Таня представила себя опять в штурманской кабине самолёта. Стены расступились — бескрайние просторы раскрылись перед ней, и солнце поплыло навстречу серебряным крыльям большого самолёта.

Девушка увидела, как она летит в Москве над Красной площадью. В небе тесно от самолётов, а далёкие улицы внизу заполнены людьми и машинами. В Москве — величественная праздничная демонстрация, и все люди смотрят туда, где на крыле мавзолея стоит самый родной, самый близкий человек. Его имя Таня не раз повторяла в трудные минуты своей жизни, когда уже нехватало сил терпеть, жить. И всякий раз образ Сталина придавал ей силы, поднимал на дальнейшую борьбу и вселял веру в победу.

Она провела рукой по груди, и неожиданно рука её задержалась на маленькой пуговичке кармана. Таня нахмурилась: карманы гимнастёрки были пусты. В одном из них не было привычного прямоугольника — партийного билета. Над другим не было двух орденов, украшавших когда-то Танину грудь.

Под Кенигсбергом она глубоко закопала свой партийный билет и ордена, торопясь, разрывая руками холодную мокрую глину. Наверное, уже недалеко время, когда в те края придёт Красная Армия и Таня найдёт всё запрятанное, словно вместе с кровью вырванное из сердца.

Даже в концентрационных лагерях, среди людей, которых она видела в первый и, может быть, в последний раз, она всегда чувствовала себя членом партии. В трудные минуты Таня спрашивала себя: а как должен в этом случае поступить член партии, большевик?

Она всегда правильно отвечала на этот вопрос, никогда не ошибалась.

Снизу донёсся шум. Таня быстро убрала в шкаф платье Джен, осмотрела комнату, в которой было проведено столько часов, и вышла. По ступенькам она неслась, как вихрь, но перед самой гостиной замедлила шаг.

В большой комнате спокойно и уверенно звучал голос майора Маркова. Стоя у стола, он водил пальцем по карте и говорил:

— Вот здесь, возле города Риген, были большие бои. Сюда даже прорывались танки союзников, как об этом сообщали газеты, но немцам удалось ликвидировать этот прорыв.

Миссис Энн Кросби тихо вздохнула. Лица остальных слушателей казались совсем спокойными.

Неожиданно прозвучал голос Тани:

— Ну и расскажу же я вам историю об этом Ригене, товарищ Марков!

Кросби вздрогнул. Гибсон заметил это движение и тихо сказал:

— Вот теперь, Кросби, заводы наверняка пропали.

Все они смотрели на Таню и не узнавали её. Майор

Марков даже залюбовался девушкой. Стройная и высокая, в форме советского офицера она выглядела удивительно красивой и сильной.

И в эту минуту Гибсон подумал, что напрасно было пытаться упрятать такую силу за колючую проволоку. Тут следовало принять другие меры.

— Какая ты красивая, Таня, как тебе идёт эта форма, — вдруг сказала Джен, будто ничего не случилось.

Таня не ответила. Она не собиралась забыть то, что произошло в этом доме. Она взглянула на майора Маркова и сказала:

— Уже время прощаться. Я очень благодарна вам, миссис Энн, за гостеприимство. Прощайте, Ральф. Когда увидите самолёт с красными звёздами на крыльях, думайте, что это лечу я.

Крауфорд молчал, только лоб его покрылся испариной.

— Прощайте, мистер Гибсон и мистер Кросби. Мне было очень интересно познакомиться с вами.

Таня посмотрела прямо на Гибсона, на Джен, на миссис Кросби.

— Боже мой, и эго — Англия… — вырвалось у неё.

Она повернулась и пошла к дверям.

Майор попрощался коротким, вежливым поклоном и вышел из гостиной. Он нагнал Таню у высокой железной калитки. Она стояла рядом со старым Бобом, который пришёл попрощаться с девушкой. Он принёс маленький букет красных цветов — в темноте они казались почти чёрными.

На прощание Таня крепко поцеловала старика.

Когда затих шум мотора, Рандольф Крауфорд сказал, глядя на миссис Кросби:

— Она, наверное, не всё знает об Англии. Эх, если бы она сейчас была здесь, я бы ей объяснил, что не всё у нас можно купить за деньги…

— Довольно об этом, Ральф, — сказала миссис Кросби, подойдя к лётчику и положив руку ему на плечо. — Она уже ушла, и никогда вы ей не скажете этих слов. А я теперь всегда буду думать о ней. Мы много спорили с ней, но только сейчас я поняла её убеждённость и честность. Их нельзя купить, Ральф, ни за фунты, ни за доллары.

