— Слушай, друг, не произноси ты таких слов, — испуганно произнес Шадманбек. — Не стоит так говорить. А если поблизости бродит Караилан?

— Да что ты! Что здесь делать Караилану? Если он здесь, то это либо я, либо ты. Кто-нибудь из нас двоих.

Юноши рассмеялись. Рассмеялись, но, словно испуганные птицы, тревожно огляделись по сторонам.

Вокруг ни души. Значит, Караилана здесь тоже нет.

Три месяца назад одного воина ни с того ни с сего выволокли из рядов на веревке, всадили в грудь кинжал и сбросили в яму, вырытую еще накануне. Тут, конечно, не обошлось без Караилана…

Наутро войско снова двинулось в путь и, обойдя Уратюбе, направилось к Наву. Еще через день миновали Ганч, и на берегу реки Аксув снова раскинули бивак.

Как всегда, справа — нарядный, весь пестрый шатер Улугбека-мирзы. На самом же деле в этом тщательно охраняемом шатре остановился Амир Давуд Барлас со своими людьми, а Мирза Улугбек отдыхал в другом, стоявшим поодаль, совсем неприглядном на вид. Его тоже надежно охраняли, и вокруг сновали люди Караилана. Рядом с шатром царевича был разбит шатер шейх уль-ислама Исамеддина, но взоры воинов приковывал пестрый шатер — все считали, что царевич там.

Трое друзей пустили коней пастись, а сами расположились на отдых чуть поодаль от других — на самом берегу реки Аксув. Низамеддин, в качестве сына зодчего, считал себя образованнее других и держался куда свободнее, нежели Абуали и Шадманбек. Но эта его «образованность» не слишком-то была по душе Абуали. Однако Низамеддин жаждал не столько блеснуть своей «просвещенностью», сколько привлечь внимание новых друзей к «правдивым, защищающим интересы народа» идеям хуруфитов, пусть запомнят слова наставника хуруфитов о том, что «цари — палачи народа», что «каждая буква корана имеет свой божественный смысл, но что государь не руководствуется всем этим». Открыто говорить об этом Низамеддин все же боялся: гератские друзья наказывали ему строго-настрого не пересказывать эти идеи первому встречному — ведь если Ибрагим Султан проведает об этом, их всех вздернут на виселице.

— Помни, — говорили они, — Караилан вездесущ, а тем паче в походе. Среди воинов он невидимка, он рядом с каждым из нас, в лицо его знает один лишь царевич. Это он сообщает царю о всех подозрительных и свободомыслящих людях и отдает их в руки палачей.

В душе Низамеддин смертельно боялся Караилана и поэтому, говоря своим новым друзьям о хуруфитах, вел туманные речи. Правда, он подробно рассказал им о наставнике Мирзы Улугбека Исамеддине, с которым ему однажды удалось поздороваться за руку, сообщил о том, что Улугбек чуть ли не наизусть знает произведение Джалалиддина Руми «Маснави — маднавий» и считает его, автора этой великой книги, своим учителем, что он с интересом изучает «Хиндистон» Абу-Рай-хана Бируни и «Канон медицинской науки» Авиценны, что отец Низамеддина, сравнивая Улугбека с его младшим братом Байсункуром, высоко оценивает старшего, что Джалалиддин Руми, происходя от хорезмшахов, волею судеб был заброшен в Стамбул, Анкару, Кунию, что псевдоним «Руми» он получил именно там, что женился он на Гавхар, дочери самаркандца Шарафиддина, и что два его сына — Султан и Алавуддин — поэты и пишут на тюркском языке.

— Я не раз участвовал в беседах отца с устадом Қавамом, — закончил свой рассказ Низамеддин, — и слыхал, что господин Исамеддин так же, как господин Саид Барака дает наставления и советы царевичу.

В самый разгар беседы к друзьям неслышно подошел худощавый бесцветный человек с бородкой клинышком, весьма приятный на вид. В руках у него было глиняное блюдо с дымящимся мясом.

— Вам принес, — тихо проговорил он, — отведайте, юноши.

Все трое посмотрели на незнакомца и горячо по благодарили его.

— Зачем же было утруждать себя, мы ведь и сами могли пойти. Вот ведь какой конфуз получился, — сказал, вскакивая с земли, Абуали.

— Это мы должны вам подавать, мы моложе, а пришлось хлопотать вам, — добавил Низамеддин.

— Не хотелось мне прерывать вашей сладкой беседы, — мягко проговорил незнакомец. — Я даже позавидовал вам… Сам-то я уже стар для таких бесед.

