— Истинно так, — с одобрением подтвердил слова своего ученика молла Ачилды и тот, высокий, сутулый, со взгорбленной спиной, зардевшись от похвалы, вдруг выпрямился, потрогал чёрную бородку и провозгласил:
— Именем аллаха и нашим судом праведным повелеваем вам, Закир-ага, до наступления полнолуния вернуть молле Ачилды стоимость восьми овец. За неуплату положенного в срок пострадавший возымеет право на имущество ваше…
Всё это время, пока шёл суд, Ишали-ага с любопытством рассматривал будущего зятя и находил, что хоть с виду он и неказист, но ум у него есть. И как только молла Лупулла вышел из мечети, Ишали-ага присоединился к нему и взял под руку.
— Что и говорить, вы справедливо решили дело, — польстил ему Ишали-ага.
— Послушанию и справедливости учит нас коран, — высокомерно ответил молла Лупулла.
— Я давно хотел с вами вместе выпить по чашке чаю… Не могли бы вы зайти ко мне? — предложил вдруг Ишали-ага.
— С удовольствием, дорогой Ишали-ага. Видно богу угодно, что вы меня приглашаете… Всё от бога…
В комнате у Ишали-ага они сели на белую кошму. Жена хозяина подала чайники и кристаллический сахар — набат. Молла Лупулла, напустив на себя важность, начал беседу о боге и его могуществе.
— Бог есть, единое бытие, разлитое во всех земных тварях. Он вечно обнаруживается и проявляется…
— Значит, содеянный грех чабаном Закиром тоже божеское проявление? — испуганно воскликнул Ишали-ага.
— Разумеется, — невозмутимо отозвался молла Лупулла. — Бог в, чабане увидел дьявола. Ибо он вступал в связь с урусами. И покарал и его, и других за то, что допустили грех…
— Да… да, пожалуй, это так и есть, — согласно закивал Ишали-ага.
— Всё от бога и всё к богу, — заверил молла Лупулла. — Цель сотворения человека — служение богу. Искание истины — совершеннейшая часть этого служения…
Выпив чая и откушав баранины, молла Лупулла почтительно распрощался с хозяином, и Ишали-ага тотчас пришёл к выводу, что зря Янгыл сидит дома, пора её готовить к выдаче замуж за этого человека…
Чабан Закир-ага тем временем решал, что ему делать дальше. Он ходил по двору, заложив руки за спину, гневно говоря жене:
— Четырёх наших овец, которые в отаре, придётся отдать хозяину сегодня же. Пусть возьмёт… пусть подавится! Остальных немного подождёт.
Жена скорбно внимала словам мужа и всё время думала: где же теперь Закир будет добывать хлеб? И он, словно подслушав её мысли, сказал:
— Теперь в Базар-Тёпе мне делать нечего. На кусок здесь не заработаешь. Останешься с детьми, а я пойду на заработки к урусам. Корабли грузить буду, как-нибудь проживём…
Услышав плач и причитания жены, Закир-ага прицыкнул на неё и скрылся в кибитке. Вечером, забросив за плечи полупустой хурджун, чабан спустился с холма Базар-Тёпе и быстро зашагал в сторону Амударьи.
А Арзы и Янгыл в тот вечер, как всегда, вместе пригнали коз. За день они, о многом переговорили, и теперь Арзы решил, что пора объявить своим родителям, чтобы они посылали сватов в дом Ишали-ага.
Янгыл же, едва переступившую порог своей кибитки, Ишали-ага спросил:
— Не устала ли? Всё ли хорошо в горах?
— Хорошо, отец, очень хорошо! — отозвалась Янгыл, удивляясь столь необычным вопросам отца.
— Было хорошо, будет ещё лучше, — таинственно заключил Ишали-ага. — Иди к матери, она ждёт тебя.
Янгыл, войдя во вторую комнату, увидела мать за налаживанием коврового станка. Бике-эдже, взглянув на вошедшую дочь, приветливо улыбнулась:
— Ну, вот, доченька, и твоя пора наступила. Сядешь ткать свой самый лучший узор. Посмотри, какая хорошая пряжа!
Янгыл сразу всё поняла.
— Кто он, мама? — спросила она, покусывая от волнения губы.
— Разве тебе не всё равно, доченька? Да и кто спрашивает об этом? Отдадим тебя человеку достойному…
Янгыл повалилась на кошму и горько заплакала.
