— Будь добра, приготовь мне стакан воды с каким-нибудь сиропом или вареньем, — сказал Черепов, закончив осмотр квартиры.

Тина заторопилась на кухню. Пока служанка готовила прохладительное, он еще раз осмотрел шкафчик с лекарствами и проделал одну небольшую операцию, поскольку его осенила недурная фармацевтическая идейка. Скорей это была шутка, нежели что-то серьезное. И для вящего эффекта этот многоопытный, деятельный человек не сказал Тине, что он подстроил.

Выпив принесенное питье (хоть ему нисколечко пить не хотелось) и предупредив Тину, чтобы не рассказывала госпоже о его визите, Черепов ушел. Результатом своего визита он был доволен.

Была довольна и Тина, тем более потому, что утром помирилась с Иреной и получила деньги на кинематограф. Где-то демонстрировали «Графа Монте-Кристо» — он был одним из самых любимых героев Тины. Тут, в Риге, у нее был свой Монте-Кристо, помощник парикмахера на Александровской улице, поэтому обещанный госпожой свободный вечер был весьма кстати. Возможно, Тина догадывалась, отчего хозяйка в последнее время стала столь щедра на свободные вечера, но до сих пор Тину это только радовало. Потому что Фердинанд был видный парень и на будущий год, когда они сообща скопят достаточную сумму для открытия собственной парикмахерской, он поведет ее к алтарю. Такой уговор существовал с самого начала, когда они только познакомились. Теперь же Тина оказалась в затруднительном положении: госпожа отпускает ее в кинематограф, Фердинанд будет ждать, а в мире не могло быть ничего прекраснее, чем провести вечер вместе с ним, но господин Черепов дал ей пятерку и не велел выходить из дому, когда к хозяйке придет молодой человек. Читать и писать она умела, но никто не научил ее, как поступать в подобной ситуации. Так у Тины появилась уже вторая неразрешимая загадка в эту весну. Первая состояла в том, что госпожа все еще не собиралась переезжать на взморье: каждое лето она бывала одной из самых ранних купальщиц и нанимала в Эдинбурге небольшую дачку, а в нынешнем году, когда на взморье состоялся первый в сезоне концерт, она поехала вроде бы сговорить прошлогоднюю дачу, но потом ни разу об этом деле не обмолвилась. По правде говоря, для Тины это было хорошо, потому что ее красавец Фердинанд находился в Риге и под липами Эспланады поцелуи были не менее сладкими, чем, скажем, в сосняке на дюнах. И если Фердинанд бывал голоден, госпожа не замечала, когда Тина прихватывала на свидание лакомый кусочек из ее припасов. Недурная жизнь.

Как же быть? Один долг тянул Тину в одну сторону, другой, столь же важный — в другую. Исполняя один, нарушишь другой, а соединить оба было невозможно. Не пойдешь в кинематограф — не встретишься с Фердинандом, и он от огорчения еще возьмет да присмотрит себе другую; а если послушаешься голоса сердца, то останется невыполненным поручение Черепова, и она лишится заработка.

Сама судьба в лице Ирены помогла Тине сделать выбор. Спустя полчаса после ухода Черепова хозяйка вернулась с прогулки, накупив целую охапку заграничных журналов, и сказала служанке: — Сегодня ужин готовить не надо. Если хочешь, можешь идти хоть сейчас.

Раз госпожа не заботится об ужине, решила Тина, значит, к ней вечером никто не придет и не надо будет подслушивать. Со спокойной совестью она собралась и ушла к своему Фердинанду.

А часом позже, в то самое время, когда Тина, прильнув к своему парикмахеру, смотрела на киноэкран, где происходило свидание Эдмунда Дантеса с Мерседес, Илмар Крисон открывал дверь квартиры Ирены. И Ирена отнюдь не была удивлена его неурочным появлением.

— Милый, уж не захворал ли ты! — сказала она, впуская Илмара в переднюю.

Он в самом деле чувствовал себя неважно, болела голова. Лоб горячий, в висках болезненно пульсировало и временами в затылке покалывало словно иголкой. Такое состояние он испытывал впервые. Но ведь ему никогда и не приходилось столько размышлять, взвешивать, как сегодня. За и против, с опаской и уверенно, с ненавистью и опять же с грустью — весь день он провел словно в угаре.