Смущенные Шадманбек и Абуали взяли чашки и пошли к котлам. Низамеддин остался с незнакомцем. Ничуть не был похож на воина этот доброжелательный и обходительный человек. Он спросил Низамеддина, кто он, откуда родом, чем занимается. Узнав, что Низамеддин сын Наджмеддина Бухари, незнакомец сказал, что юноша вправе гордиться таким отцом — человеком столь редких достоинств, столь всеми уважаемым, и прочитал благословение Наджмеддину Бухари. Низамеддин приветливо и благодарно смотрел на незнакомца.

Приятели Низамеддина принесли суп в глиняных чашках и тонкие лепешки, испеченные в золе. Незнакомец поднялся и со словами: «Ну вот и ешьте на здоровье, путь-то долгий»— удалился.

— Даже сравнить нельзя этого человека с грубияном сотским Абдуллабеком. Этот как отец родной — добрый, заботливый. Вот таким и надо быть в походе. Мудрые люди всегда доброжелательны.

Низамеддин с Шадманбеком наперебой превозносили незнакомца, да и не удивительно — с той поры, как они покинули отчий кров, это был первый человек, проявивший о них заботу и поинтересовавшийся их здоровьем.

На рассвете лагерь свернулся, и войско, во главе с полководцем Амиром Давудом Барласом, снова двинулось в поход. Шли два дня и две ночи, с короткими перерывами, и расположились на привал лишь в стороне от Ходжента, на берегу Сайхуна. Улугбек-мирза получил тайное сообщение из Герата, где вновь говорилось о походе на Фергану. Бек Ходжента вышел навстречу царевичу, тот принял его в своем шатре, и, после секретных переговоров, бек оставил ему сотню воинов под началом Якуббека.

— На обратном пути, высоко воздев знамя победы, загляните в Ходжент, будете дорогим гостем, — пригласил бек.

Попрощавшись, он вскочил на коня и с сопровождающей его свитой отбыл в свой город.

Едва улеглась пыль, поднятая копытами лошадей, едва скрылся из виду бек со своим отрядом, как к яме, вырытой в стороне среди густых зарослей колючек, под вели двух юношей. У обоих были связаны за спиной руки. Низамеддин и Абуали еще вчера приметили, как роют в сторонке эту яму кетменями, и всё дивились — если для котлов, то почему роют ее на отшибе, из-за колючек к ней и подобраться нельзя. Да разве кто делает очаг таким глубоким? Но не успели они разгадать эту загадку, как к яме подвели двух каких-то юношей, и сотские кликнули воинов. Целой толпой воины бросились на их зов… Низамеддин, Абуали и Шадманбек тоже подошли поближе и удивленно взирали на пропс ходящее. Еще позавчера они столкнулись с этими юношами около котла, когда те брали еду. Оба были вооружены, оба чему-то весело смеялись…

Воины тесным кольцом окружили яму. Тысяцкий влез на холм, поодаль от связанных юношей, и обратился с речью к воинам. В толпе находились также Амир Давуд Барлас с шейх-уль-исламом Исамеддином.

— Верные воины его величества государя! Слушайте все! Вот они — негодные сыновья самаркандского купца Исраилходжи. В пути они незаметно отделились от победоносного нашего войска и намеревались бежать. Можем ли мы, храбрые государевы солдаты, снести такой позор? Оба преступника приговорены к смерти.

— Неправда! Мы не собирались бежать, — в один голос негодующе закричали приговоренные.

— Аминь! Аллах велик! — Шейх-уль-ислам провел ладонями по лицу.

И тут на глазах у всех два темнолицых великана палача выхватили из-за голенищ ножи и с размаху вонзили их в грудь осужденных. Когда юноши с криками боли упали на бок, палачи, ловко выдернув ножи, еще дважды поразили ими свои жертвы. Несчастные рухнули в яму. И сразу же двое людей, держащие наготове кетмени, стали поспешно ее засыпать. Поднялось целое облако душной пыли, угрюмо, в безмолвии стали расходиться испуганные зрители.

Еще только вчера весело шутившие с товарищами и друг с другом, смеявшиеся по любому поводу, а то и вовсе без повода, Низамеддин и Абуали, тревожно переглянувшись, молча побрели к своим стреноженным коням. Никто в эту ночь не забылся сном. Перед глазами стояла страшная картина — сыновья самаркандского купца с ножами в груди. Не трудно было догадаться, что где-то здесь, поблизости, бродит Караилан, что это его черные дела. Ох, Караилан, Караилан!