— И в армию? И в институт? Ерунду говоришь. А теперь подумай: каково ей одной будет век доживать? Какой бы человек ни был твой дядя Саша, а все ей с ним легче жить будет. Глядишь, и позаботится, когда тебя рядом не случится.

Володя призадумался. В словах Василия Геннадиевича была какая-то новая, неожиданная правда. Он ведь и действительно никогда всерьез не задумывался о мамином будущем. Мечтал о том, что станет с ним самим, и лишь изредка, мельком находил в этих мечтах место и для мамы. Мир приобретал все большую сложность. Как разобраться в нем? Надо думать и думать.

Василий Геннадиевич, видимо, понял Володино настроение и не стал продолжать разговор.

Причал был неказистый. Четыре сваи в коричневой шкуре из ракушек и морских желудей, и на них хлипкий дощатый настил. Белый, нарядный катер Гаврилыча сторонился такого неприличия, туго натянув причальный канат.

Мальчики с рассвета сидели на причале, поглядывая на катер. Геннадию Васильевичу пришла чудесная мысль: пусть Гаврилыч прокатит их до Соляного, он ведь пойдет мимо. А оттуда они вернутся маленьким катером, что ежедневно привозит на остров хлеб и молоко. Соляный — большой рыбацкий поселок, там интересно. Василий Геннадиевич не возражал, только велел вернуться в тот же день. А Гаврилыч явно не торопился. Уже и солнце давно оторвалось от гребня сопки, и тени ушли с берега, а его все не было.

От нечего делать мальчики стали высматривать на берегу занимательные вещи, оставленные приливом. Геннадий Васильевич похвастался, что однажды («Ей-богу, не вру!») нашел настоящий морской компас. Но Володя ему не поверил.

Сегодня море не оставило на берегу ничего интересного. Размытый обрывок чалки, сломанный ящик, бутылку из-под шампанского. Все это даже не стоило осмотра. Коричневые мордатые бычки, пупырчатые морские звезды и прочий морской хлам вообще не шли в счет…

Володе уже совсем надоело бродить по берегу, когда со стороны метеостанции наконец-то показался Гаврилыч. Утром его огромная фигура выглядела еще внушительнее. Глаза вовсе утонули в мякоти щек, а нос подозрительно покраснел, но шел он важно и спокойно. Следом плелась и его команда: двое ленивых заспанных парней. Еще одна всклокоченная голова высунулась из кубрика и снова исчезла. Минуту спустя мотор катера чихнул и застучал с перебоями, словно пробуя голос и прислушиваясь, как получается.

— Иван Гаврилыч, а мы к вам, — выступил навстречу капитану Геннадий Васильевич.

— Знаю, что ко мне, но… тю-тю, ничего не выйдет, юнги, — покачал головой Гаврилыч.

— Как — не выйдет? А папа сказал…

— Папа сказал, а начальник приказал. Меняю маршрут. Наше дело такое: куда прикажут, туда и топаем. А вы не вешайте носов, юнги! Еще встретимся! Привет родителям!

И, очень довольный всем на свете, Гаврилыч ступил на причал. Доски прогнулись под ним с жалобным писком, от свай побежала рябь. Через минуту катер уже отошел от явно надоевшего ему причала и начал разворачиваться, оставляя за собой широкую дугу.

Мальчики проводили его глазами. Впереди целый день, на который не придумано заранее никакого занятия.

— Хорошо покатались, — сказал Володя. — Вредный он, этот Гаврилыч, вот и все.

— Да не вредный, он меня катал раньше. А раз приказ — так что? — Геннадий Васильевич провожал глазами катер. — Может, на птичий базар пойдем?

— Да ну их, этих птиц. Ладно, пойдем, — скрепя сердце согласился Володя. Он еще помнил, как его били по голове и плечам тугие, сильные крылья. Но раз Геннадий Васильевич не боялся птиц, Володе тоже не хотелось выглядеть трусом.

Однако до птичьего базара они не дошли. По дороге на взгорье, где и кусты-то никакие не росли, встретилось поле спелой морошки и голубики. Морошка оставила себе только два листика, а между ними выращивала одну-единственную, но крупную желтую ягоду. Голубика стлалась по земле между камней, прячась от ветра за их ребрами. Сизые длинные ягоды лежали на земле. Оторваться от ягод было просто невозможно. Только оберешь один кустик голубики, а на другом ягоды еще крупнее. Мальчики ползали между камней и сухих веток стланика, похожих на сброшенные оленьи рога. Руки посинели от ягоды — не отмыть, а голубики все не становилось меньше.

