдруг отец толкнул Петьку в кусты и сам притаился вслед за ним. Поперёк лога, со склона на склон, спускалась группа мятежников на лошадях и с… красным знаменем. Знамя колыхнулось по ветру, и Петька с трудом прочитал корявую надпись.