Он не смог определить, которые же из них эскадренные миноносцы, которые просто сторожевики, даже тральщиков он не увидел. Все корабли были сильно вооружены, почти на всех палубах он видел торпедные аппараты. Только крейсера, стоявшие в дальнем конце гавани, оказались знакомыми по фотографиям в газетах и журналах. Буксир тащил из гавани огромный плавучий кран. Такого колоссального крана Александр Николаевич в жизни еще не видывал.
Флот стал новым, совсем не таким, каким он жил в памяти старого моряка.
— Сила? — словно догадываясь о мыслях Александра Николаевича, спросил Кисель.
— Ничего не скажешь.
— Ближний — наш, — Кисель показал на громады крейсеров, казавшихся от пасмурной погоды синими, как дальние горы. — Сигнальщики нас, небось, уже заметили.
За забором, отделяющим улицу от гавани, тонко просвистел паровоз, он толкал три платформы с грузом под зелеными чехлами; дым паровоза закрыл было вид на гавань.
Кисель, подождав, пока ветер разгонит дым, снял с себя белую бескозырку, достал из кармана платок, приблизился вплотную к перильцам балкона и замахал фуражкой и платком над головой. В ту же секунду на крыле самого верхнего мостика крейсера засверкал сигнальный прожектор. Кисель, быстро работая руками, начал «писать» семафорной азбукой. Прожектор понимающе подмигивал ему.
— Передал, что все в порядке, — сказал Кисель, надевая бескозырку. — Сейчас доложат командиру. — Он сунул в рот папиросу и закурил.
— Слушай, браток, а как это ты нас на вокзале опознал? — спросил Александр Николаевич.
— А! — Кисель весело улыбнулся. — Не простое то задание было. Командир сказал: «Товарищ Кисель, встретить обязательно, особых примет никаких сказать не могу. Говорят, я в отца вышел, да ведь он на двадцать с лишним лет старше меня, так что наше сходство тщательно разглядывать надо. На мать я не похож, дочь на меня тоже не похожа». Я ответил командиру, что примет вполне достаточно. А что мне оставалось? Я вас узнал по виду людей, которые ждали, что их встретят, и ошиблись.
Послышался резкий долгий звонок.
— Это командир. — Кисель торопливо замял о перила папиросу и быстро пошел в прихожую.
Лидочка опередила всех. Она в возбуждении, притопывая ногой, кричала в телефонную трубку:
— Скоро приедет? Так и пишет?.. Папа, а когда мама приедет?.. Ты обязательно принеси это письмо. Ну, кого теперь позвать: дедушку или бабушку? Дедушка — вот он, здесь. — Лида передала Александру Николаевичу трубку и побежала за Варварой Константиновной в кухню. — Бабушка! — кричала она. — Может, вы с дедушкой и маму увидите. Она скоро приедет. Папа сказал. Иди, бабуся, поговори с ним.
Александру Николаевичу Дмитрий сказал, что очень рад их приезду, что так о многом нужно поговорить и он в нетерпении пробудет на корабле еще часа два, а там удерет, ни на что не глядя. Варвару Константиновну он попросил взять в свои руки все хозяйство в доме и сказал, что Лида ей поможет.
Последним взял трубку Кисель. Он был немногословен и, сказав «слушаюсь», положил трубку.
— Велено на корабль, — он отдал честь и открыл дверь. — Счастливо оставаться.
— А чайку? — спохватилась было Варвара Константиновна, но дверь за Киселем уже захлопнулась.
Варвара Константиновна, словно опасаясь, что ее услышит Лида, оглянулась.
— Слышал, что Митя Лидушке обещал? Никак, он решился на что-то. Как думаешь? — шепотом спросила она. — Нам не захотел говорить, а дочери сказал.
Александр Николаевич пожал плечами.
— Потерпи еще два часа, — усмехнулся он. — Сам придет и все доложит. Если только есть, что доложить. Ты скоро внучку накормишь?
— Да ведь не на газу стряпня. На электричестве.
— Дедушка Сандрик! — крикнула Лида из столовой. — Иди сюда. Я тебе поиграю. Хочешь?
Александр Николаевич, словно найдя, наконец, себе место, сел в столовой на тахту.
Лида открыла крышку пианино, поставила на полочку ноты и, взобравшись на вертящийся табурет, несмело положила руки на клавиши.
