Рядом со строительством находилось крошечное служебное помещение, всего две комнатки — тут-то помещалась контора смотрителя работ.

Порою зодчий Наджмеддин, разложив здесь бумаги и проекты, просматривал чертежи и вместе с мастерами и учениками обсуждал их. Сюда же приносили образцы жженого кирпича, лазуритовых плиток, проверяли их прочность. На таких совещаниях и беседах Ахмад Чалаби — хозяин этой небольшой конторы, но человек далекий от обсуждаемых вопросов — сидел где-нибудь в уголке и беспрерывно зевал. Он наблюдал, как зодчий вместе со своими помощниками вычисляет угол высоты стен и сводов, геометрический треугольник купола, правит чертежи. Но ни в одном вопросе не разбирался, да и разбираться не желал. «Источник всех расчетов, их отец и мать — деньги, — думал он про себя. — А деньги-то в моем кармане. Пока есть деньги, пускай их рисуют разные геометрические фигуры и возводят стены.

А вот не станет денег, так и стены застынут на том самом месте, где кончились денежки. Ох и велика сила золота».

Присутствие на таких совещаниях Чалаби считал своей обязанностью, такой же, как, скажем, доставка кирпича из печей для обжига. Он почему-то решил, что воздвигнуть медресе Мирза поручил именно ему, а всякие там зодчие и мастера — это те же рабочие и поденщики, которых он нанимает и рассчитывает. Отлично понимая, что мысли зодчего заняты отнюдь не золотом, а работой, он нередко оставлял часть денег в своем кармане, другими словами, попросту грабил рабочих и мастеров. Зодчий догадывался о неприглядных делишках смотрителя работ, но оградить себя от этого человека, избавиться от него было ему не под силу. Порою, словно нарочно ожидая минуты, когда зодчий собирается к Байсункуру-мирзе с неотложными и важными вопросами, он, Ахмад Чалаби, опережая зодчего, отправлялся во дворец, шел на прием к царевичу и затем сообщал об этом Наджмеддину Бухари, у которого просто руки опускались. «Но ведь у меня же должен был состояться крайне важный разговор с царевичем, почему же вы своевольничаете?» На что смотритель работ чванливо, словно важный вельможа, отвечал, нагло уставившись на зодчего: «Высокочтимый царевич сказал, что у него сейчас есть дела поважнее, чем строительство медресе».

Не однажды у зодчего пропадали чертежи, проекты и другие важные бумаги, поэтому-то он бережно хранил теперь все эти документы.

Как-то утром в четверг, чуть поодаль от работающих на стройке, зодчий столкнулся лицом к лицу с Ахмадом Чалаби. Люди издали слышали, что между ними завязался крупный разговор. Зодчий раздраженно отчитывал Ахмада Чалаби:

— Оставьте ваше жульничество, иначе вас придется освободить от должности смотрителя работ! Вы человек невежественный, вы далёки от творчества и творите грязный дела. Такого не позволяют себе даже игроки в азартные игры. Вы нечисты на руку, а за это следует положить ваши пальцы на пень и отсечь их топором.

— А где доказательства? — закричал Ахмад Чалаби, тараща глаза на зодчего.

— Доказательства есть, — резко ответил зодчий, — Это подтвердит каждый, работающий здесь. Вы утаиваете часть денег, прикарманиваете их, недоплачиваете людям.

— Я буду жаловаться на вас его величеству и царевичу Ибрагиму Султану! — завопил во весь голос Ахмад Чалаби.

— Жалуйтесь. Его величество установит истину и накажет того, кто крадет деньги из государственной казны. Я не боюсь ваших угроз, я — зодчий. А вы занимались и занимаетесь мошенничеством, — отрезал Наджмеддин.

Бледный как полотно Ахмад Чалаби, поняв, что его загнали в тупик, вдруг рухнул на землю и завопил: «Ох, сердце, сердце…» В углах губ выступила пена.

Зодчий отлично понимал, что этот мошенник притворяется.

Сбежался народ. Сверху, с лесов, башен и порталов, начали спускаться рабочие. Заврак и Зульфикар увели зодчего подальше, попытались его успокоить.

