Пройдя дальше, Мари-Клэр встретилась с голубыми глазами Гильды Иенсен. Раньше эти глаза пылали жарким пламенем. Теперь они погасли, и каждый раз надсмотрщица с радостью это отмечала.

Женщины выстроились по номерам, и Мари-Клэр не заметила ни одного пропуска. Она вглядывалась в каждое лицо, ловила испуганные взоры и не могла понять, почему все сегодня стали такими покорными. Так или иначе, но видеть это было приятно.

Советские девушки должны были стоять в конце шеренги, у четвёртого барака. Медленно подходила Мари-Клэр к этому месту, стараясь растянуть удовольствие и в то же время заглушить собственную неуверенность.

Она прошла вдоль всей шеренги и в первое мгновение не сразу поняла, что случилось.

Плац замер.

— Старшая по бараку, ко мне!

Мари-Клэр произнесла эти слова совсем тихо, но они были слышны в каждом уголке — такая могильная тишина стояла на плацу. Из шеренги выбежала женщина.

— Где номер девятьсот двадцать семь? Где номер девятьсот двадцать восемь?

Старшая по бараку побледнела, лицо её стало совсем прозрачным. Она не ответила.

— Я жду, — Мари-Клэр едва заметно пошевелила хлыстом.

— Я не знаю. Они были тут.

— Кто должен это знать?

— Они всё время были здесь, — оправдывалась старшая по бараку, но Мари-Клэр уже не слушала.

Она побежала в барак, чтобы проверить нары заключённых. Там никого не было.

Мари-Клэр вернулась на плац, и насторожённая тишина открыла ей больше, чем сказали бы десятки допросов. Так вот почему такими покорными были сегодня пленницы! Так вот почему сегодня такой порядок в лагере!

Через пять минут начальник лагеря Дюбуа-Каре капитан Крамер уже знал, что две советские девушки исчезли.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Жаркий летний вечер опускался над Нью-Йорком. В глубине улиц вступила в свои права темнота, иссечённая резким светом автомобильных фар и зеленоватым сиянием уличных фонарей. Если смотреть сверху, то улица кажется фантастической декорацией. Свет и темнота сменяют друг друга неожиданно, словно на сцене. На высоте девятнадцатого этажа слышен только приглушённый гул, будто тяжёлые камни катятся внизу по улицам огромного города.

Этот дом принадлежал лично мистеру Сэму Гибсону, и он, по обычаю всех деловых людей своего круга, устроил свой кабинет на последнем этаже. Каждый приходивший к мистеру Гибсону должен был почувствовать, на какой высоте стоит хозяин. Этажи несколько напоминали длинные анфилады комнат, которые надо было пройти во дворце, направляясь на аудиенцию к коронованной особе. Сэму Гибсону часто приходило на ум это сравнение, и оно ему очень нравилось. Правда, он не знатен, не может претендовать на звание короля стали, нефти или мяса, но всё же в его руках немалая власть. Почему же он не может разрешить себе это невинное удовольствие — принимать Посетителей на девятнадцатом этаже!

Сэм Гибсон стоял на балконе и, опираясь на бетонный барьер, смотрел вниз. В потоке блестящих машин, быстро бежавших по асфальту, он хотел увидеть только одну. Он даже почувствовал что-то похожее на волнение и не удивился: речь шла о слишком серьёзных вещах.

Гибсон прошёл в кабинет и остановился у широкого письменного стола. Провёл рукой по блестящему стеклу, чуть наклонился и в тёмной глади увидел своё лицо. Оно было именно таким, каким хотел его сделать Сэм Гибсон, — немного взволнованным и в то же время сохраняющим достоинство. На карту было поставлено слишком многое. От предстоящей беседы зависит, останется Сэм Гибсон на высоте своего девятнадцатого этажа или ему придётся спуститься, может быть, до самого подвала.

Он посмотрел на часы. До назначенного срока оставались минуты. Сэм Гибсон прислушался: полная тишина стояла во всех комнатах девятнадцатого этажа.

Гибсон напряжённо следил за часовой стрелкой, и ему казалось, что он физически ощущает течение времени. Что ж, генерал может сегодня позволить себе немного опоздать. Когда-нибудь Сэм Гибсон припомнит ему каждую минуту ожидания.

