Геннадий Васильевич и тут устроился удобно: постлал одеяла в углу, нашел книжку у радиста. Книжка была трепаная — наверное, интересная. Володя сел поближе к окну. Кусты совсем легли на землю, от ветра и остров словно облысел — отовсюду торчали острые черные камни. Ветер разбивался о них и отступал в море, поднимая водяные смерчи. А волны шли так широко и высоко, что казалось, весь остров качается на их спинах, как корабль, потерявший паруса.

…«Капитан, вы и сейчас мечтаете о море? Будь я проклят, если мне захочется сегодня покинуть землю! — проворчал угрюмый боцман».

«Я всегда мечтаю о море, и в любую погоду оно мне дороже земли… Даже если придет зимний шторм».

— Завтра, наверное, и Гаврилыч вернется. Кончится твое путешествие, капитан, — сказал утром Василий Геннадиевич.

Володя выглянул из палатки, потянулся. Всё те же, до трещинки знакомые камни и лиственница, поседевшая от мелкого дождя. Шторм ушел, но уже второй день небо затянули низкие серые тучи, и из них тихо сеется дождь. Он такой мелкий, что каплю не поймаешь на ладонь — просто рука сразу отпотеет.

Геннадий Васильевич тоже захандрил, даже про своих птиц не вспоминает. Вчера Володя хоть топливо носил для костра, а он так и не вылезал из палатки. Лежал и читал, как оказалось, совсем неинтересную книжку — про любовь.

— И зачем он, этот остров, нужен? — мрачно спросил Геннадий Васильевич, убедившись, что дождь и не думает переставать, — В общем-то, ничего интересного. Верно, папа? Мы больше сюда не поедем. Подумаешь, птичий базар! Вот если бы на Врангеля податься.

«Капитан, земля эта бедна и мало пригодна к жизни… И на ней уже есть метеостанция и поселок, что тут еще делать?»

Володя тряхнул головой: вместо привычных красивых слов получалась какая-то чепуха. Володя давно думал только о доме, хоть и не признался бы в этом даже Василию Геннадиевичу. Остров, как одеялом накрытый серой моросящей тучей, словно погас. Мама была права: ничего здесь нет хорошего. И зачем он торчит посреди бухты, тоже неизвестно.

— Остров, говоришь, зачем? А ты весь его знаешь? — Василий Геннадиевич все-таки разжег костер и теперь осторожно подкладывал в него новые ветки сухого стланика.

— Не весь. Да чего там? Камни да лиственницы. Что я, не знаю? — Геннадий Васильевич нехотя поплелся за водой.

— Вот именно не знаешь, — вслед ему проворчал отец. — Эх и не любопытный же ты человек, просто беда! Но погоди, кое-куда мы сегодня прогуляемся.

…Эту тропу проторили давно. Мимо скалы Орлиного гнезда, вверх по распадку, карабкалась она все дальше от моря — в туман, в неизвестность. Между камней успели подняться побеги рябины, кое-где тропа и вовсе терялась в мокрой зелени. Только корни стланика, узловатые и гладкие, как металл, хранили память о тех, кто по ним ходил.

Очень скоро море исчезло, с двух сторон тропинки стеной встала блестящая рябина и седой от дождя стланик. Потерялось расстояние: не понять, далеко или близко увела их тропа от знакомых мест.

Шли невесело. Василий Геннадиевич чуть слышно подсвистывал бурундукам, а мальчики молчали.

На каком-то взгорье туча над головой поредела, стала просвечивать, а потом сквозь нее прорвались два прямых солнечных луча и упали в море. Оно точно вскипело радостной синью, и от него загорелось все: темные листья рябины, изморось на стланике и слюда на камнях. В одну минуту остров снова стал чудом.

Оказывается, они поднялись уже очень высоко. Рябина кончалась. Между огромных камней «зябко прятались ползучая ива и мелкая березка, на низеньких кустиках кизильника висели красивые белые ягоды, темнела на диво крупная спелая голубика. Внизу литой синей чашей лежала бухта, а в лощине, откуда они пришли, еще прятался слезливый туман и кричали птицы. Володе показалось, что они попали в другую страну. Это не тот, уже порядком надоевший обжитый остров, это его наконец-то найденная земля. Как она красива и не похожа ни на какую другую. Ни один смелый капитан еще не встречал такой.