Рука Ирены была приятно прохладной, и она так легко и нежно гладила пылающий лоб. Ирена казалась озабоченной, словно мать над захворавшим дитя.

— Ты слишком переутомился, дорогой. Тебе надо отдохнуть. Поспи чуть-чуть. Поспи… Может быть, сделать тебе холодный компресс?

— Ничего, дружок, обойдемся без компрессов, — улыбнулся Илмар. — У меня есть для тебя важные новости…

— Ну так хотя бы брось эту папиросу.

По настоянию Ирены Илмар все-таки прилег на диван. Ирена села рядом и положила руку ему на лоб.

— Так вот, должен сообщить тебе нечто серьезное, — сказал Илмар.

— Потом, милый, постарайся хоть немножко ни о чем не думать.

— Но говорить-то я ведь могу, от этого мне хуже не станет.

— Ты плохой больной.

— Да, болеть я еще не умею. — Он над чем-то размышлял. Машинально приложил руку Ирены к губам, поцеловал и отпустил. — Вчера я совещался с товарищами… насчет тебя. Я тебя охарактеризовал и взял на себя поручительство.

— Вот как, — тихо проговорила она.

— Теперь ты принята в наш союз полноправным членом. Единогласно. Ирена, понимаешь ли ты, что это означает? Некоторым приходится выдерживать многомесячные испытания, пока мы признаем человека достойным доверия. Ты заслужила его одним-единственным рывком.

— Я не очень-то понимаю, в чем была моя столь большая заслуга.

— Как, а про Леона Руйгу ты уже забыла? Он теперь сидел бы за решеткой, если бы ты своевременно не предупредила. Руйга хоть и не из наших и ни в чем не участвует — он романтический философ и только, — тем не менее приятно, что человек избавлен от беды.

— Что же я должна делать в моем новом положении? — спросила Ирена.

— О, довольно много! Теперь ты должна всеми средствами помогать выполнению наших замыслов, теперь ты наша. Твое первое задание — собрать сведения о планах противника. С подполковником Череповым теперь тебе придется встречаться как можно чаще, потому что из него можно вытянуть многое. Как он — любит выпить?

— Похоже, да.

— Прекрасно. Это необходимо использовать. Но ближайшие несколько дней избегай встреч с ним.

— Почему?

— Так будет лучше. В эти дни произойдет несколько важных событий, и мы должны соблюдать строгую конспирацию. Они могут насторожиться. Самое страшное будет, если на тебя падет подозрение. Мы скажем, когда от тебя потребуются действия. Это одно, — продолжал Илмар. — Второе: завтра или послезавтра мы проведем маленькое собрание, на котором решим обо всем прочем — определим время и место большой встречи и распределим обязанности. Ты можешь устроить свои дела так, чтобы завтра вечером и послезавтра быть свободной?

— Да, конечно.

— Надо, чтобы ты тоже пришла на это собрание. Сейчас я еще не могу сказать тебе всего точно. Узнаю только завтра.

— Какой, однако, таинственностью вы окружаете все свои дела!

— По-другому нельзя. На карту, как-никак, поставлены наши жизни, по меньшей мере — свобода. Я сам приведу тебя на место собрания. В тот день я заранее позвоню по телефону, чтобы ты могла собраться. В одном можешь быть уверена: твоего имени никто не узнает; ты тоже не узнаешь настоящего имени кого-либо из участников встречи, если только не знакома с ним лично. Мы между собой пользуемся кличками. У тебя тоже будет условное имя.

— Ты можешь назвать его? Как оно звучит?

— Придумай сама, потом скажешь. Только ради бога не задавай много вопросов, иначе тебя могут не допустить на большую встречу. Все так возбуждены, что им повсюду мерещится опасность.

— Я понимаю, мне еще надо заслужить доверие.

— Только у других. Я-то тебе верю.

— Милый…

И опять началась иллюзия, хрупкий призрак счастья. Илмар знал, что это последний вечер, последняя ночь, которую они отдают друг другу. Когда в курятниках городских окраин прокричат вторые петухи, он выйдет на улицу и его обнимет отрезвляющая прохлада летнего утра. В седом сумраке будут шелестеть листвой деревья, насыщая мир свежестью. И тогда он подумает: как хорошо жить, быть живым, — но не одному тебе, Илмар Крисон, не только тебе…