— Мы должны заехать ко мне. Это ненадолго.

— Зачем? — спросила Рита.

— Там все станет ясно. Можете не сомневаться. Ваша неприкосновенность гарантируется.

Рита не протестовала. Они сели в машину. Игорь вел ее молча. Можно было подумать, что в их размолвке была виновата Рита, а не он.

В тихом переулке, неподалеку от Большого проспекта, поднялись на пятый этаж, Игорь открыл квартиру своим ключом, и они вошли в тускло освещенную переднюю. Где-то звучало радио, слышался приглушенный говор.

Не зажигая света, Игорь повел Риту коридором и вскоре отворил дверь.

— Моя обитель, — сказал он и повернул выключатель.

Рита увидела большую, очень большую комнату. На натертом до блеска полу лежал мягкий ковер. Мебель — стулья красного дерева и кресла — была ровно расставлена. Стол покрывала очень чистая, лоснящаяся от крахмала скатерть. На окнах — портьеры, за портьерами — прозрачные сетки. В углу стоял большой закрытый рояль. Пыли на нем не было видно, впрочем так же, как и на приемнике и на полированных выступах буфета. Казалось, из комнаты только что вышла придирчивая хозяйка.

Игорь ходил по комнате и касался руками вещей. Видно, он очень любил их, потому что было такое впечатление, что он их ласкал, как живые существа.

— Телефункен-супер, — сказал он, погладив лакированную поверхность приемника. Потом открыл рояль и показал Рите золотую марку фирмы на обратной стороне крышки. — Бехштейн. Концертный. Такой еще только в Филармонии… Вот так и живу, — продолжал Игорь, водя Риту по комнате, как по музею. Он отворил буфет. Там оказалось множество посуды. Игорь указал на стопки тарелок и вынул одну из них. — Баварский. На двенадцать персон. Изящный. Правда?

— Очень красивый рисунок, — согласилась Рита, любуясь цветами на тарелках. Игорь щелкнул пальцами по хрустальной сухарнице. Стекло приятно запело.

Затем он повернулся к Рите, которой так до сих пор и не предложил раздеться, и взял ее руку.

— Рита, — начал он, глядя ей в глаза. — Все, что вы тут видите, все эти вещи ваши, ваши… Может быть, я поступаю не так, как теперь принято, но я такой человек и хочу, чтобы все было красиво. Я люблю красивое, и вы мне потому и понравились… Я для вас буду делать все… Хотите стать моей… моей женой?

Сердце Риты, казалось, перестало биться. Рука ее дрогнула и замерла в его руке. Ей сделалось жарко.

— Ну, красавица моя… Отвечайте, — продолжал Игорь.

— Я не знаю, — тихо сказала Рита. — Я не знаю… — Она осторожно отстранилась от Игоря, повернулась к окну и упрятала в портьеру пылающее лицо.

Вот оно и пришло, ее счастье.

Так она стала Ритой Радиной.

Свадьбу отпраздновали в комнате Игоря. Было много цветов и шампанского. Игорь сказал:

— Хочу всем показать, как мы будем жить.

Но показывать, собственно, было некому. Друзья Игоря отлично знали, как он живет, а со стороны Риты, кроме родителей, была приглашена только Лида Дрожкина с ее востоковедом. Он оказался высоким, нескладным, в очках, которые поминутно поправлял, ударяя по ним с размаху растопыренной рукой. И в самом деле он был словно «зачарованный». Рите в подарок принес какой-то странный эстонский кувшин; пока готовились к ужину, разговаривал только с Лидой.

Было очень весело. Подняли крышку рояля и устроили импровизированный джаз. Потом кто-то танцевал с бутылкой на голове и при этом снимал и надевал пиджак.

Позже, когда уже все порядком выпили, пришел известный эстрадный актер, имя которого писалось на афишах большими буквами. С ним явился очень худой человек с досиня выбритыми щеками и едкой улыбкой на губах. Про синелицего сказали, что это автор. Он поцеловал Рите руку, чуть покачнулся и сказал:

— Деточка, вы прелесть!

Актер — его все здесь попросту звали Валя, — еще молодой, но не по годам раздобревший и облысевший человек, произнес длинную речь, которую, впрочем, слушали плохо. Ему налили большую рюмку — «штрафную», он залпом выпил ее, едва закусил и, совершенно завладев всеобщим вниманием, принялся рассказывать одну за другой забавные истории, изображая их в лицах. Синелицый автор, который, видно, очень завидовал его успеху, громко требовал, чтобы тот замолчал. Тогда актер махнул рукой и приналег на телятину.

