Он вернулся в комнату, перечитал письмо и сжег его над пепельницей. Он решил было немедленно ехать к Журиной, но, вспомнив, что в машине почти нет горючего, отложил поездку. Не раздеваясь, лег на диван, хотя не верил, что уснет. И уснул...

— Вставай, вставай, Павлуша, за тобой пришли, — будила его Пелагея Романовна.

— В чем дело? Кто там в такую рань?

— Какая рань, опомнись! Десятый час.

В передней, виновато переминаясь с ноги на ногу, стоял бригадир огородной бригады Терентьев, который прошлым летом надоедал ему со своей маткой.

— Великая просьба к вам, Павел Фомич, Не откажите, будьте добры.

— В чем дело?

— Все наше семейство приглашает вас на торжество.

— То есть?

— Сын у меня женится, младший. Разве не слыхали? Дом-то я ему строил. Помните, клянчил у вас лесину для матки? Вы уж не побрезгуйте, приходите, пожалуйста, на свадьбу.

— За приглашение спасибо, но мне нездоровится, товарищ Терентьев.

— А-а, вот все и пройдет, Павел Фомич! Если грипп, пусть азиатский даже, мы поможем заглушить всякий грипп. Средство есть такое у нас, что как рукой снимает. Проверенное средство. Честно говорю!

Он был явно на взводе, и чтобы отделаться от него, Витковский дал согласие прийти.

— Ну спасибочко, уважили нашу просьбу, век не забудем, век не забудем, — растроганно говорил Терентьев, провожаемый хозяйкой до калитки.

Жизнь всегда выберет удобное время, чтобы отомстить человеку: только сейчас Витковскому и ходить по свадьбам.

Но сидеть дома он тоже не мог. Выпив стакан чаю, отправился побродить в березовые колки, разбросанные небольшими островками за северной окраиной совхозного поселка. Был летний воскресный день, один из немногих, когда в пору солнцестояния люди могут позволить себе полный отдых. Витковский остановился на берегу речки, которая в мае совсем пересыхала, свиваясь в жгут, рвущийся на перекатах, а теперь, после дождей, снова ожила, зазвенела тугими струнами, засверкала перламутром родничков. Он тяжело перепрыгнул на тот берег, вспугнув жаворонка, притаившегося в густой траве, и вошел в молодую рощицу, как в чисто выбеленную горницу. На душе сделалось полегче. Он ходил среди молодых берез, жмурился от слепящей белизны их девичьих нарядов и удивлялся, как это они выросли на плитняке, которым был выстлан пологий косогор. Они стояли будто на паркете в ожидании вальса, тихо перешептываясь между собой.

Ему сейчас никто здесь не мешал (горожане проводят свой досуг на лоне природы, а сельские жители предпочитают отдыхать дома). Он бродил по окрестным рощицам и балкам до тех пор, пока не начало припекать солнце. Тогда повернул обратно. Был час самых коротких теней: разморенный ветерок дремал на ковыле, у сурочьих нор, даже ручей замедлил бег, спотыкаясь в полусне на крупной гальке.

Витковский прислушался. Кто-то негромко, с чувством пел в соседнем колке:

Женский голос то чуть взлетал над овражком, то падал наземь, затихал.

Только русские могли создать такое чудо! Витковский пожалел, что песня кончилась, и побрел на центральную усадьбу.

У Дома культуры он встретился с Захаром Александровичем. Тот по-хозяйски осматривал стройку, которая уже подходила к концу: леса были сняты, оставалась внутренняя отделка. «Знает или нет?» — насторожился он, перехватив добродушный, но не в меру долгий взгляд Захара, когда тот, сняв старенькую выгоревшую кепку, с обычной своей улыбочкой приветствовал его.

— Гуляете. А я думаю, где пропадает наш директор? — весело заговорил Захар, продолжая внимательно присматриваться к нему. — Теперь в поле — рай. Есть все-таки бог на свете, несмотря на мою антирелигиозную пропаганду! Как хлеба, понравились?

— Ничего хлеба.