«Наконец Володе это просто надоело. Он сел на камень и оглянулся, словно отыскивая что-то.

Он не мог бы сказать, в чем дело, только все в этот день казалось ему странным, не таким, как всегда. Небо затянула еле видимая дымка, и солнце висело желтым кругом почти без лучей. Изменились тени, а от них и давно знакомые камни и деревья. Все стало резче, отчетливее и — не поймешь почему — тоскливее. Вот и ягода надоела, и на птичий базар идти не хочется, а впереди еще много времени. И тихо стало как-то удивительно. Молчат кусты, бурундуки, даже море. Вся бухта сверху как блюдце с подкрашенной голубой водицей. Сбившись островками, белеют на воде чайки — им надоело летать.

Геннадий Васильевич тоже забрался на камень и сел, поджав ноги. Он словно и забыл, что собирался идти на птичий базар. Оба молчали.

«И хорошо, что на Соляный не поехали, — лениво подумал Володя. — Так сегодня не хочется ничего».

Напротив, через ложбину, он хорошо видел домик метеостанции. Мелькнула знакомая белая голова радиста, потом прошла какая-то женщина. А потом он увидел, как на мачту медленно пополз всем на Севере знакомый сигнал. Полотнище обвисло и тащилось словно через силу.

— Штормовое предупреждение! — вскрикнул Володя и вскочил с камня.

— Ой и верно! Да и чайки на воде сидят, а я не подумал. Пошли к палатке скорее! — заторопился Геннадий Васильевич.

И в эту же минуту до них долетел знакомый голос:

— Капитаны! Эгей! — Это Василий Геннадиевич бродил по распадку, отыскивая их.

Возле палатки уже лежали два собранных рюкзака, посуда в сетке и одеяла тючком. Василий Геннадиевич вытаскивал из земли колышки, чтобы свернуть и палатку.

— Давайте собираться, капитаны. Берите кто что может — и айда на метеостанцию. Кажется, сегодня будет весело.

Мальчики разобрали вещи, и скоро их отряд побрел берегом к поселку.

Володя нес посуду и думал: откуда все-таки приходит шторм? Небо чистое, если не считать этой дымки, — так она всегда бывает летом, когда лес горит. И по морю хоть пешком ходи. Не верится, что ветер уже летит сюда и лучше не попадаться ему на пути.

В-ту же минуту он почувствовал, как кто-то словно тронул его по лицу прохладной влажной рукой. Голубая вода вдали потемнела, и это темное стремительно побежало к берегу. Пришел ветер. Еще почти бессильный, но уже все изменилось. Ожили кусты, запищали под корнями стланика бурундуки, прилетели и заплакали над островом черные большие птицы. Полоса ряби еще более потемнела и незаметно слилась на горизонте с чем-то еще более темным и грозным. Это уже был шторм.

…В маленькой душной комнате непрерывно пищала морзянка: «Всем, всем, всем…» Белая голова Константина покачивалась в такт словам. Володя видел в окно только хлещущие под ветром ветки кустов, но он видел и море, и белые стаи сейнеров, разбегавшиеся от шторма подальше в открытое море. Земля стала опасной для моряков.

— А отец тогда не захотел спрятаться, да? — вдруг спросил он у Василия Геннадиевича. Тот сидел за голубым столом, вытянув натруженную ногу. Володя уже знал, что он ходит на протезе.

— Спрятаться? Негде нам было тогда прятаться. Кончалась осенняя путина, и пришел зимний шторм. Не такой, как сейчас, — со снегом. Видал, какими приходят сюда пароходы осенью? Не снасти — ледяная горка. А сейнер больно невелик. Эх, да все бы ничего, если бы у меня не отказал мотор! Они с Гаврилычем подошли, взяли на буксир. Вот из-за этого буксира…

Он замолчал, и Володя почувствовал — спрашивать не надо. Там такое было, чего нельзя рассказать даже ему, сыну. Может быть, после, когда он сам поведет в море сейнер, а сейчас нельзя. Он тронул Василия Геннадиевича за руку. Тот обернулся. Понял. А за окном еще только входил в силу северный, всегда коварный шторм. И где-то в море остался катер Гаврилыча, который тоже знал, как это произошло… и с тех пор навсегда распростился с сейнером.