Автор сел за рояль и запел куплеты собственного сочинения. Куплеты были остроумные, и все смеялись, даже Лидин востоковед. Только актер Валя после каждого четверостишия показывал автору длинную воображаемую бороду.

Софья Антоновна, кажется, была счастлива не меньше Риты. Ей нравилось все — и обстановка в комнате Игоря, и его друзья. Она словно помолодела в этот вечер, но Игоря и Риту называла только «дети». Валерий Романович пил немного, всех слушал очень внимательно, но когда Рита кидала взгляд в сторону отца, то читала в его глазах какое-то беспокойство. Когда родители уходили, Валерий Романович поцеловал Риту и сказал на прощание:

— Ну, живи.

Рита обиделась: право, он будто не был рад ее счастью.

После их ухода продолжали веселиться. Потом почему-то эстрадный актер заспорил с автором куплетов. Они кричали все громче и громче. Автор уничтожал актера разными едкими словечками. Рита думала, что они рассорились на всю жизнь, и радовалась, что ни Лиды, ни ее друга к этому времени уже не было. Но когда последние гости стали покидать дом, уже в передней эстрадный актер и автор куплетов вдруг поцеловались и заявили, что только они понимают друг друга. Они ушли обнявшись и шумели на лестнице, пока внизу не хлопнула дверь.

Рита, возбужденная, чуточку пьяная, осталась вдвоем с Игорем. Он стоял у столика, где были сложены подарки, и осматривал чашки, переворачивал их, разглядывая марку фарфора.

— Есть же люди, — сказал он, аккуратно складывая оберточную бумагу. — Валька принес бутылку портвейна, да еще притащил этого типа.

Рите не хотелось думать о подарках. Что ждало ее впереди?

Какое-то смешанное чувство радости пришедшей к ней самостоятельной жизни и легкая грусть ко всему оставленному дома наполняли ее. Она присела к столу. Голова несколько кружилась.

Муж подошел, похлопал Риту по плечу и, наклонившись, поцеловал в шею.

— Завтра все приберешь. Пойдем, — сказал он.

Раздевался он медленно. Аккуратно расправлял пиджак на металлических растяжках, потом повесил костюм в шкаф.

Забираясь под одеяло, Игорь сказал:

— Ну, вот что, на днях ты подашь заявление и уйдешь из сберкассы. Работать тебе нечего. У тебя и так будет все, что тебе нужно.

Рита просыпалась в одиннадцатом часу.

Синеватый свет дня, пробившись сквозь щель меж портьерами, веером расплывчатых лучей упирался в ковер над тахтой и расползался по комнате. Рита вставала первой. Она подходила к окну и с сухим треском сдвигала кольца портьер. Напротив, в переулке, строили дом. Сверху он казался огромным разграфленным на клетки кирпичным колодцем. Гигантским журавлем над колодцем высилась подъемная стрела. На стенках колодца стояли люди — мужчины и женщины; они будто молились, поднимали руки вверх и задирали головы, следя за тем, что им опускала стрела.

Минуты две Рита смотрела вниз, в переулок, потом шла к зеркалу и делала прическу. Она любила, чтобы Игорь, проснувшись, видел ее опрятной.

Он поднимался на полчаса позже. До тех пор Рита успевала сбегать за свежими слойками за угол, в булочную, — Игорь очень любил слойки. Возвратившись, она жарила яичницу и приготовляла какао.

За завтраком говорили мало. Игорь все время сверял какие-то записи, что-то искал в своей маленькой телефонной книжке. Потом он целовал Риту, говорил, когда вернется домой, и, захватив мандаринового цвета портфельчик с молнией, надолго покидал квартиру.

Когда Рита выходила замуж, она представляла себе жизнь так: Игорь будет сидеть за роялем и писать музыку, а она Рита, еле слышно ходить по комнате и делать все так, чтобы Игорю было хорошо. Вышло иначе. Игорь почти не подходил к роялю. Он, хотя и называл себя композитором, на самом деле устраивал концерты и вечера. Часто на вечерах он сам вел программу и порой аккомпанировал актерам на рояле. Но и это было не главным. Главным было умение Игоря отыскать какую-нибудь знаменитость. Он доставал их из-под земли и возил туда, где знаменитости бывали редко. Даже очень популярные актеры разговаривали с Игорем так, словно от него многое зависело; что же касается тех, кого Игорь брал с собой в качестве, как он называл, «антуража», то они ему за это бывали очень благодарны и даже льстили. Кто-то из них, вероятно желая сделать Рите приятное, сказал однажды: