Проснувшийся Зульфикар увидел, как зодчий разжигает огонь. Он тихонько толкнул в бок Заврака. Юноши быстро поднялись, натянули одежду, сапоги, надели тюбетейки и, прихватив медный кувшин, спустились к реке.

Когда солнечные лучи щедро залили всю равнину, проснулась и Бадия. Не внимая возражениям матери, она снова нацепила одежду брата и туго подпоясалась ремнем, наскоро заплела косы, обвила их вокруг головы, спрятала под колпак. Потом вышла из шатра и огляделась. Увидела отца и пожелала ему доброго утра.

Хотя дочь еще не умыла лица и рук — по мусульманским обычаям не дозволено здороваться не умывшись, — зодчий кивнул дочери.

Бадия направилась прямо к лошадям, привязанным к колышкам, погладила своего любимца-гнедого, похлопала его по крутой шее, затем собрала раскинутое ветром сено и постояла немного, глядя, как конь, аппетитно похрустывая, жует. А уже через минуту она вприпрыжку бежала к реке. Тут только она заметила, что двое каких-то верзил пристально разглядывают ее с вершины холма. Вовремя вспомнила Бадия, что она мальчик, и не испугалась, не растерялась, только ослабила ремень, чтобы не так заметна была грудь. Почти у самой реки она столкнулась с Зульфикаром и Завраком.

— Здравствуйте, братья, — закричала она. — Как спалось?

— Здравствуйте, госпожа! Благодарим.

— Вы же сами видите, что я вовсе не госпожа! — возмутилась Бадия. — Я самый настоящий Бадриддин. Видно, верно говорят, что у нишапурских голова начинает работать только после полудня! Ну-ка, полейте из кувшина мне на руки!

— С удовольствием, братец, — отозвался Заврак, улыбаясь и подмигивая Зульфикару, сливая воду на прекрасные руки Бадии. А Бадия, вымыв также лицо, вытерлась платочком.

Внезапно Заврак заметил на ее запястье браслет.

— Эй, юноша, — крикнул он, — уж не браслет ли на вашей ручке?

— Молодец! — похвалила Бадия, снимая браслет и протягивая его Завраку — Передайте его моей матушке!

— Ну, а теперь, юноша, ступайте вон за тот большой камень и скройтесь от посторонних взглядов…

— Ага, у нишапурских голова вроде бы начинает работать.

Она снова вприпрыжку побежала от них и скрылась за огромным валуном.

— Пошли, — сказал Зульфикар Завраку.

— Подумать только, — отозвался Заврак, — этакий бык и такая пери, — он кивнул на стоящего у своего шатра Худододбека, — да он же просто каменная глыбина, а она — чистый изумруд. Вот уж поистине, лучший виноград пожирает собака… Неужели эта умная и озорная девушка достанется ему?

— А чем он вообще занимается?

— Чем занимается?.. Любуется петушиными и козлиными боями… Играет в азартные игры…

— Да-а, дела. Бедный отец.

— Эй, господа! — Бадия через минуту догнала их. — Подумайте, у меня ведь и жемчуг на шее.

— Оказывается, головы нишапурских с утра-то и работают, а после полудня отдыхают…

— Ха-ха-ха! Сдаюсь, брат Нишапури!

— Вот это слова мужчины! Ну-ка, подставляйте руки! — он снова плеснул воду из кувшина на руки Бадии.

— Так я ведь только что их мыла, уж больно вы благочестивы, брат.

— Но вас же от этого не убудет.;

— Господа, вы только взгляните на горы. Как же они прекрасны на рассвете! — говорила Бадия. — А это поле тюльпанов, а эта трава, пробивающаяся между камнями, да и прямо из камней!.. А за горами, наверно, долины, реки, верно, Зульфикар-ага?

— За этой цепью гор, — серьезно ответил Зульфикар, — идут еще очень высокие горы, и есть там город Карах. А за ними туркестанская горная цепь, а еще дальше река Мургаб и пески. Потом Самарканд, а за ним благословенная Бухара.

— Разве Бухара тоже в той стороне?

— Да, к северу отсюда.

— А вы очень скучаете по дому?

— Скучал первое время…

— А теперь?

— Теперь привык.

При этих словах Зульфикар с опаской покосился на Заврака. Как хотелось ему сказать, что любовь к дочери зодчего сильнее его тоски по родине, что город, дом, в котором она живет, дороже для него всего на свете. Кто знает, быть может, Бадия угадала его мысли, потому что больше вопросов не задавала, только печально поглядела в лицо Зульфикара и быстро опустила глаза. Она снова забыла, что здесь она считается мальчиком, юношей, а поступает совсем по-женски.