Прошло ещё три минуты. Встревоженный Сэм Гибсон опять вышел на балкон и увидел рядом с собой и над головой огромные огни реклам. На этом фоне свет уличных фонарей казался бледным. Гибсон постоял немного и вернулся в свой кабинет.

Прошло уже пять минут.

Издалека послышались приглушённые шаги, и Гибсон сразу оживился. Выражение растерянности и тревоги исчезло с его лица.

Он остановился у стола и выжидающе смотрел на двери.

Они раскрылись бесшумно, пропустив высокого седого человека. Костюм сидел на нём безукоризненно, но чувствовалось, что это — военный, одетый в гражданское платье. Гибсону понравилось это: если генерал счёл возможным прийти к нему в штатском, то говорить будет значительно легче. Стараясь быть совершенно спокойным, он склонился в коротком поклоне и крепко пожал генералу руку. Он пригласил гостя сесть. Генерал, внимательно разглядывая лицо Гибсона, опустился в глубокое кресло. Хозяин сел в кресло напротив, желая этим подчеркнуть неофициальность и интимность беседы.

Всегда ценя своё и чужое время, Гибсон всё же не решился сразу приступить к делу. Ему хотелось, чтоб генерал сам начал этот деликатный разговор или хотя бы дал повод его начать.

Некоторое Бремя они беседовали на нейтральные темы, а затем Гибсон, издалека подходя к самому главному, спросил:

— Как вы думаете, генерал, мы когда-нибудь перейдём Ла-Манш?

Генерал с минуту внимательно смотрел на Гибсона. Он хорошо понимал, что это только подготовка к настоящей беседе, и поэтому ответил благосклонно:

— Да, я уверен, что в самое ближайшее время мы перейдём Ла-Манш. Президент Рузвельт сумел доказать неотложность операции. Он очень хотел бы проделать это раньше, но, по нашему мнению, такая операция была ещё несвоевременной. Сейчас уже все понимают, что срок пришёл.

— А где сейчас находятся русские войска? — спросил Гибсон.

— Я не вижу прямой связи вашего вопроса с предыдущим, — сухо ответил генерал. — Могу только сказать, что русские войска уже почти повсюду вышли на границы Румынии, а вскоре могут оказаться и на границах Германии. Почему это вас интересует?

— Вы знаете, что это интересует не только меня, генерал. Вы, вероятно, тоже довольно внимательно изучаете продвижение русских войск. Будет очень неприятно, если они неожиданно появятся на побережье Атлантики, не правда ли? Вы не разделяете моего опасения?

— Возможно, — уклончиво ответил генерал.

— Значит, если я вас правильно понял, на Германию очень скоро обрушится ещё один удар и там произойдут решающие бои?

— Это тоже возможно.

— И вы думаете, что предстоят жестокие бои?

— Немцы будут сопротивляться до последнего. Они охотно пошли бы на мир с нами, продолжая войну против России, но, к сожалению, наш президент питает склонность к социалистическим мечтаниям и чрезмерной честности. Вот если бы у нас был другой президент…

Гибсон не дал генералу договорить:

— И предполагаются большие бомбовые удары по городам и заводам?

— Да, это можно сказать наверняка.

Гибсон помолчал, и генерал понял, что всё предыдущее было только предисловием и что именно сейчас начнётся разговор, из-за которого, собственно, и задумано было это свидание. Он смотрел на Гибсона и ждал.

— Я пригласил вас, генерал, — начал Гибсон, — имея в виду очень сложное и деликатное дело. Коротко оно сводится вот к чему: я и мой компаньон, англичанин Артур Кросби, владеем тремя машиностроительными заводами, расположенными в немецком городке Риген, в Рурской области. Эти заводы принадлежат нам уже давно. Война лишила нас возможности получать нормальные прибыли. Но война идёт к концу, и мы надеемся вскоре снова экс-плоатировать наши заводы.

— Это вполне понятно и не может вызвать возражений, — осторожно сказал генерал, стараясь отгадать ход мыслей Гибсона.

Гибсон покровительственно улыбнулся.

— Мы хотим эксплоатировать заводы, а не развалины, генерал. Немцы их не уничтожат. Я хочу также, чтобы наша собственная авиация их не бомбила.