— ...И все-таки это не резон! — швыряя в траву окурок, упрямо повторил Петр Петрович, которого раздражала слепая нерассуждающая любовь жены к Владику.

— Что «не резон»? А вчера мне Софья сказала — знаешь? — он у нее однажды, этот Колька, пять рублей прикарманить хотел, да только вовремя спохватилась. И куда бы, ты думал? На велосипед копит! Спит и видит велосипед. Если уж он у матери так, то у чужих и подавно...

— Владику тоже мотоцикл снится, однако подозревать его ты не собираешься.

— Ты их не равняй! Владик еще ни разу в жизни не лгал, а этот...

— Что «этот»? Ну что?!

— Нет, ты просто меня поражаешь, — проговорила жена с отчаянием в голосе. — Не понимаю, как можно собственного сына ставить на одну доску с каким-то...

— А, заладила... Перестань!

— Что перестань? «Запрещаю» да «перестань» только от тебя все последнее время и слышу. А то, что у нас теперь ни гроша и продуктов лишь на день осталось, — это тебя не касается! Чем мы послезавтра будем питаться, на что полтора месяца жить? У нас на обратный билет даже нет, совсем как нищие стали... Все вы нервы измотали у меня, не могу я так больше! — закончила она рвущимся от рыданий голосом.

— Ну а я-то тут при чем?! Я, что ли, черт бы вас всех побрал, потерял эти деньги?! — выкрикнул Лямин с внезапно вспыхнувшим озлоблением.

Юлия Ильинична, обхватив руками голову, с рыданием повалилась на гамак.

«Вот тебе на́... этого еще не хватало!»

Петр Петрович растерянно оглянулся, поводил глазами вокруг, не зная, как ей помочь и что в таких случаях делать, и в то же время пугаясь, не увидел бы этой сцены кто из соседей. Потом встал, раздраженно махнул рукой, быстрым шагом вышел на улицу и, полный самых разноречивых чувств, зашагал куда глядели глаза, лишь бы подальше от дома.

Возвратился он поздним вечером. Жена уже успела разобрать в терраске постель и лежала, выжидающе притаившись.

Чтобы только оттянуть время, он выкурил сигарету, неторопливо разделся, снял и положил на круглый столик перед кроватью очки. Ощущая, как ночной свежий воздух холодит голые ноги и липнет к плечам, залез под ватное одеяло и повернулся спиной к супруге.

Та затаилась еще сильнее, даже дышать перестала.

Так они и лежали, думая каждый о своем. Потом жена повернулась и как бы невзначай своим горячим телом коснулась его.

Он протестующе засопел, отодвинулся, давая понять, что нехитрый ее маневр к примирению разгадан.

Юлия Ильинична снова затихла, — видимо, выбирала, как лучше, вернее начать. Ничего не придумав, повернулась к мужу и, обдавая его своим горячим дыханием, спросила:

— Петя, ты спишь?

Он не ответил, обидчиво засопел еще гуще. Тогда и она задышала жарче, плотно, всем телом прижалась к нему,обняла:

— Петечка, миленький, ну не сердись, пожалуйста! Ну сорвалась... Подумаешь! С кем не бывает? Ведь я неумышленно...

Петр Петрович молчал.

— С завтрашнего дня я сама возьмусь за это дело, — озабоченно продолжала Юлия Ильинична. — Тут одна женщина есть, живет через две улицы, мне соседка ваша, Никитишна, нахвалила ее. Она, говорит, и любую болезнь наговором снимает, и любые пропажи отыскивает. Никитишна мне: «Иди и иди, не раздумывай! Все, слышь, к ней ходят и, кроме спасибо, не говорят ничего». И берет она недорого, как я узнала...

Петр Петрович, отшвырнув одеяло, повернулся к жене.

— Слушай, надеюсь, ты не всерьез... ну, про гадалку про эту?! — заговорил он, сдерживаясь. — Ведь это же черт знает что, так и до шаманства можно докатиться! Ты все же не забывай, что ты — жена преподавателя института, да и сама институт закончила.

Он спустил на пол босые длинные ноги и снова полез за сигаретами. А она, обхватив шею мужа горячей полной рукой, тянула его к себе, приговаривая:

— Ой, и какой же ты у меня сердитый сегодня, лапа. Ну прямо огонь! Ладно уж, успокойся, я больше не буду. Ладненько?.. Ну вот и прекрасно, умница ты моя, вот и чудненько, а то с тобой уж и пошутить-то, оказывается, нельзя...

