14

Всю осень Наталья Сергеевна жила под впечатлением своей находки: недавно ей удалось открыть подземное хранилище отличной питьевой воды. Полетели телеграммы в геологическое управление, в Москву. Вскоре дело дошло до проектного института. Там усомнились в практической ценности столь неожиданного открытия — разве можно полагаться на случайные роднички в степи? Хорошо, что Наталью поддержал старший гидрогеолог экспедиции Геннадий Григорьевич Потапов. Вдвоем они сумели убедить начальника строительства в необходимости теперь же, не откладывая до весны, пробурить несколько эксплуатационных скважин, пока в «Гипроникеле» разрабатывают схему временного водоснабжения. У Братчикова и не было другого выхода: ждать, когда институт выдаст рабочие чертежи на дорогостоящие очистные сооружения, которые придется возводить на берегах озер, — значит держать стройку под угрозой консервации. (И без того ему с Синевым едва удалось отстоять свое право на зимовку в необжитой степи.)

Скважины пробурили. Студеная грунтовая вода хлынула на площадку, вошла в каждый дом.

Правда, сама Наталья с тревогой отсчитывала дни. А что, если в самом деле не хватит воды и на месяц, как утверждают проектировщики? Однако прошел месяц, второй, третий — подземный резервуар не иссякал. Природа хорошо позаботилась о людях: многими веками, может быть, тысячелетиями собирала она по капле живительную влагу в огромной линзе, заключенной в оправу из водонепроницаемых серпентинитов[4]. «Большое вам спасибо за водицу, вкусна, как лимонад!» — не раз благодарил Алексей Викторович Журину.

Начальник геологической экспедиции премировал Наталью месячным окладом, выхлопотал ей путевку на Кавказ.

Она вернулась из Сочи помолодевшей, хотя и без того выглядела моложе своих лет.

— Расцвели, определенно расцвели! Не узнать! — говорила Надя, встретив ее на полевом аэродроме, где уже строился вокзальчик из легких, пустотелых блоков. — Какой, оказывается, благодатный этот юг!

Однако юг был здесь ни при чем. Просто очень светло было на душе у Натальи, вот она и похорошела, приободрилась, стала тщательнее следить за собой. Сама удивлялась этой перемене.

— А он звонил мне, жаловался, что не пишешь, — сказала Надя.

— Я и в молодости никому не писала. Не в моем характере.

Оставшись одна в своем уютном домике на берегу протоки, она разыскала тот номер областной газеты, где напечатан его портрет, когда он был назначен директором совхоза. Во всем угадывается волевой характер: в энергичном повороте головы, в прямом прицеливающемся взгляде, в повелительном наклоне подбородка. Разве такой может скучать по ней? Значит, может, может! Даже звонил Наде, жаловался на ее молчание. А что бы она стала ему писать? О Черном море? О красотах Сочи? Не умеет. О вдовьих размышлениях на досуге? Ни к чему. О затаенных надеждах на будущее? Это уж совсем легкомысленно в ее-то возрасте. И потом, на почтительном расстоянии друг от друга все видится в розовой дымке, — так можно и ошибиться под настроение, приняв желаемое за реальность.

Скоро на работу. Некогда будет копаться в себе. Полезнее копаться в недрах: по крайней мере, приносишь кое-какую пользу людям.

Однако, как ни настраивала она себя на рабочий лад, в доме был праздник. Вот бы заехать  е м у  на часок по пути, как заезжал он в прошлый раз, когда возвращался из райкома.

Но нет, не приехал  о н  в этот день.

«И очень хорошо», — подумала Наталья, прибирая в комнате и на кухне. Недаром говорят, что утро вечера мудренее: сейчас она уже не чувствовала праздника, устроенного ей вчера разыгравшимся воображением. Слава богу, все прошло.

Витковский примчался после обеда. Он по-хозяйски распахнул ворота, поставил «газик» под навес, ничуть, как видно, не сомневаясь в том, что его здесь ждут. Наталья стояла у окна, не смея выйти ему навстречу.

— Не помешал? — спросил он, входя в комнату.

— Пожалуйста, Павел Фомич, — как можно равнодушнее сказала она.