Она изрядно подзабыла все свои когда-то разученные пьески и оттого, что путалась, досадовала на себя, краснея и кусая губу. Но игры не бросала: девочка ждала прихода отца и, чтобы не томиться, занялась музыкой.
Не ради только праздника вызвал телеграммой Дмитрий своих старых родителей. Но вот при телефонном разговоре в его голосе Александр Николаевич не почувствовал душевности. Что-то чересчур бодро он говорил.
«Ничего он не решил, напрасно, мать, надеешься, — думал Александр Николаевич, слушая сбивчивую игру внучки. — И к душевному разговору он не готов. И если это так, мы с матерью поведем разговор».
Старый Поройков все еще не знал, что он скажет сыну, какой совет даст в его трудном житейском деле. Он знал одно: все надо распутать, вычистить все лживое, ненастоящее из жизни Дмитрия, а стало быть, из жизни всей семьи Поройковых. Пусть это будет очень тяжело для всех, пусть беда Дмитрия так и останется для всех бедой, зато все должно стать ясным, чтобы ничего ни от кого не надо было скрывать, и тогда всем станет легче жить. А как и что надо будет делать, станет видно при встрече, сегодня же. Как казалось Александру Николаевичу, должна была, восторжествовать большая Правда жизни. В чем она была, эта Правда, он не смог бы объяснить словами, но всегда он чувствовал ее сердцем и знал, что она-то всю жизнь была его суровой союзницей, будет такой же и сейчас в его тяжелом отцовском деле.
XIV
Дмитрий Александрович вошел в квартиру немного запыхавшийся.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — почти закричал он. — Папка ты мой! Мама! Ой, Лидок, да ты подросла! Даже платье новое пришлось бабушке шить. Ну и молодцы. И самолетом не заробели?! — говорил он, не скупясь на объятия и поцелуи. — Отдохнули с дороги? А поели чего?
— Лиду накормила. А мы с отцом тебя ждали. И от дороги не устали, — ответила Варвара Константиновна. — Этот твой Кисель молодец какой: и яичек припас, и винца, и всего, что надо. Сам-то ты голодный?
— Нарочно ничего не ел, чтобы с вами поужинать. Ты, мамка, тогда эту самую яичницу, что ли? Или, может, мне заняться?
— Сиди уж. Лида, ты бы на стол пока собирать начала. — Варвара Константиновна открыла буфет. — Доставай-ка, что требуется. — Она своим спокойным тоном как бы просила Дмитрия уняться и тоже успокоиться.
— Мы вместе займемся сервировкой, — воскликнул Дмитрий. — Ну-ка, Лидок! По всем правилам.
Он начал расставлять рюмки, тарелки, звеня ножами и вилками, и все это делал суетливо, расспрашивая Александра Николаевича про Артема и Вику, про Марину и Анатолия.
«Бодрится. И не знает, как к главному приступить. Да и как приступишь при дочери-то», — определил состояние сына Александр Николаевич.
Улучив минуту, будто по делу, Дмитрий ушел на кухню.
— Мама, — сказал тихо он, меняясь в лице и робея. — Мама… На, прочти, — он отдал матери письмо Зинаиды Федоровны. — Ведь нам нельзя… Невозможно много говорить, пока Лидочка с нами. В котором часу она теперь ложится спать?
— Может, сегодня с дороги и пораньше ляжет. Да только от разговора с ней ты не уйдешь. Ока почти все знает, — тихо ответила Варвара Константиновна. Она развернула и прочла письмо с совершенным спокойствием. — Ты по телефону Лидочке обещал скорую встречу с матерью? Что надумал?
— Ты видишь, мама, как она… Зинаида, несчастна… Я отдам ей дочь. Я должен это сделать.
— А сын? Саша? С ним как решил?
— Ах, мама, тут я сколько ни думал, ничего не в силах изменить.
— Не в силах? Подумаем тогда вместе. — Варвара Константиновна твердо и строго взглянула в глаза Дмитрию. — Старик решил вернуть себе внука. Иди к Лиде да пришли ко мне отца.
Из немногих слов матери Дмитрий понял, что его родители будут вести себя в его деле решительно и ему нужно быть готовому к тяжелым испытаниям — и в ближайшие же часы. Вернувшись в столовую, он послал Александра Николаевича к Варваре Константиновне и, увидев, что Лида с трудом нарезает хлеб, взял у нее нож. Он уже не мог заставлять себя держаться так, как держался до короткого разговора с матерью.