2

Подходила к концу вторая неделя отпуска. Деньги так и не нашлись, но внешне как будто ничего не изменилось. Все так же Петр Петрович каждый день завтракал, обедал, ужинал, так же лежал в гамаке, ходил на Волгу купаться и удить рыбу.

Разумеется, стол был не тот, на который рассчитывали вначале, но в саду появились ягоды — крыжовник, малина, вишня, так что терпеть было можно.

Узнав, что жена на днях ходила в милицию заявлять о пропаже, он поругался с ней, но сам ничего не предпринимал, предоставляя событиям развиваться своим порядком.

В милиции пообещали заняться расследованием, но пока никто из оперативников появляться к ним в дом не спешил.

Зато самую бурную деятельность развила Юлия Ильинична. Разбив весь дом на участки — горница, кухня, двор, сени, чердак, — они с Софьей принялись обследовать эти участки один за другим самым тщательным образом, не пропуская ни сантиметра. Наблюдая однажды, как жена вылезла из подвала вся в паутине, Петр Петрович расхохотался, сказал, что зря она ищет пропавшие деньги в доме. Если уж их действительно кто-то украл, то все резоны для вора — спрятать деньги подальше, хотя бы в той же поленнице за двором или где-то в саду.

Юлия Ильинична оскорбилась, обиделась и наговорила дерзостей мужу. Он, дескать, может только указывать, поучать, а сам и палец о палец не ударил, чтобы помочь измученным женщинам.

После этой сцены Софья с заговорщицким видом поманила брата в сторонку и, усмехаясь, сказала, почему его жена ищет пропавшие деньги именно в доме.

Оказалось, Юлия Ильинична все же сходила к гадалке, и та нагадала ей, что, во-первых, деньги взял «кто-то из своих» и что «лежат они в доме, в темном месте, из дома их никто не выносил».

Чертыхнувшись по адресу женского лицемерия, Лямин и решил махнуть на все рукой. Правда, потом он вспомнил, что в суматохе никто не попытался спросить о пропавших деньгах ни Кольку, ни Владика. Условились, что Кольку Софья возьмет на себя, а он, Петр Петрович, поговорит с собственным сыном.

Разговор с сыном вскоре же состоялся, но вышел таким тяжелым и неприятным, что неловко было после вспоминать.

В то утро Владик сидел, как обычно, в горнице и, перед тем как идти на пляж, наводил меж двумя зеркалами свою прическу. Сын торопился, видимо он опаздывал.

Петр Петрович все же попросил Владика оставить на время свое занятие, сказав, что хочет поговорить с ним по очень важному делу.

— Говори, я и так услышу, — кинул Владик, не оборачиваясь.

— А может, ты все же оставишь на время свои дела?

Владик, с сердцем швырнув расческу, вызывающе обернулся:

— Ну?!

Петр Петрович сдержался, взял себя в руки. Рассказав, в чем дело, спросил, не попадался ли на глаза сыну тот злосчастный синий пакет.

— Не видел, не знаю! — зло огрызнулся Владик. — Еще вопросы будут?

Петр Петрович поднял на сына тяжелый взгляд.

— Только один. Когда же ты все-таки перестанешь быть хамом?!

— Ну не брал я ваших денег, не нужны они мне, понятно? Чего ты от меня еще хочешь?! — принялся выкрикивать Владик, выкатив на отца злые глаза. — Все! Больше я отвечать не буду! — кинул он напоследок и решительно отвернулся.

Петр Петрович грохнул кулаком по столу:

— Как с отцом разговариваешь, мерзавец?!

— Как надо, так и разговариваю!

— Да я тебя, с-сукин сын!.. — Задыхаясь от гнева, Петр Петрович вскочил, рванул ставший тесным ворог рубахи.

Между ними, как из-под земли, выросла Юлия Ильинична, кинулась разнимать, запричитала плачущим голосом, хватая за руки мужа:

— Петя!.. Владик!.. Остановитесь!.. Да что же вы это делаете-то, господи!

Пытаясь застегнуть воротник рубахи прыгающими непослушными пальцами, Петр Петрович встал к жене боком, метнул на сына косой воспаленный взгляд:

— Пусть извинится сейчас же, свиненок!