Я в это время только что пришла со смены и готовила ужин. Дедушка читал газету. И вдруг звонок… На лестничной площадке их несколько человек… Вошли, сняли шляпы, фуражки… Седые, старички уже все… Но что это за люди, Володя!.. Ветераны… Какое это высокое и благородное слово!.. Рядом с ним, вровень может стоять только одно слово — коммунист.
И дедушка им рассказал. Рассказал все, что помнил об этом историческом дне. Он был свидетелем этой присяги. Они просили его записать все это и принести письменное подтверждение в партком. Весь следующий день (у меня был выходной) Петр Каретников сидел за столом и, преисполненный важности, писал сообщение в партком.
Но оказалось, одних письменных заверений очевидцев этого события страстным музееведам было мало. Нужны были официальные документы, которые достоверно подтверждали бы этот факт.
По заданию и ходатайству парткома завода (об этом мне рассказал дедушка, которого тоже включили в эту поисковую группу) историки нашего завода совершили поистине «крестовый поход» в самые большие архивы и музеи Москвы и Подмосковья: в Центральный музей В. И. Ленина, в Музей Революции СССР, в Центральный государственный архив Советской Армии СССР, в Центральный музей Вооруженных Сил СССР, в Библиотеку имени В. И. Ленина, в Институт марксизма-ленинизма… Как тут ни вспомнишь Бальзака, который проповедовал единственную стратегию и тактику в человеческой жизни: «Если ты собрался воевать с небесами — бери прицел на бога!» Помнишь, эту мысль мы с тобой оба вычитали в его романе «Утраченные иллюзии», и ты долго, почти целый вечер восторгался ее гениальной глубиной и универсальностью.
Так что наши заводские седенькие Покровские и Ключевские начали свои архивные поиски-атаки прямо с «прицела на бога».
Месяц сидели, два сидели, три сидели в архивных подвалах и хранилищах… Красная гвардия во всем и всегда оставалась гвардией. Нашли!.. Нашли в архивах важный документ: «Приказ № 44 по Замоскворецкому райвоенкомату…»
Весь завод об этом говорил. Совместно с ветеранами завода и научными работниками Института марксизма-ленинизма несколько раз но этому поводу заседал партком завода и комитет комсомола, которые пристально следили за поисками документов. На последнее заседание был приглашен бывший командир батальона революционного Варшавского красного полка Ф. П. Марковский, участник первой воинской присяги Ф. А. Петровский, генерал-майор авиации К. И. Лихарев…
На Г. Г. Прокофьева (как рассказывает дедушка), который первым письмом своим из Волжска сообщил о присяге Ильича, смотрели все как на Колумба, открывшего Америку. Присутствовали на этом заседании (об этом я вычитала из нашей заводской многотиражки, которая лежит передо мной) член Реввоенсовета республики с 1918 года С. И. Аралов, полковник Войска Польского — адъюнкт Военно-политической академии имени В. И. Ленина Ян Гофман, группа офицеров из подшефной воинской части, а также ветераны труда и гражданской войны В. С. Сокол, Н. Я. Иванов, П. Д. Мальков и другие.
На этом представительном заседании парткома зачитали авторитетные письма и документы, а также подтверждение Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС о том, что В. И. Ленин вместе с красноармейцами принимал присягу в гранатном корпусе завода Михельсона.
На этом же заседании парткома было принято решение (а о нем оповестили весь коллектив завода) проводить ежегодно торжественные собрания, посвященные этой дате, совместно с солдатами и офицерами наших подшефных воинских частей.
А сегодня… Сегодня, Володя, я была свидетелем того, о чем нельзя говорить без волнения. Представь себе: тот же гранатный корпус (ведь это твой цех!), на том же самом святом месте в суровой торжественности замер строй солдат. В серых шапках-ушанках, в шинелях, в руках у каждого оружие… Не знаю, как оно называется: коротенькая винтовка о кинжалом. Командир называет по списку фамилию, солдат выходит из строя, читает присягу. Клятва Родине… Мороз проходит по коже. В тексте этой присяги спрессованы вся жизнь Ильича и вся та вечность, которая открылась после его смерти. Родина!.. Отечество!..