— Мы теперь и без наглядной агитации выполним свой план.

Витковский давно привык к тому, что этот старый профессиональный партработник, знающий цену и пропаганде и агитации, любил подтрунивать над собой.

Они шли по тротуару, проложенному вдоль палисадников, едва успевая отвечать на поклоны празднично одетых мужчин и женщин.

— Заехал я вчера в межколхозный дом отдыха «Степной маяк», — рассказывал Захар. — Место живописное. Горки, река, лес. Правит этим сказочным царством-государством бывший инструктор обкома. Спрашиваю его, как идут дела. Отвечает, посмеиваясь: «В том и беда, что у нас тут заняться нечем. Приедет, скажем, известная доярка, поживет денек-другой, а на третий заявляется в контору, требует какой-нибудь работы. Хоть ферму строй при санатории!..» Не привыкла, не привыкла отдыхать матушка-деревня. Вся жизнь в труде, в заботах, особенно у женщин, которые разве лишь на свадьбе и погуляют вдоволь. Терентьев вас, кажется, приглашал сегодня?

— Приглашал.

— Надо пойти, Павел Фомич. А то обидится. Пусть это будет, что называется, свадьба с генералом!

Витковский промолчал, покосившись на Захара. Тот выглядел сейчас прочно сбитым крепышом. Круглая лысинка, потемневшая от солнца, была искусно замаскирована прядкой выцветших волос. На лацкане пиджака поблескивал орден Отечественной войны, полученный за хлеб. Витковский в шутку называл его  п ш е н и ч н ы м, вспоминая каждый раз, как в далекие времена один рубака, преподаватель кавалерийской школы, всегда выделял среди боевых орденов  к р о н ш т а д т с к и е, которыми, по его мнению, слишком щедро награждали участников подавления мятежа.

— В том же «Степном маяке» встретил я знакомого тракториста, — продолжал между тем Захар. — Разговорились. Мы, говорит, живем теперь в своем колхозе на городской манер: перешли на денежную оплату, и если выпиваем, то в день получки, как рабочий класс! Тут у нас говорит, уже исчезла противоположность между городом и деревней!

«Нет, не знает, — успокоился Витковский, думая о своем. — Значит, брат ничего не сказал ему. А лучше бы сказал».

— Я вижу, что вас сегодня ничем не проймешь.

— Что-то сердце пошаливает. Пойду-ка я домой, поваляюсь.

Но Терентьев, увидев их еще издали, вышел на тротуар, поднял левую руку вверх, а правую энергично выбросил в сторону своего нового дома с резными наличниками, указывая им, как регулировщик, куда следует заворачивать. Пришлось завернуть, тем более что на помощь отцу поспешил сын-жених, отменный слесарь ремонтной мастерской.

— Вы же приглашали на вечер.

— График изменился, Павел Фомич. Свадьбы теперь тоже приходится справлять по графику!

— Черт побери, мы и подарки не успели приготовить, — сказал Захар.

— А лесина для матки? Чем не подарок? На ней весь дом держится!

Во дворе, под карагачом, за столами грубой плотницкой работы сидели подвыпившие гости. Они встали, расступились, встречая совхозное начальство с той деревенской искренней почтительностью, которая нравилась Витковскому. Его и Захара усадили на самые почетные места, рядом с женихом и невестой. Невеста, крупная черноволосая и кареглазая девушка, была не из здешних.

Выпили за молодых, потом за родителей, потом опять за молодых, но уже раздельным способом — тост за невесту, тост за жениха. Витковский лишний раз убедился в правоте народной мудрости: любое горе можно залить вином. Он повеселел, наблюдая, как лихо отплясывал Захар с невестой, польщенной вниманием секретаря парткома.

Солнце клонилось к закату, когда снова сели за столы. Вот тут-то добрый хозяин, сам того не желая, и подсыпал директору щепотку яда: он предложил выпить за Наталью Сергеевну Журину. Витковский поежился, как от удара, и, разом опрокинув рюмку, встал, извинился и ушел, ссылаясь на плохое самочувствие.