Михаил выругался матом, невольные соседи подумали, что он ругает тряскую езду. На самом деле Кошевой вспомнил, как всё начиналось.

 В тот день он приехал на отчёт в райком партии. Колхоз, который он возглавлял, назывался «Красный ключ» и считался на хорошем счету в районе. Коллективизация прошла относительно спокойно, казаки поворчали для вида, но помня последствия восстания 1918 года в колхоз записались.

 - Колхоз сам развалится и всё вернётся к прежней жизни. – Думали осторожные станичники.

 Погодя согнали в наспех построенные конюшни и коровники домашнюю скотину, снесли упряжь и инструмент. Дело со скрипом, но завертелось. Сколько Михаилу пришлось пережить за эти годы, не счесть. Бессонные ночи, угрозы, постоянные крики и ругань на нерадивых работников.

 - Ты как вспахал поле у оврага? – спрашивал он тщедушного казачка, который лишь для вида прошёлся плугом по чужой земле.

 Казаки, враз потерявшие интерес к хозяйствованию работали спустя рукава, из-под палки. Михаил метался по полям, фермам, но как только он уезжал к другим, работа затухала. Коровы и лошади стояли грязные, голодные. Колхозные поля подвергались набегам бесхозной живности, урожаи падали.

 - Не своё, не жалко! – рассуждали хуторяне Татарского. - Пущай Кошевой жилы рвёт, а нам не к чему, всё едино, больше трудодня не заробишь.

 Постепенно, неусыпными стараниями Кошевому удалось переломить ситуацию. В колхоз пришла тракторная техника, удобрения, подросла молодежь, по-другому относившаяся к Советской власти. Люди приспособились жить при новых условиях, хитрили, изворачивались, но жили. Михаил мог теперь спокойно оставить хозяйство, при частых отлучках в район душа не болела. В случае чего Мишка всегда поможет…

 - Как ты перенёс весть, что твой батя «враг народа»? – подумал стиснутый в кузове конвойной машины старший Кошевой, вспомнив приёмного сына. - Не отрёкся ли как другие?

 Когда жена Дуняшка родила дочку, Михаил был счастлив, но девочка родилась слабенькой и вскоре умерла. Тяжёлые роды подорвали женское здоровье жены, и детей у них больше не было. Михаил усыновил сына детского дружка Гришки Мелехова и со временем стал считать его своим.

 - Я же его с малолетства воспитывал. - Мишка вырос в высокого, красивого парня. Кошевой часто ловил себя на мысли, что он до невозможного похож на молодого Григория, те же ухватки и тот же взгляд из-под изломанных бровей.

 - Вылитый Пантелеевич! – дивился Михаил. - Только характером в мать.

 Мишка и впрямь рос добрым, в нём присутствовало обострённое чувство справедливости. Не раз он приходил домой весь в крови, дрался с ребятами, надсмехающимися над колхозом. Когда пришло время, вступил в комсомол. Накануне ареста отчима привёл в курень Дарью, дочку Прохора Зыкова.

 -  Расписались в сельсовете и будем жить вместе. – Сказал приёмный сын.

 Поседевшая Дуняшка ударилась в глупые слёзы. На скромной свадьбе в ближайший выходной пьяный Прохор кричал в полный голос:

 - Видел бы ты, Григорий Пантелеевич, каков сынок уродился. – Отец невесты наловчился пить одной рукой не хуже чем двумя. - Вишь, как жизня распорядилась, ить мы с тобой породнились.

 - Угомонись Прохор! – стыдил его Кошевой. - Свадьба всё же…

 - А мне скрывать нечего! – кричал Зыков.

 - Я свого боевого командира, нипочём не забуду. Орёл! Как в атаку шёл конным даже у меня от страха поджилки тряслись.

 - Хватит, говорю!

 - Где ты любушка мой? – плакал разошедшийся Прохор. - Хотя б взглянуть глазком…

 - Иди спать… Нализался!

 Молодые стали жить в отремонтированном курени Мелеховых, так издревле повелось, жена приходила в семью мужа. Однажды старший Кошевой поехал в Вёшенскую, на совещание партийного актива района.

 После окончания заседания к нему подошёл второй секретарь Поляков и попросил:

 - Михаил, подожди минутку.

 - Давай говори скорее, спешу…

 - Зайди к Патрикееву.

 - А что случилось? – удивился Михаил.

