Испросив разрешения сотника, он помчался с печальной вестью в махаллю Деггарон, ему предстояло сообщить зодчему и уста Нусрату о гибели в бою Зульфикара и их внука Меморбека.
Заплакала в голос, запричитала старая мать Зульфикара, застыл словно каменное изваяние старик зодчий, матери Зульфикара вторила Масума-бека.
Побледневшая как полотно Бадия стремительно вбежала в дом, сорвала с гвоздя халат мужа, накинула его на себя, натянула его сапоги и, подоткнув под шапку косы, перепоясалась широким ремнем. Острый кинжал Бадия сунула за голенище, а дамасскую саблю Низамеддина взяла в руки.
— Не надо отговаривать меня, — сказала она родным. — Не плачьте, мама, я отомщу за сына и мужа.
Она вскочила на коня Заврака, которого тот успел напоить.
— Вы, Нишапури, пойдете, пешком. Не могу я явиться на службу к тархану без коня.
Она огрела плетью коня и поскакала к Каршинский воротам.
Вслед за нею, выхватив саблю, по узким улочкам бросился бегом и Заврак Нишапури.
Улицы были пустынны. Люди, узнав о том, что раненый тархан находится в городе, притаились в своих домах. И еще сильнее перепугались жители, услышав весть о том, что город окружен врагом. Бухара, казалось, вы мерла, и лишь у ворот и на стенах толпились воины, готовясь к обороне. А в самом сердце города хмуро и горделиво возвышался Минораи Калан. Затаились в новом медресе и преподаватели и учащиеся, Сейчас им и мышиная нора показалась бы раем, Полководец всмотрелся в подскакавшую на коне Бадию. За ней подоспел и Заврак Нишапури.
— Кто ты? — спросил старый полководец.
— Бадиуззаман, — ответила Бадия.
— А где ты был до сих пор, Бадиуззаман?
— Сейчас не время спрашивать об этом, господин начальник.
Стерев кровь с рассеченного лба, полководец кивнул Завраку:
— Поди, братец, возьми себе коня.
Но тут к полководцу подскакал воин и что-то шепнул ему на ухо. Старый воин вздрогнул и провел ладонями по лицу: его светлость господин тархан покинул сей мир!
Началась подготовка к обороне. На ворота и крепостные стены втаскивали смолу, каменные Глыбы, корми ли и поили коней.
К вечеру прискакавший конный сообщил, что ворота Шейх Джалал открыты и враг просочился в город.
— Спаси и помилуй аллах! Значит, среди нас есть предатель! Кто приказал открыть ворота?
И вместе со своими воинами он поскакал туда. Но враг уже затопил улицы города, и битва началась среди домов.
Словно одержимая, Бадия врезалась в ряды неприятелей, рубя направо и налево. Лиц она не различала. Бот кто-то грузно упал почти под ноги ее коня, а Бадия уже снова занесла острую дамасскую саблю, и еще один враг, словно кланяясь, плюхнулся на землю. Какой-то конный сзади занес саблю над головой Бадии, но Заврак поверг его молниеносным ударом и тут же свалился сам, сраженный вражеской саблей. Бадия ничего не видела. Она рубила врагов, попадавших под взмах ее сабли. Казалось, будто какая-то неистовая, какая-то сверхъестественная сила вселилась в нее, она метала вокруг огненные взгляды, словно дикая кошка, и рубила, рубила каждого, подвернувшегося под ее руку. Она не чувствовала, что конь под нею устал, еле держится на ногах, она видела перед собой только врага, и каждый удар ее сабли поражал намеченную цель. О, если бы можно было прыгнуть им на грудь, впиться зубами им в глотку. Вражеские солдаты стали с опаской поглядывать на этого одержимого, который действовал ловко, умело. Страх вселялся в их сердца. Этот одержимый только что погубил разом четверых.
И старый полководец, храбро сражавшийся позади Бадии, подумал: «Вот как наши бьются, не щадя жизни, а ведь нас предали, открыли ворота…»
Уклоняясь от сабель, полководец врезался в самую гущу неприятеля, он подбадривал своих воинов, хотя и понимал, что придется отступать — слишком уж велико было численное преимущество нападающих.