— Не огорчайтесь, вы же видите, что это просто притворство, хитрость, да к тому же грубая! Такой человек способен на любую низость. Он нарочно разыгрывает комедию, чтобы взять над вами верх. Ни для кого это не тайна…

Но зодчий не мог отделаться от чувства страха. Он стоял, опустив руки, стыдясь этой гнусной сцены. Стоял в окружении своих учеников. Кое-кто из присутствующих, не разобрав, что здесь произошло, винил зодчего, жалел распорядителя работ, бессильно распростертого на земле. А тот время от времени судорожно, как рыба на суше, раскрывал рот, таращил глаза, хватался за сердце и вопил: «Умираю, умираю… Ох, умираю».

Зодчий растерянно глядел на него, затем подошел и негромко проговорил:

— Встаньте, зачем же так, что с вами?

— Уйдите, уйдите от меня, — еще громче закричал распорядитель работ, отворачиваясь от зодчего. — Немедленно пошлите гонца во дворец, привезите сюда Бансункура-мирзу! — крикнул он окружавшим его людям, — Скорее! Сообщите его величеству, что я умираю… Вот этот бухарец довел меня, ах, ох…

Все застыли в недоумении. Кто-то сообразил принести воды, подал Ахмаду Чалаби, побрызгал ему в лицо.

Заврак Нишапури решительно взял зодчего под руку.

— Пора уходить, — сказал он, — при вас он никогда не кончит своих фокусов. Зульфикар и Гаввас отвезут его домой.

— Правильно, пусть отвезут, вон арба, — чуть оживился Наджмеддин. — И скажите Зульфикару, пускай вызовет табиба.

Гаввас подогнал арбу, Ахмада Чалаби осторожно подняли и положили на подстилку. Рядом сели Зульфикар и Гаввас, и арба медленно тронулась. Распорядителя работ повезли домой.

Вконец расстроенный зодчий тоже отправился к себе, опираясь на руку Заврака. Люди вновь вернулись к работе, а остальные разбрелись кто куда, но мастера, работающие на самом верху — на куполах, так и не спустились вниз. Во-первых, нельзя допустить, чтобы застыл раствор ганча, а во-вторых, они уже не раз видели «художества» Ахмада Чалаби.

Оставив Заврака во внешнем дворе, зодчий прошел в свою комнату и лег, уткнувшись лицом в подушку. Прибежала Бадия, затем жена. Увидев, что отец совсем болен, Бадия бегом принесла крепкого чая, потом снова выбежала и вернулась с тазом, узкогорлым кувшином и мылом. Зодчий сидя вымыл лицо, руки и снова лег… Заврак на минутку заглянул к себе в комнату и снова отправился к медресе.

Глава X

Поход на фергану

После смерти Тимура царевичи, правящие в различных областях и провинциях, оказались в повиновении у Шахруха, должны были покориться ему. Столица государства была поэтому перенесена из Самарканда в Герат.

Желая сохранить целостность страны и окружить себя верными людьми, Шахрух, не особенно доверявший племянникам, назначил правителями многих областей и краев своих сыновей. Вот тогда-то и началась борьба с наследниками братьев Шахруха, сыновей Тимура Джахангира, Умаршейха и Мираншаха. Шахрух отдал Самарканд старшему своему сыну Улугбеку, Шираз — Ибрагиму Султану, Кабул, Газну и Кандахар — Суюрготмышу-мирзе, а Астрабад — Байсункуру. Однако это, казалось бы, мудрое решение не принесло ожидаемых плодов. Много позднее внук Шахруха, сын Байсункура Султан Мухаммад отказался подчиниться деду, укрепился в Иране и стал править самостоятельно. Шахрух двинулся было на Иран с огромным воинством, но не одолел внука и вернулся ни с чем. Итак, до конца своей жизни Шахруху не удалось подчинить Западный Иран Герату. А еще задолго до этих событий, боясь ослабления своей власти, опасаясь раздробления страны, Шахрух в 816 году хиджры (1413 год по христианскому летосчислению) послал Улугбека-мирзу на Фергану. То был первый поход молодого царевича — правителя Самарканда. Мухаммад Тарагай Улугбек был сызмальства отдан на воспитание Сарай-мулькханым — своей прославленной бабке — супруге Тимура. С Гаухаршодбегим, своей мачехой, он виделся редко. Обычно Тимура в походах сопровождала так называемая «семейная» арба, и в этой-то арбе малолетний царевич вместе со своей бабкой следовал за войском. Так побывал он в Хазаре, на Амударье, в Кабуле.

Когда Улугбеку исполнилось десять лет, его женили на дочери Мухаммада Султана — юной Акобегим. По материнской линии она принадлежала к роду Узбекха-на — правителя Золотой орды — и принесла мужу титул «Кура га ни», такой же титул носил л его дед.