— Господи! — воскликнула Бадия после короткого молчания. — Когда же начнется праздник?

— Да уже начался…

— Оставьте вечные свои шутки, Нишапури! Где базар? Скачки? Состязания? Борьба? Где вожаки с медведями? А где, наконец, кондитеры? Ведь говорили же, что здесь будут горы сладостей и ревеня.

— Не торопитесь, братец, все будет, — заверил Заврак.

— Говорили также, что здесь где-то в пещере живет святой. А не совершить ли нам паломничество?

— Я тоже слыхал о святом, — сказал Заврак, ставя кувшин у шалаша. — Но, очевидно, к этой пещере мы пойдем все вместе. Матушка Масума прихватила с собой пожертвования. Я сам клал на арбу целый узел. Быть может, и устад Кавам и господин Табризи тоже выразят желание поклониться святому…

— Я тоже так думаю, — подтвердил Зульфикар.

— Нет! — вдруг упрямо нахмурилась Бадия. — Не желаю я идти с господами чалмоносцами. Для чего мы приехали сюда? На праздник или для того, чтобы почтительно склонять головы перед этими знатными господами? Мы ведь не в соборной мечети Джаме.

— Верно, — улыбнулся Зульфикар. — Я согласен.

— А вы? — Бадия кинула быстрый взгляд на Заврака.

— И я согласен.

— Достаточно того, что мы в городе изнываем в беспрерывной духоте и скуке.

— О господи, вы только посмотрите на эту «изнывающую в духоте», — заметил Заврак. — Послушайте, милый юноша, остыньте-ка лучше немного.

Бадия рассмеялась. И Зульфикар за ней, хотя ему и не очень понравилось это фамильярное обращение «милый юноша».

— Ладно, друзья, бросим этих важных господ. Пойдем без них.

— А Худододбек? Пусть и он с нами идет, — предложил Заврак.

— Это уж и вовсе ни к чему, — Бадия, вспыхнув, взглянула на Зульфикара. — Пусть идет со своим папочкой. Нечего ему делать с нами, ведь всем известно — куда ни ступит его нога, все вокруг леденеет. Не люблю высокомерных. Терпеть не могу. А мне сегодня хочется на гнедом поскакать, пусть и он порезвится…

— Кажется, вы и нас решили заставить попотеть, не только своего гнедого.

— Вполне возможно, что вы еще побегаете с высунутым языком за моим гнедым.

— Что же, и побегаю, да боюсь, как бы этот мой высунутый язык не навлек на меня беду.

— И правильно, бойтесь. Но не горюйте, стоит человеку лишиться головы, и он сразу избавляется от всех хлопот и забот!

— О чем это вы, юноша? Вы меня так запугали, что я и близко к вам не подойду. У меня и в городе дел хватает, вовсе не обязательно было мне ехать на это гулянье. Остался бы я, глупый, в городе и послал бы вместо себя Гавваса.

— Ну вот, вы сразу и на попятную, — проговорила Бадия серьезно, украдкой взглянув на Зульфикара. — Пойду спрошу разрешения у мамы, и отправимся к святому.

— Но сначала недурно бы позавтракать, — возразил Заврак. — Я так голоден, что готов вместе с вашим гнедым жевать сено.

— Вы, господин Нишапури, даже на таком празднике, даже в присутствии дочери вашего учителя только о еде и думаете, только и заботитесь что о своем чреве.

— Во-первых, вы не дочь, а сын моего учителя, во-вторых, вы не Зулейха, а я не Юсуф,[19] так что нам нечего церемониться друг перед другом. А в-третьих, всем этим умным речам я предпочел бы сейчас добрый кусок хлеба.

— Ай да Нишапури! Ладно, идемте завтракать.

Глава XVII

Святой, обитающий в пещере

Масума-бека уступила после настоятельных просьб дочери и, оставив мужа с друзьями, отправилась к подножию горы Кухисиёх, к святому. Бадия пожелала сама нести поднос с приготовленными для святого слоеными лепешками. Пещера находилась примерно в двух фарсангах от того места, где стояли шатры, и была хорошо видна из долины. Женщин сопровождали Заврак и Зульфикар. Присоединился к ним и Худододбек. Откуда только взялась эта несвойственная ему скромность и почтительность — сын Кавама был любезен с Масумой-бека и вежлив с Зульфнкаром и Завраком.