В горах светило тёплое ласковое солнце, всё выше и выше поднимались травы, цвели кустарники, и красными островками пламенели маки.
Арзы, как и прежде, пригонял сюда коз, но ничего его теперь не радовало: ни красота гор, ни буйство весны, — юноша всё время думал о Янгыл.
Весть о том, что ей запретили выходить из дому и скоро продадут за калым, подействовала на него столь угнетающе, что первые три дня он проболел — не мог подняться с постели: Он не мог жить без Янгыл, а главное, не мог представить её в объятиях чьих-то чужих мужских рук… По ночам он бредил её именем, горел, словно на него навалилась лихорадка.
Отец юноши, видя это, заслал сватов в дом Ишали-ага. Но посланников там приняли холодно, ответили, что девушка ещё молода и её не собираются выдавать замуж. Сваты обо всём доложили отцу Арзы, а тот как мог успокоил сына. Арзы начал строить иллюзии: «Пройдёт ещё немного времени, и родители Янгыл согласятся». Ему не хотелось думать, что сватам был дан вежливый отказ.
Но именно так оно и было. Мшали-ага и думать не хотел, чтобы его дочь стала женой человека из другого, не его племени. Отказав одним, Ишали-ага зовёт не собирался скрывать, что выдаёт дочь за человека именитого и достойного. По Базар-Тёпе уже ходили слухи о скорой свадьбе Янгыл и моллы Лупулла — любимого ученика кази.
Арзы ничему этому не хотел верить, и, находясь в предгорьях со своими козами, сжигал своё сердце сомнениями: «Неужели Ишали-ага откажет?»
Тем временем Янгыл ткала свой свадебный ковёр. И пока у неё плохо это получалось. Но рядом с ней постоянно находилась мать и подсказывала, как вязать и обрезать узелки, рассказывая попутно, какие ковры бывают на свете. Мать всё время твердила, что девушка-невеста должна отобразить на ковре свою любовь к будущему мужу. Но Янгыл всё время думала о своём любимом и бедном Арзы, и ковёр у неё получался с печальными оттенками. Эрсаринская роза на ковре не цвела и не радовала, а была поникшей и толкала на глубокие раздумья о несчастной любви.
Между дел Янгыл забавлялась с малышами своего старшего брата Таджи. Глядя на двух маленьких девочек, она задумывалась о свеем будущем и сознавала, что и у неё когда-то будет ребёнок, и от мысли, что этот ребёнок будет от нелюбимого, приходила в смятение. «Ведь самое большое счастье на земле, — думала Янгыл, — когда встречаются двое, по взаимной любви соединяют свои судьбы, рождается новый, третий человек и живёт, и растёт, и переживает тех, что дали ему жизнь. И сам он в своё время кому-то подарит жизнь. И так без конца…»
Мысль о том, что ей придётся жить не с Арзы, убивала в девушке все радости жизни. Глаза её, наполненные печалью и слезами, вызывали сострадание даже у матери, но ненадолго. Бике-одже, видя, что дочь опять о чём-то думает, начинала утешать её, а потом и ругать за слёзы и вздохи. Тут же следовали правоучения и наставления о безропотном подчинении воле родителей, о законах шариата. Разбитая душевно, Янгыл снова принималась за ковёр. Руки её двигались безвольно, и в измученной душе не было ни капли надежды вырваться на свободу и встретиться со своим любимым. Да разве эта встреча спасла бы её от отчаяния и могла бы изменить что-либо в её судьбе, — ведь судьба её уже решена. Встреча с любимым только разбередила бы и без того измученное сердце.
Отчаяние же Арзы дошло до предела, когда он узнал, что очень скоро его любимую отдадут этому длинному, сухожилому, чахоточному мулле Лупулла. Арзы в отчаянии начал искать встречи с Янгыл. «А как же наша клятва? Неужели она нарушит её?» терзаясь, спрашивал, он себя и, точно повзрослев, хорошо понимал, что их клятва — всего лишь искренний порыв горячо любящих сердец, а жизнь совсем-совсем иное.
Вечерами он подходил к двору Ишали-ага и часами простаивал в надежде, что выйдет Янгыл, и им удастся встретиться вновь. Он видел её мать, отца, братьев, сестрёнок. Однажды, увидев её, Арзы подойти побоялся и только издали помахал ей рукой и заметил, что она остановилась, посмотрела в его сторону, а затем скрылась в кибитке. Он ожидал её почти до утра и, наконец, дождался. Янгыл вышла, когда уже занимался рассвет.