Николай Кораблев не видел еще таким Анатолия Васильевича, но понимал, что раздражение это не от прихоти, не пустяковое, что с Анатолием Васильевичем творится что-то серьезное, большое. Поймав взгляд Нины Васильевны, он еле заметно пожал плечами. Та опустила глаза и, предполагая, что она и Николай Кораблев здесь лишние, сказала:

Николай Степанович! Может, мы с вами погуляем? Так хорошо на пруду. Мы только что были там.

Это еще что за бегство? Или окончательно хочешь взвинтить меня? — У Анатолия Васильевича даже затряслись пальцы на правой руке, и он, побарабанив ими по столу, зло и оскорбительно сказал: — Ну что, мало? Мало? Ты еще добавь!

Нина Васильевна вспыхнула: глаза ее стали принадлежать только ему, улыбка — только ему, открытые губы — только ему, и она, положив руки ему на плечи, тихо произнесла:

Толя, родной мой, — и, спохватившись, что они в комнате не одни, заговорила о том, что ей только что пришло на ум: — Я всегда удивлялась твоей памяти, а вот когда сели за карты, я просто была поражена: как это ты каждую карту помнишь.

Анатолий Васильевич сразу отмяк. Обняв Нину Васильевну и глядя на Николая Кораблева, он проговорил:

Ну вот, от жены получил похвалу, а они редко мужей хвалят, — легонько оттолкнув Нику Васильевну, добавил: — Эх, ты! Дипломат мой, — затем снова обратился к Николаю Кораблеву: — А вам, раз попали на фронт да забрались На квартиру к таким генералам, как мы, конечно, надо кое-что знать… и не из уст банщика Ермолая. Он вам, поди-ка, плел-плел. Занозистый мужик, дотошный: все хочет знать, о всем расспрашивает, а потом разбалтывает. Ну и городишь ему, чтобы не обидеть, какую-нибудь околесину. А вам надо знать в точности, — он чуть подумал: — Ведь мы через вас обязаны отчитаться перед народом. Приедете на Урал, скажите там, что здесь не бездельники.

Я бы еще хотел посмотреть моторы… как они тут… в работе?

Анатолий Васильевич недоуменно пожал плечами.

Чего же их смотреть? Они, как и все остальное, в невероятнейшем напряжении находятся во время боя, а мы восемнадцатый месяц улучшаем позиции да готовимся к бою. Танковые стычки были, но давно. Нет. Вот бой начнется, тогда и смотрите.

Николай Кораблев хотел было сказать: «А когда же начнется бой?» — но счел, что так спрашивать нельзя, и поэтому задал наводящий вопрос:

Я ведь здесь больше месяца не пробуду.

Анатолий Васильевич скупо кинул:

Успеете. А теперь пойдемте к Макару Петровичу.

Хата, в которую они вошли, мало чем отличалась от многих деревенских. Она была разделена на две комнаты — переднюю и заднюю. Передняя начисто побелена, по бокам вместо деревенских скамеек стояли венские стулья, посредине огромный стол, в углу кровать — простая, железная, порыжевшая от ржавчины. На кровати лежал, видимо, жесткий тюфяк, потому что одеяло прилипало к нему, как к каменной плите. Во втором углу телефонные аппараты, такие же, как и в комнате Анатолия Васильевича, и мрачно-черный несгораемый шкаф, а на стене огромная оперативная карта задернута шторой.

В эту комнату заходили только некоторые. Даже адъютант Макара Петровича, прежде чем войти, должен был попросить разрешения. Уходя же отсюда, Макар Петрович строго приказывал часовым: «Никого не пускать», как бы боясь, что кто-нибудь войдет, осмотрит плоский тюфяк и по этому определит, о чем думает Макар Петрович и какие тайны хранятся на его сердце.

Сейчас Макар Петрович, отдуваясь (командарм ходил быстро, и начштаба еле поспевал за ним), достал из несгораемого шкафа толстенный портфель, расстегнул и, положив на него руки, открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но так и не сказал, очевидно, придерживаясь правила, что молчание — золото.

