Так добрались они до реки, юноши помогли Бадие сойти с лошади. Она вымыла лицо и руки, смыла кровь — с рукава, и ее снова посадили на гнедого.
На базаре Заврак по ее просьбе купил два стебля ревеня. Бадия поехала дальше, пожевывая ревень. Зульфикара и Заврака она попросила походить сначала немного по базару, а уж затем прийти к шатру.
— Помните, ровно ничего не случилось; как у нас говорится: «никто не видел верблюда».
Она уже поравнялась с шатром устада Кавама, когда увидела бегущую ей навстречу взволнованную мать. Заметив Бадию, она остановилась, с трудом переводя дыхание.
— Что случилось, доченька? У меня чуть сердце не разорвалось.
— Все в порядке, — ответила Бадия, соскакивая с седла. — Просто гнедой понес меня, еле его утихомирила и повернула назад…
— А где мальчики?
— На базаре.
— А Худододбек сказал, что тебя похитили, тьфу, тьфу, тьфу… Я чуть не умерла от страха, о господи!
— А где отец?
— Ушел к пещере. Худододбек побежал за ним… — Вот негодяй! Зачем же беспокоить отца понапрасну? Я сейчас побегу к нему навстречу.
— Не нужно. Пойдем в шатер. Сними, ради бога, с себя эту одежду.
На сей рай Бадия безропотно покорилась материнскому совету. Ее непривычное послушание весьма удивило Масуму-бека.
Завидев Худододбека и отца, быстро шагавших к шатру, она вышла им навстречу. Она была спокойна и по-прежнему невозмутима. Тут уж настала очередь удивляться Худододбеку. Он даже рот разинул.
— Все в порядке? — спросил зодчий у дочери.
— Все в порядке, папа, — спокойно ответила та. — Лошадь понесла. Не знаю даже, что с ней стряслось.
, — Вроде бы не водилось за нашим гнедым такого, — проговорил зодчий, хмуро поглядывая на лошадь, мирно щипавшую траву возле арбы под навесом. А Худододбек, поймав гневный взгляд Бадии, поспешил проститься и направился к своему шатру.
В полдень, перед трапезой, зодчий позвал к себе Зульфикара и потребовал, чтобы тот сказал ему всю правду. Зульфикар коротко, но без утайки рассказал о случившемся. Удивленный и огорченный зодчий взглянул на дочь, сидевшую у шатра.
— Значит, Худододбек не соврал. Значит… Не отправиться ли нам вечером в город? Как вы думаете? — обернулся зодчий к Зульфикару.
— Думаю, что ночью ехать опасно, устад. Лучше утром.
— Хорошо, — согласился зодчий.
Приготовив все к отъезду, Зульфикар и Заврак тихонько положили рядом с арбой дубинки, сами же, вооружившись ножами, всю ночь не сомкнули глаз. Они стерегли шатер.
Рано утром все домочадцы зодчего погрузились на арбу и отправились в город. А примерно через месяц пришла весть о том, что войско Амира Давуда Барласа вступило в Балх, что не далее чем через неделю оно прибудет в Герат. И впрямь, не прошло и семи дней, как однажды на рассвете гром, рев и гул карнаев, сурнаев и барабанов над всеми воротами Герата возвестили о победоносном возвращении войск султана Шахруха-мирзы.
Среди вернувшихся был и Низамеддин; счастливый отец заключил в свои объятия живого и невредимого сына.
А через три дня зодчий устроил пир в честь возвращения Низамеддина и созвал всех друзей разделить с ним радость.
Мастер Хасанбек, сын которого пал в бою за веру, объявил траур по Шадманбеку…
Часть вторая
Глава ХХ
Мятеж Харуна-ткача
Прослышав, что войска Герата ворвались вчера в город Майману, Наджмеддин Бухари опечалился. У него вновь сжалось сердце. Новое пепелище, еще и еще, снова бесчисленные человеческие жертвы… Из книги знаменитого историка Абубакира Мухаммада ибн-Джафара Наршахи он знал, что в Зеравшанской долине некогда стояли цветущие города Вардана, Зандана, Кармана, Афшана, Варахша, Нур, Таваис. Знал он и о том, что великий и прекрасный город Рабинджан[20]— центр язычников-огнепоклонников — был превращен в руины.
