Я вот тебе посвищу. Ишь привычку какую взял: что мы тебе, разбойники или собаки? Ты еще попробуй кинуться на меня. Я тебе тогда кинусь.

Слушаю-с, товарищ командарм, — ответил Галушко, еле заметно улыбаясь.

И улыбочку эту брось! — еще раздраженней выкрикнул Анатолий Васильевич. — Ишь! Нянька какая, — обращаясь к Николаю Кораблеву, показал вдаль, за реку: — Видите, вон там, за рекой, бугорок? Вон! Вон! Это и есть знаменитая конюшня имени Макара Петровича Ивочкина. Видите? Галушко! Чего рот разинул? Дай Николаю Степановичу бинокль.

Николай Кораблев долго водил биноклем, отыскивая конюшню. Он водил бинокль и вправо и влево, смотрел на тот берег и видел только одно: огромная луговинная долина изрезана извилистой речушкой; вправо озерки, болота, заросшие высоким и густым камышом; на противоположном берегу в два-три ряда тянется колючая проволока, виднеются какие-то бугорки, похожие на могильники, окопы — длинные, извилистые. А где же конюшня?

«Фу, черт! — обозлился сам на себя Николай Кораблев. — Не вижу. И их задерживаю», — и, виновато улыбаясь, протянул бинокль Галушко.

Не вижу.

Галушко, почему-то укоризненно посмотрев на него, резко вырвал бинокль и шагнул к лесу, как бы зовя за собой всех, а Анатолий Васильевич произнес:

Не видишь? Вот такая она и есть, конюшня. Невидимая. Ее уже давно нет, конюшни… пустырь остался, как и от многих сел, городов. Страшная война: рушит все.

Вдруг над ними пронеслось что-то яркое, фиолетовое. Это была трассирующая пуля, которую в полете видел Николай Кораблев впервые. Казалось, она несется не по прямой, а как-то ныряет — зигзагообразно и очень красиво.

А-а-а. Собаки. Заметили. Сейчас начнут кидаться, — проговорил Анатолий Васильевич и вдруг, сбитый с ног Галушко, упал на землю.

Тут же повалились Макар Петрович и генерал Тощев, прикрывая командарма своими телами, крича Николаю Кораблеву:

Ложись! Ложись!

Николай Кораблев, ничего не понимая, повинуясь, лег на землю, видя только одно, как отбивается Анатолий Васильевич. Но вот что-то разорвалось. Затем дрогнула земля, и вверх взлетел черный столб. Потом еще и еще. Анатолий Васильевич присмирел, перестал отбиваться. И снова разрыв, левей, над березовой рощицей. Рощица встряхнулась, будто от урагана, и во все стороны полетели сучья, листья.

«Неужели началось?» — подумал Николай Кораблев. Но в этот миг снова раздался взрыв, и самый оглушительный. Николай Кораблев зажмурился, ощущая, как на него посыпалась земля, а когда открыл глаза, то увидел совсем близко от себя огромную воронку. Воронка дымилась, как бы дышала. Галушко вскочил, вскочил и Макар Петрович, Тощев и Анатолий Васильевич. Они кинулись в воронку, приказывая Николаю Кораблеву:

Ползите… Ползите сюда!

Николай Кораблев пополз. Около воронки он хотел было привстать, но на него грубо закричал генерал Тощев:

Не вставать! Ужом. Ужом ныряй.

Николай Кораблев нырнул, ощупывая руками горячую землю. Спустившись в воронку, он так же, как и все, присел и увидел в середине зло улыбающегося Анатолия Васильевича.

Сукин сын, — проговорил тот. — Заметил. Значит, где-то тут неподалеку у них наблюдательный пункт. Эй, Макар Петрович! Соображай: по простым бойцам они не били бы из артиллерии.

А кругом все ухало, гудело, взрывалось: летела вверх черная, даже, казалось, какая-то промасленная земля, падали деревья, взвихривались листья, уносясь высоко в небо. Так прошло десять — пятнадцать минут. Николай Кораблев на все это смотрел без страха, а с каким-то жадным интересом. Вскоре обстрел оборвался. Только еще гудели взрывы в ушах, да со стоном падали надломленные деревья, а иные со скрипом выправлялись, и сыпались откуда-то сверху — с неба — зеленые, сочные листья берез.

Ну. Поползли. Ужом, как сказал генерал Тощев, — и Анатолий Васильевич первый пополз из воронки, за ним Галушко, потом Николай Кораблев, генералы.

