Утром, собираясь в трест, Надя пожаловалась ему:

— Мы с тобой не видимся целыми днями.

— Ничего, дни скоро станут прибывать, — ответил он, приглядываясь к ней: как похорошела! (Если бы кто сказал раньше, что Надежда Николаевна Бороздина может быть еще красивее, он бы даже обиделся за нее.) Видно, женская красота, в отличие от мужской, всегда в движении.

Случалось, что это светлое течение его мыслей перебивалось коротким воспоминанием о еще недавно любимом генерале: с ним было связано самое горькое разочарование в жизни Федора Герасимова. И он вынужден был признаться, что лишь теперь по-настоящему понял то, что давно уже осудила партия. Выходит, что правда истории глубже всего постигается через правду твоей жизни. Федор духовно возмужал за последние месяцы — больше, чем за все эти годы противоречивых раздумий. Теперь прошлое виделось ему отчетливо, во всей сложности довоенных событий, которые совпали с его детством. Окончательно растаял мираж Витковского, и Федор, осматриваясь вокруг, чувствовал в себе ту зрелую решимость, что уже не поддается никаким преходящим влияниям.

Сегодня комиссия принимала новые объекты. Федор не любил, когда его отрывали от работы, но был рад встрече с Василием Александровичем Синевым, которого не видел целую неделю. Пока не в меру придирчивая комиссия искала недоделки, как ищут хлеб насущный, они вдоволь наговорились и о прошлом, и о будущем.

— Видишь, Федя, без актов нигде не обходится, — с улыбкой сказал Синев. — На фронте сдавали по акту оборону, когда подтягивались к передовой свежие дивизии. На стройке надо сдавать по акту готовые дома. Словом, наше поколение привыкло все оформлять документами.

— А разве между поколениями не такие же отношения? Я считаю, что они должны быть еще строже.

— Верно. Чтобы некоторые юнцы не разглагольствовали, что старшее сдает младшему дом с недоделками. И чтобы витковские не смотрели на прошлое, как на черновой набросок, который можно исправлять по собственному усмотрению. Нет, Федя, история — не черновик, она сразу пишется набело, и никто — ни бог, ни царь и не герой — не смеет прикасаться к народному оригиналу. Ты должен это знать, Федор, тебе жить.

— Да что вы, Василий Александрович?

— Не бойся, мы, люди средних лет, умирать не собираемся. Но главную скрипку в предстоящие десятилетия будете играть уже вы, молодые.

— А какая между нами разница, если говорить о возрасте?

— Достаточно внушительная. Поживешь — убедишься сам. Так вот, главная скрипка переходит в ваши руки, а мы поближе к барабанам, чтобы, в случае чего, вовремя забить тревогу.

— Это вы, конечно, шутите насчет скрипки и барабанов.

— Нет, вполне серьезно, — сказал Синев, вглядываясь в сторону Уральского предгорья.

Федор тоже посмотрел туда. До южных отрогов главного хребта, казалось, рукой подать: они ослепительно сверкали под зимним солнцем, отбрасывая тени на волнистый, будто крытый шифером, скат подножия. Оттуда, с гор, струилась слабая поземка, — вчерашняя метель никак не могла примириться с погожим днем.

Удивительное дело: горы то отдаляются, когда небо заволакивают тучи, то снова приближаются, когда наступает вёдро. И не нужно теряться, если они вдруг покажутся тебе совсем далекими, но и не следует обольщаться, если они так же вдруг сильно приблизятся в один прекрасный день. Это все игра света на гранях земли.

А чтобы осилить пространство жизни, надо ясно видеть иные грани — базальтовые грани времени.

1961—1964 гг.