Гонимые и преследуемые тимуридами, хуруфиты вынуждены были покинуть города Халеб и Хамадан и искать пристанище в городах Мешхед и Герат, а позднее в долинах Дараи Гурзиван, Бало Мургаб, Ванди Амир, что раскинулись между цепью Туркестанских гор. После казни Фазлуллаха и Саида Насими пришли в движение хуруфиты в городах Маймана, Балх и Калласаркор, расположенных меж гор; начались волнения и среди тех, что были высланы из столицы и обосновались в городках Давлатабада на берегах Оби Кайсара. Резня, взаимное истребление, военные походы, налоги и поборы тяжелым бременем легли на разоренный народ, вселяя в душу отчаяние и страх перед нищетой. Знал народ и о том, что вельможи и беки живут в распутстве и разврате, и лишь росла ненависть к мим; царские сановники сговорились с духовенством, прибывшим из Мешхеда, а священнослужители обманывали народ, внушая людям, что «раб божий, страдающий в сем бренном мире, удостоится вечного блаженства в мире ином…».
Но люди, подпавшие под влияние хуруфитов, твердили о том, что не следует отказываться от радостей мира сего, что нельзя покоряться тирании, а надо защищать свое человеческое достоинство. Это свое положение они подкрепляли притчей о братьях — якобы подлинном событии, случившемся в пору господства монголов. Когда войска Чингиса захватили Хорасан, то в городе Балхе люди увидели двух братьев. Они лежали, уткнувшись лицами в землю. Дело было к вечеру, к ним подошли и спросили: «Эй, братья, по какой такой причине растянулись вы на земле?» Тогда один из них поднял голову и ответил: «Монгольский сарбаз сказал, чтобы мы лежали тут и ждали, пока он управится с другими, он сказал также, что вернется и снесет нам головы. Вот мы и ждем его». И тогда один из прохожих сказал: «Вставайте, глупцы! Монголы уже давно ушли из Балха и вошли в Майману, у них сейчас нет времени рубить ваши глупые башки». Тогда братья поднялись и отряхнули одежду свою от праха.
Ходил и еще один рассказ, о царевиче Мираншахе, который славился своей якобы неистощимой мужской силой. Каждую неделю ему в гарем доставляли новую красавицу, он мучил ее своей похотью, а затем умерщвлял. «Обычай» этот перенял якобы и царевич Ибрагим Султан: распухшие и посиневшие трупы невольниц предавали земле тайно, а вернее, просто уничтожали…
Рассказы эти чуть ли не наизусть знали жители Дараи Гурзиван и Калласаркора, расположенных в ущелье гор Банди Туркестан. Всем было известно, какая участь постигала горянок, насильно увезенных из отчего дома. Хуруфиты пользовались куда большим влиянием среди жителей Майманы, нежели прибывшие из Мешхеда духовники-фанатики.
Некий вольнодумец по имени Харун, мастер ткацкого дела, собирая людей на базарах и в отдаленных кварталах города, беседовал с ними о горестной доле народа.
Говорил он и о том, что бек Майманы, отпрыск царского рода, развратный и порочный человек. Мало того, он грабит ремесленников, сдирает шкуру с землепашцев и чуть ли не каждую неделю посылает в Герат целые отары овец и стада крупного рогатого скота.
Как-то ранним весенним утром, к концу второй недели месяца савур[21], взбунтовавшаяся толпа внезапно хлынула словно стремительный горный поток к старой крепости, где обитал майманский бек. Впереди мятежников с оголенной саблей шел Харун-ткач.
И в этот же день на рассвете шесть верных людей ткача кетменями и лопатами прорыли два хода в задней стене крепости и, засыпав туда порох, подвели к ним фитили. К мятежу присоединились и вооруженные дехкане, их привели старейшины кишлаков из Дараи Гурзива-на. Продавцы из хлебных рядов, ремесленники и грузчики пошли вместе с ними. Если тугаи охватывает пожар, то горит все подряд — и сухое и мокрое: спесивый, жестокий и кровожадный бек дождался своего часа — доведенный до последней степени отчаяния народ выливал свой гнев и страстную ненависть к неправедному правителю. Этот высокий молодой человек ни разу в жизни не сказал никому доброго слова. Высокомерие не позволяло ему разговаривать или общаться с простым людом. Это он считал ниже своего достоинства. И хотя он был молод и высок ростом, у него был огромный, точно арбуз, живот, тонкие ноги и узкие плечи. И этот урод к тому же был сладострастен.