 - Да я не знаю. – Сознался секретарь. - Ориентировка на кого–то пришла, может, ты знаешь…

 - Добро! – легко согласился Кошевой. - Зараз зайду.

 Отдел НКВД располагался в том же здании, что и райком, только с другой стороны. Михаил неторопливо обошёл дом бывшего станичного атамана и толкнул тяжёлую дубовую дверь. Он ничуть не волновался, как всякий праведный большевик Кошевой считал, что за просто так у нас не сажают. За собой он никакой вины не чувствовал, одни заслуги. Как-никак в партии с восемнадцатого года.

 - А Михаил! – обрадовался начальник районного отдела НКВД Патрикеев. - Спасибо, что зашёл.

 - В чём дело Сергей Иванович? – вежливо спросил Кошевой, на людях он всегда называл старого знакомого по имени отчеству. - Спешу домой, попутка скоро будет отъезжать.

 - Да я задержу всего на пару минут. – засуетился Патрикеев. - Понимаешь из города Сталино, пришла ориентировка на какого – то Шелехова. Мол, это наш земляк Мелехов Григорий Пантелеевич. Ошибка, наверное… Не знаешь такого?

 Михаил сразу поник, он подумал, что компетентные органы знают всё. Кроме того Кошевой не мог и не хотел врать, поэтому рассказал следователю почти забытую историю. Кошевой надеялся, что за давностью лет и, учитывая его былые заслуги, к нему отнесутся по-человечески.

 Мигом посуровевший лицом Патрикеев подвёл итог исповеди:

 - Подделка документов, пособничество «врагу народа»…

 - Да ты что Серёга? – изумился Михаил. - Какое пособничество, я же это для сестры Григория, Евдокии Пантелеевны, моей жены сделал. Ты же её давно знаешь, не раз у нас обедал…

 - Для кого Серёга, а для кого гражданин начальник.

 - Вон оно как Иваныч! – возмутился Кошевой. - Мы же с тобой вместе воевали, совместно боролись с врагами Советской власти?

 - Хорошо же ты Михаил скрывался, ты сам враг. – Упрекнул его Сергей. - Сдать документы!

 - Да ты что, рехнулся?

 - Я тебя арестовываю…

 - Ах ты, гад!

 Михаил сгоряча бросился на следователя, но вызванные охранники ловко скрутили его. Домой Кошевой больше не вернулся, через месяц ему присудили десять лет лагерей.

Глава 13

 Первая остановка этапа, с долгожданной ночёвкой не на колёсах, случилась в городе Вологда, в большой пересыльной тюрьме. Зэков загнали в громадную полуподвальную камеру, набитую осуждёнными под самую завязку.

 - Это ж сколько людей у нас по тюрьмам натыкано! – прозревал заключённый Шелехов.

 Посредине торчал чёрный куб трёхэтажных нар, где располагались постоянные постояльцы, а пришельцы на одну ночь, замотанные транзитники, валились на заплёванный пол. В Вологду этап доставили в неоднократно списанном «столыпинском» вагоне, на германском фронте в таких возили лошадей.

 - Везут, как скот на убой. – Возмущались интеллигентные этапники. - Рабочее мясо…

 После следственной тюрьмы и оглашения приговора Григорию всё вокруг казалось вновь интересным, волнующим, словно выздоровевшему после болезни. Он пытливо вглядывался через зарешеченное окошко грохочущего вагона в мелькавший пейзаж, ловил внешние изменения. Разительными были отличия от ровного, как стол горизонта приазовских степей, где он родился и жил. Чем дальше поезд забирался на Север, чем мрачнее становились его мысли:

 - Как там люди живут? – гадал Григорий, никогда в жизни не забиравшийся так глубоко в холодные земли. - Боюсь ли я смерти в лагерях? Нет, ведь не раз был к ней близок, какая разница где умирать... То же любопытство, как в тюрьме, было у меня к войне, теперь к каторге. Будет ли страх от заключения, непривычных условий или нет? Сумею ли вести себя достойно, если он будет? Неужели я убил собственный страх? После войны моё отсутствие страха перед смертью, стало примерно, как у животных, у собак или кошек…  

 Такие мысли метались в голове Григория, подчиняясь однообразному ритму суетящихся колёс. Следующая транзитная пересылка была в Няндоме,  железнодорожной станции на полпути между Вологдой и Архангельском. Этап под конвоем загнали в огромные деревянные бараки.