А воин, назвавшийся Бадиуззаманом, и вовсе не думал об опасности, не думал о том, что в любую минуту сабля врага может снести ему голову, он действовал стремительно и проворно, преследуя неприятеля и сам первый нападая на них, был дерзок до безумия и в конце концов вверг в ужас людей Абусаида. Еще трое вражеских воинов, ворвавшихся в узкую улочку, были опрокинуты храбрым бухарцем, остальные, повернув коней, в страхе поскакали к широкой улице, туда, где были их собратья. Бадия бросилась вслед за ними. Выскочив на площадь напротив медресе, она вновь кинулась в бой, вместе с подоспевшими бухарскими воинами. Но битва на площади у самого медресе Улугбека была недолгой. Воины Абусаида наводнили всю площадь и порубили бухарцев.
Глядя на полководца, упавшего наземь, глядя, как изо рта у него хлынула кровь, Бадия подумала: «А ведь только что расспрашивал меня…» Но в этот миг кто-то нанес ей сильный удар по руке. Сабля отлетела в сторону. Она нагнулась, надеясь выхватить из-за голенища кинжал, но не успела, кто-то сильным ударом опрокинул ее коня, и она вместе с конем рухнула на землю. Пока она выпрастывала ногу из стремени, четверо врагов окружили ее и, навалившись, скрутили ей руки. Бадию связали и, накинув на шею аркан, поволокли по улицам Бухары.
Ее длинные косы упали из-под шапки и разметались по плечам. Но она даже не заметила этого. Враги были потрясены: как? Женщина! Обладает нечеловеческой силой, сражается, словно закаленный в боях воин! Не иначе как дочь Шаха Малика-тархана…
Битва закончилась. Воины Абусаида-мирзы ворвались в ворота города и окончательно захватили Бухару.
…От Бадии, так стремительно ускакавшей из дома, все не было вестей, и зодчий, не выдержав, взял свой посох и отправился в центр города, к цитадели. Он наклонялся над телами, заполнившими площадь, вглядывался в каждое лицо. Бадии среди них не оказалось. Ему все чудилось, что его отважная дочь лежит где-то здесь, сраженная вражеской саблей.
Остановить ее, не пустить в этот ад он не мог. Слишком хорошо он знал неукротимый нрав дочери — она шла мстить за мужа, за сына, за свой поруганный народ. Опираясь на посох, старик брел к цитадели. Кругом скакали всадники, рядом вели пленных со связанными руками, среди них было много чиновников и должностных лиц. Никто не обращал внимания на зодчего. Очевидно, его принимали за старого слепца. Но глаза его были широко открыты. Он видел все — и руины, которые будут здесь завтра на месте зданий и людей, которых убили и убьют. Но страшнее всего было то, что кто-то открыл ворота врагу.
Кто же это сделал, по чьему приказу распахнулись ворота Шейх Джалал?
Огромное войско Абусаида все равно ворвалось бы в Бухару, но открыть ворота врагу? Открыть, не получив на то указа Улугбека?.. Предательство! Коварное и низкое предательство.
Быть может, Улугбек, понимая, сколь опасен сейчас Абусаид, его двоюродный племянник, сумевший собрать такое многочисленное войско, и сам назначил бы его наместником в Бухаре, надеясь предотвратить кровопролитие. Однако спесивый и коварный внук Миран-шаха вряд ли захотел бы покориться Улугбеку, Он мечтает о троне Амира Тимура. Это уже давно не было тайной и для Улугбека и для преданных ему царедворцев.
Но государь-астроном видел и другое: в Хорасане все большее влияние приобретают Аллаудавла, Абулкасым и Абдулла, а на другом берегу Сайхуна бряцали оружием правители Даштикипчака Барак Углон и Абулхаирхан.
Вместе с уста Нусратом, который пошел следом за зодчим, они направились к Шейх-Джалалским воротам города. И здесь они тщательно обыскали все вокруг. Бадии нигде не было. Тогда они двинулись к медресе Улугбека — именно здесь произошла самая жестокая схватка. Отыскав среди убитых Заврака Нишапури, зодчий вынул из кармана платок и со слезами крепко подвязал нижнюю челюсть покойному.
Старики побрели дальше, к Каршинским воротам. Пройдя мимо повергнутых наземь воинов, мимо котлов с остывшей смолой, они вышли за пределы города. И здесь, среди множества трупов, усеяших поле, они отыскали Зульфикару и Меморбека.
— О аллах, зачем я только дожил до этого дня, — рыдал зодчий, прижимая к груди тело внука. — Неужто я так много грешил в этом мире? За что же ты отнял у меня сразу всех? О небо! О несправедливая судьба! За что карает меня господь?