Когда они отползли в гущу леса, Анатолий Васильевич поднялся первым и, грозя палкой Галушко, сердито проворчал:

А все-таки эта палка по твоей спине походит. Я же тебе приказывал не кидаться на меня, — но в его глазах мелькнула искорка человеческого довольства: «Вот, дескать, как меня берегут и охраняют». — Нине Васильевне ни звука об этом. Ну, в пятую! — скомандовал он.

«Пятая? Ага! «В пятерочку», — вспомнил Николай Кораблев слова Сиволобова и страшно обрадовался. — Может, и его увижу. Славный мужик!»

Машины неслись по полевой дороге. В первой сидели Анатолий Васильевич, Николай Кораблев и генерал Тощев. Анатолий Васильевич о чем-то долго думал, затем, повернувшись к Тощеву, сказал:

Генерал! Все у вас тут неплохо, однако артиллерию отсюда уберите, поставьте деревянные пушки, а правее, против болота, выставьте третий ряд. Пусть немцы ждут, что мы на «конюшню» в лоб полезем, а мы через болота. Войлок есть? А лучше плетни… такие широкие плетни наплетите… На топь его положишь — он как решетка: тонуть не будет, а бойцы по этим плетням на ту сторону, словно по шоссе. Понятно?

Есть, — ответил генерал Тощев и завозился в машине, видимо обеспокоенный тем, когда же плести плетни, если до выступления остались считанные часы.

На пути попалась деревушка. К стенам хаток прилипли, кроясь в тени, танки.

Танковый уральский, — сказал Тощев.

Знаю, — Анатолий Васильевич легонько толкнул в плечо Галушко, и «виллис», резко сбавив ход, с воем подскочил к танку.

Первый из машины выбрался Анатолий Васильевич, за ним генерал Тощев. Николай Кораблев, выбираясь из машины, услышал, как у него тревожно и радостно забилось сердце:

«Танковый, уральский… значит, где-то тут Иван Кузьмич со своими друзьями. Вот увидеть бы… и о моторах бы расспросить».

Анатолий Васильевич быстро направился к танку, около которого на лужке сидели танкисты. Они все вскочили. Среди них оказался майор. Он мигнул танкисту, и тот кинулся убирать котелок и стаканы.

А котелок куда? Куда? — проворчал Анатолий Васильевич и, забрав котелок из рук танкиста, понюхал: — А-а-а! Влага. Чего же ее убирать? Вы только много не надо, а казенную норму — сто грамм — это можно, — и к майору: — Ну, в деле были, майор?

Майор, еще совсем молодой, румянощекий и с такими густыми бровями (сросшиеся на переносице, они казались одной линией), еще больше вытянулся и, отдавая честь, сказал:

В маленьком, товарищ командарм.

Новичок?

Нет, товарищ командарм. Я под вашим командованием дрался за Сталинград.

А-а-а! Значит, прошел огни и воды. Ну, как кормят?

Да вот, — улыбаясь, майор показал на скатертку, разостланную на траве.

На скатерти блюдо, наполненное супом, белый хлеб, жареная картошка с мясом. Анатолий Васильевич нагнулся, взял ложку из рук бойца, хлебнул суп.

Ох, хорош! — затем поддел картошку, прожевав, сказал: — Соли маловато. Больше соли ешьте и врагу на хвост сыпьте.

Танкисты засмеялись, и один из них крикнул:

Сыпанем, товарищ командарм!

Николай Кораблев хотел было пойти и поискать Ивана Кузьмича, но в эту минуту Анатолий Васильевич произнес:

Давай-ка, майор, за мной. Вон туда — за реку, на поляну… Нервы у бойцов попробуем. А то Галушко уверяет: «Есть, которые танка боятся».

Танк, подминая молодые деревца, скрылся в березовом лесочке. Вскоре оттуда на полянку вышли Анатолий Васильевич, Макар Петрович и Галушко. Они шли по окрайке опушки, то и дело останавливаясь, с кем-то беседуя, глядя в землю. Николай Кораблев догнал генералов и только тут увидел длинную цепочку окопчиков, похожих на кувшинчики. В каждом таком кувшинчике сидел боец. Анатолий Васильевич, нагибаясь к кувшинчику, произносил, обращаясь к бойцу:

В деле был? Ага, не был. Молодой еще. А танка боишься? Правильно. Штука страшная. А ты боишься? — так, пройдясь по некоторым окопчикам, разговаривая, выспрашивая бойцов, он остановился около кувшинчика, в котором сидел знакомый Николая Кораблева боец Сиволобов. — Здравствуй, — произнес Анатолий Васильевич, поравнявшись с ним. — А ты вроде мне ровесник?