Она посмотрела на мрачного Гибсона, которому весь этот разговор казался неуместным, и, словно вспоминая, повторила:

— Как это она сказала? «Боже мой, и это — Англия…»

Тяжёлые удары часов прозвучали в холле и отозвались во всём доме. Миссис Кросби отсчитывала удары. Прозвучал удар гонга.

— Прошу всех к столу, — сказала она. — Восемь часов.

И, неожиданно для самой себя находя выход в этой нерушимости старинного порядка, цепляясь за него, как за что-то надёжное, она первая вышла из гостиной.

За обедом никто не проронил слова. Даже мистер Гибсон не похвалил ни одного блюда, даже Джен не напомнила о необходимости немного выпить.

После обеда в кабинете Кросби Гибсон закурил сигару.

— Сейчас нам с вами нужно развить довольно бурную деятельность, Кросби, — сказал он. — Что бы там ни говорила эта девушка, кому бы ни докладывала, а генералам — раз они взяли деньги — придётся исполнять свои обещания. Кроме того, не может быть, чтобы американцы уничтожали собственные заводы. Мне кажется, я выбрал несколько неправильный путь. К Рузвельту с таким предложением, пожалуй, не стоит соваться, но мистер Черчилль прекрасно понял бы нас с вами.

Теперь, когда Таня уже исчезла из дома Кросби, мистер Кросби стал значительно смелее. Кроме того, он хорошо понимал, что Гибсон советуется с ним только для формы, а в действительности сам принимает решения и осуществляет их. Всё более усиливавшаяся зависимость от Гибсона раздражала Кросби, но он чувствовал свою беспомощность и переходил в другую крайность — безоговорочно поддерживал своего компаньона.

Они выработали план спасения заводов. Всё было предусмотрено: кому, когда и сколько денег нужно дать. Но всё становилось сомнительным, когда мысль возвращалась к Таке и майору Маркову.

— Эта советская девушка стала для нас более страшной, чем все немецкие армии, вместе взятые, — рассердился Кросби.

— Это и с самого начала было так. Немцев бояться нечего. Пусть бы они использовали запрещение нашим лётчикам бомбить Риген. Я допускаю даже, что они узнали об этом синем кружке на карте и нарочно сконцентрировали там танки в безопасном месте. В конце концов, это не меняет дела.

Кросби посмотрел на Гибсона, и у него промелькнула мысль, что всё не так-то просто и, может быть, сам Гибсон получил от немцев деньги, чтобы рассказать им о синем кольце. Но Кросби не осмелился спросить об этом. Достаточно было уже того, что он допустил такую мысль. И, словно подтверждая его подозрение, Гибсон сказал:

— Да, немцы сберегли нам эти заводы. Они всегда выполняли свои обязательства, а это выполнить было тем более легко, что оно полезно для всех. Советские люди ничего не понимают и никогда, наверное, не поймут.

— Вы думаете, что когда-нибудь придётся попробовать научить их этому пониманию? — осторожно спросил Кросби.

Гибсон ничего не ответил. Лишь впервые за всё время проявив нервность, он неловким движением сломал сигару, ожёгся и выругался.

А наверху, в маленькой уютной комнатке Рандольф Крауфорд пытался наладить разговор с Джен. Но всё время приходила на память Таня, и то Ральф, то Джен замолкали.

Сейчас лётчик совсем другими глазами смотрел на свою невесту. Много нового появилось в ней за это короткое время.

Припоминая справедливое возмущение Тани, он подпадал под влияние её слов, её чувств и готов был навсегда порвать с Джен. Но сразу же на мысль приходила суровая действительность и его собственное будущее, и приданое Джен, которое должно было стать основой их благополучия. И тогда Крауфорд пытался заглушить свои гневные мысли.

Джен не очень волновалась, заметив перемену в Крауфорде. Она знала его положение, знала, что он зависит от её приданого. Время, чудодейственное время должно было залечить все раны, вытеснив неприятные воспоминания, и вернуть мир в семейство Кросби.