Нас, молодых рабочих завода, пригласили на эту торжественную церемонию. Но больше всего меня потрясло, когда я слушала и смотрела, как давал присягу Олег Чугунов. Все мы его знали как рабочего паренька, который не прочь после получки засидеться в кафе «Ласточка», где он любил «рвануть» твист, и выпрашивал всегда у Брылева роли, в которых были драки, ножевые схватки или самбистские приемчики…
Я до этого совсем не знала, что его направили служить в наш подшефный полк. И вот я вижу Олега в строю: высокий, стройный, суровый. А когда узнал меня — подмигнул левым глазом и послал мне свою озорную приветливую улыбку. Ты знаешь его улыбку. В какие-то мгновения мне даже казалось, что я люблю его… Люблю не меньше, чем тебя. Не вздумай зеленеть от злости… Это была минута такого неожиданного и непонятного состояния, когда мне хотелось прожить жизнь Зои Космодемьянской и так же читать присягу, — я почувствовала, как из глаз моих текут слезы. Но это были слезы гордости… Гордости за вас, наши парни, которые, если случится беда, как Александр Матросов, закроют грудью амбразуру, как молодогвардейцы, перед казнью запоют «Интернационал» и, если нужно, умрут, как не очень давно умирали пограничники на Даманском.
Вот, пишу тебе письмо, а глаза заливают слезы!.. Милый Володька! Закручивает меня жизнь завода… Ох как закручивает!.. Теперь мне все яснее и яснее становится смысл четырех слов: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И если я раньше в выражении «его величество Рабочий класс» видела только красивую, торжественную фразу, то сейчас я заряжена гипнотизмом значения этих слов, когда иду на работу, когда вхожу в цех, когда плыву на своем стальном кране-тральщике над гудящим цехом, когда вижу в президиуме своего деда — Петра Каретникова…
Ты спрашиваешь, как у нас дела в драмколлективе? По-прежнему репетируем «Бессмертный гарнизон». Но Корней Карпович говорил нам по секрету, что драматург Владимир Парамонов работает над новой пьесой — о революционерке Замоскворечья Люсе Люсиновой. Право первой постановки автор хочет предоставить драматическому коллективу Дома культуры нашего завода. Один из консультантов у драматурга — дедушка. Но он ничего не рассказывает мне о пьесе, говорит, что. Парамонов очень суеверный человек и до тех пор, пока не закончит пьесу, никому, кроме консультантов, не покажет ее.
Мы очень ждем эту пьесу. Она может стать фирменным спектаклем нашего драмколлектива.
Володя, времени уже половина двенадцатого. Иду спать. Но знаю: только закрою глаза — передо мной встанет военный строй в гранатном цехе и наши парни в серых шинелях. Лица суровые, мужественные… Мысленно я ставлю тебя в этот строй и в душе молюсь за тебя. Я знаю, если тебе снова придется быть солдатом, ты будешь хорошим солдатом. А если судьба сделает из тебя маршала, она не ошибется.
Целую тебя, мой маршал.
Поклон тебе от Петра Каретникова и от Корнея Брылева. Наши милые «индийцы» тоже нежно помнят тебя и в каждом письме передают тебе земные поклоны.
Светлана».
«Дорогой Володя!
Мой юный друг!
Не взыщи, что на два твоих последних письма отвечаю с таким непростительным опозданием. Но этому есть причина. Помнишь, Володенька, смертельную тоску и золотую мечту актера из горьковского «На дне»? Наверное, помнишь… Ведь в этой пьесе когда-то ты играл Ваську Пепла. Как и горьковскому актеру из ночлежки, последние годы мне снилась хрустальная лечебница, которая помогает избавляться от губительного недуга слабовольным, попавшим обеими ногами в волчий капкан.
Почти тридцать лет я, попав в этот капкан по воле немилосердной ко мне судьбы, носил на ногах эту холодную тяжелую сталь как боль и как позор. А на шее удавом завивался мой победитель — зеленый змий.
Много раз в нечеловеческих усилиях пытался я разорвать это гигантское объятие. Но то, что не смог сделать Лаокоон, — по силам ли такому слабому духом и мускулами человеку, как я?