Уже давно он слышал ровный плеск воды, но как-то не обращал на него внимания. Тропинка резко свернула в сторону, обогнула огромный камень, похожий на башню, и кончилась на скользком каменном уступе. А дальше пенился водопад!

Они стояли у самой его вершины, и мимо них стремительно проносилась темно-зеленая вода, полосатая от белой пены. Ее провожали ветви кустов и чайки, словно скатывавшиеся вниз над потоком. Далеко внизу он исчезал в легком радужном облаке и где-то там, уже невидимый, падал в море.

— Ой, как тут!.. — Геннадий Васильевич и сказать больше ничего не мог, а Володя и не хотел.

Никто никогда не видал до них этой красоты. Ведь по тропинке могли ходить и звери. Медведи, например.

Но глаза уже ловили что-то необычное на той стороне водопада, где над самой водой повис ивовый куст.

— Надпись!

— «Кра… син», — по слогам разобрал Геннадий Васильевич. — А вот еще, еще… Тут много.

Да, тропинку проложили не медведи. На потрескавшихся камнях там и тут виднелись буквы. Писали корабельным суриком кто как умел: «Двинск», «Волховстрой»… И снова «Красин». Сквозь большое «К» в слове «Красин» проросла ольха. Многие надписи и прочесть было нельзя: смыло паводком, затянуло цепкими корнями трав. Словно большое корабельное кладбище, где от пароходов остались только их имена.

— Вот отсюда и начался наш город, — просто сказал Василий Геннадиевич. — Если бы не этот водопад, пароходы не смогли бы набрать воды и век бы еще не пришли в нашу бухту. Теперь понятно, зачем этот остров? — повернулся он к сыну. — Здесь бы по делу-то памятник поставить нужно.

Шумела вода, иногда ее ровный гул перебивал накат морских волн.

Бухта оставалась пустынной, но для Володи ее наполнили корабли. Он видел их, знал. Темные борта глубоко осели в воду — ледяную, покрытую мелкой шугой, — и снасти поникли от ледяной коры. Они входили в бухту медленно, из последних сил, и все тянулись сюда — к воде, к жизни. А уходя, оставляли на камнях свои имена — ведь они не знали, вернутся ли снова. И что перед этим была земля какого-то одного капитана!

Володя взял осколок гранита с мазком сурика — наверное, когда-то он тоже был буквой — и спрятал его в карман. Геннадий Васильевич тоже притих и не спорил, как всегда, оглядывался, нахмурив брови, и кто знает, какие мысли бродили в его рыжей голове. А водопад шумел и уносил к морю никому теперь не нужную воду; Город, выросший на том берегу бухты, обходился теперь без него.

На закате ребята лежали на темных, пахнущих морем камнях. Отсюда хорошо было видно бухту, но город исчез в сизой мгле тумана. Геннадий Васильевич кивнул на море:

— Смотри, вон нефтянка пришла.

Володя приподнялся: недалеко от берега на мелкой волне покачивалось неуклюжее черное судно.

— Ну и уродина, — сказал он с пренебрежением. — Было бы на что смотреть.

Любивший точность Геннадий Васильевич не без труда прочел:

— «Оне… га». А что, капитан, хотел бы ты плавать на таком корабле?

Володя пожал плечами:

— Какой же это корабль? Так… лоханка.

— Ну, ты поосторожней насчет «лоханок»! Если хочешь знать, без этой «лоханки» рыбацкий флот и в море бы не ушел, — строго сказал за спинами ребят голос Василия Геннадиевича.

Володя мельком покосился на него: когда успел подойти? И еще раз глянул на нефтянку. «Онега» не стала симпатичнее.

Вокруг приземистого, измятого корпуса расплывались переливчатые пятна мазута. Даже чайки облетали «Онегу» стороной.

Гравий заскрипел под чьими-то тяжелыми шагами, по берегу шел еще кто-то. Володя обернулся… и увидел дядю Сашу! Он шел своей обычной развалистой походкой, где-то на самом кончике уха держалась потрепанная капитанка, а тугой русый чуб застил глаза.

— Так… Я вижу, к вам новенький прибыл? — весело спросил дядя Саша, показав на диво крупные белые зубы, — Между прочим, я еще и матери его говорил: «Выдери, пока не поздно, а то зачитается да и выкинет номер…» Вот и выкинул.