— С приездом!.. О, как здорово загорели! У нас здесь отгуляла первая метель, а там двадцать градусов тепла. Я не пропустил ни одной радиосводки. Слушал и завидовал вам, Наталья Сергеевна! Даже пытался представить себе, как вы там барахтаетесь в море. Какое удовольствие! В это время разве лишь медузы портят настроение.

— Я не боюсь медуз.

— А я, признаться, теряюсь в море, когда они начинают приставать со своими ласками! Что, смешно?

— В нашем санатории отдыхал один старый полярник, так он тоже терпеть их не мог.

— Понятно. Мужчины всегда оказываются в смешном положении. Под пулями выстаивают, а пустячков побаиваются.

— Не знаю. Может быть.

— А вы понаблюдайте.

Он безо всяких церемоний снял тяжелое драповое пальто, достал из карманов коробку конфет и бутылку дорогого вина.

Наталья осуждающе качнула головой.

— Не сердитесь, надо же отметить ваше возвращение из отпуска. Чем богаты, тем и рады.

— Напрасно вы... — сказала Наталья и вышла.

Пока она была на кухне, он сосредоточенно разглядывал фотографию, на которую в прошлый раз не обратил внимания. Как ни старался этот юноша выглядеть строгим, даже суровым, предательская улыбка все равно светилась в его глазах и, затаившись в уголках поджатых губ, готова была немедленно расплыться по всему лицу. На вид еще подросток, а уже в полевых погонах с двумя звездочками. Где же ты выпустил из рук свой маршальский жезл?.. Ничего не поделаешь, лейтенант, у каждого своя военная судьба.

Витковский обернулся — в дверях стояла хозяйка.

— Это он?

— Да, — сказала Наталья, не любившая говорить с мужчинами о муже.

— Совсем мальчик.

— Теперь бы ему исполнилось сорок.

«До сих пор отсчитывает его годы», — подумал Витковский.

— А у меня жена утонула в Западной Двине, уже после войны, — сказал он, недовольный тем, что начал разговор о мертвых.

Наталья вопросительно взглянула на него.

И ему пришлось, хотя бы очень кратко, рассказать о катастрофе речного парохода. Павел Фомич тоже не любил говорить с женщинами о своей жене, но по другой причине: он плохо скрывал свое равнодушие к Юлии. Однако, рано или поздно, надо отчитываться за прошлое. Сейчас он даже увлекся сверх всякой меры, подбирая слова, достойные трагического случая. Так он и в самом деле мог показаться Наталье однолюбом, прожившим целых десять лет вдовцом.

Она не спрашивала его больше ни о чем, чтобы не выглядеть слишком заинтересованной, хотя какое-то чувство понуждало ее спросить еще, еще. «Неужели ревность?» — подумала Наталья.

— Извините, я на одну минутку...

Выйдя на кухню, она метнулась к зеркальцу, висевшему над умывальником, и стала придирчиво рассматривать себя. Боже мой, раскраснелась-то! Румянец проступает сквозь загар. Что же это такое: настоящая любовь или просто бабья дурь? Она присела на табуретку, чтобы немного успокоиться. Но его мерные шаги в соседней комнате гулко отдавались в ее сердце: один шаг — два удара, один шаг — два удара. Встала, умылась, чуточку попудрила лицо и, преодолевая озноб, пошла к нему.

— Все не могу акклиматизироваться после юга, — сказала Наталья, жестом приглашая его к столу.

— Рассказывайте, рассказывайте! — громко потребовал он, устраиваясь рядом с ней. — Давно я не был на Кавказе, кажется, с войны. Да и не тянет.

— Толкучка невероятная. Как в Москве.

— За ваше здоровье! — Он поднял рюмку, наблюдая, как нерешительно Наталья взяла свою. — За ваши новые открытия! Здесь каждый день вспоминали вас добрым словом.

— Только, пожалуйста, не преувеличивайте, Павел Фомич.

— Я вполне серьезно. К слащавым комплиментам не привык. Хочу вас пригласить весной к себе в совхоз. Начальник экспедиции не возражает. С весны будущего года мы начинаем строить отделенческие поселки, фермы, а воды нет. Проблема номер один. Надеюсь, поможете?

— Будет план — будет и помощь.