В комнате наступила тишина. Было слышно, как, переминаясь у стола, поскрипывает сапогами Макар Петрович. Анатолий Васильевич о чем-то думал, глядя в окно, затем посмотрел в глаза Николаю Кораблеву — долго, проникающе:

Знаю, Николай Степанович, для вас тайна есть тайна. А у нас буквально все тайна. Все. Понимаете? Если вы обладаете воображением, а я в этом не сомневаюсь, то можете себе представить, сколько вьется около нас шушеры, а среди нее немало и матерой сволочи. Мышку можно узнать по хвостику, а тайну — по одному, случайно оброненному слову.

Я ничего не видел, я ничего не знаю: я гражданский человек, — быстро ответил Николай Кораблев, не опуская глаз.

Вот именно: «Я ничего не знаю, я ничего не понимаю: я гражданский человек». И имейте в виду, раз вы были в этой комнате, к вам будут лезть с расспросами.

Понимаю.

После этого я вам полностью доверяю. Так ведь, Макар Петрович?

Тот пожевал толстоватыми губами и кивнул головой.

Видите, какой у меня начальник штаба: лишнего слова не произнесет. Кивнул — и все. А что это: то ли он согласен, что вам можно доверять, то ли правда то, что я говорю о тайне, то ли то, что к вам будут приставать с расспросами?

Все, — сказал Макар Петрович и снова пожевал губами.

Видали? Ну, ладно. Пока собираются генералы и полковники, я вам кое-что поясню, Николай Степанович, — и Анатолий Васильевич подвел его к карте. — Видите, как тут все разрисовано? Говорят, Орловско-Курский узел. Это не совсем точно. Здесь дуга, вернее две дуги. Вот это Орловская дуга. Она лежит колечком к нам и тянется примерно с северо-запада на Мценск, с Мценска по реке Зуша на село Тяжи, затем уходит снова на запад, вплоть до Черни. А вот новая дуга — Курская. Эта дуга лежит колечком на запад и тянется примерно от Черни через Рыльск — Сумы на Белгород, — Анатолий Васильевич чуточку помолчал, дав возможность Николаю Кораблеву рассмотреть карту, и снова заговорил: — С военной точки зрения выгоды с той и другой стороны равноценны: они могут ударить с Рыльска на Курск.

Ничего подобного, — произнес Макар Петрович так, как будто дело касалось его чести. — Со стороны Орла на Курск и со стороны Белгорода на Курск.

Анатолий Васильевич в упор посмотрел на него.

Зря держим человека здесь: ему бы работать в генеральном штабе, — и продолжал, словно никакой реплики и не было. — С Рыльска на Курск… Прорвав тут линию нашей обороны, расчленив фронт, они ринутся…

Не ринутся, — снова вступился Макар Петрович уже более сердито.

Но ведь есть же данные, что они готовятся к удару со стороны Рыльска! — прикрикнув, проговорил Анатолий Васильевич.

Демонстрация. Обман, — все так же упорствуя, Еозразил Макар Петрович и, подойдя к карте, стал тщательно вычерчивать стрелу от Орла на Курск; вычертив ее (аккуратно, с ровными загибами к острию), он сказал: — Вот так ударят, — и тут же вычертил новую стрелу со стороны Белгорода на Курск. — И вот так.

Анатолий Васильевич, видимо, хотел сказать какое-то злое слово: глаза у него задрожали, а губы вытянулись, но сдержался, чуть подождал, затем, встряхнувшись, проговорил:

Возможно, они ударят со стороны Орла и Белгорода на Курск. Я говорю с вами, Николай Степанович, на гражданском языке, чтобы было понятней. Возможно. Тогда при удачном прорыве вся наша группировка, стоящая западнее Курска, попадет в мешок. Разгромив эту группировку, они ринутся на Каширу, Рязань и таким же путем захлестнут Москву.

От мысли захватить Москву еще не отказались? — спросил Николай Кораблев и спохватился, видя, как Анатолий Васильевич моргнул, как бы говоря: «И этот лезет с неумными вопросами», — но тот спокойно ответил:

Увлекательная штука — взять Москву. Но… но мы тоже можем ударить по их орловской группировке с севера и юга, и тогда они окажутся в мешке.

А силы есть? — снова не выдержав, спросил Николай Кораблев.

Ну, а как же! Силы? Что это значит — силы? Это не значит только танки, пушки, самолеты, бойцы. Современная война — это не война времен Кутузова. Здесь, на огромнейшем протяжении… ну, километров на четыреста — пятьсот, — Анатолий Васильевич начал водить тупой стороной карандаша вдоль линии Орловско-Курской дуги. — Здесь у нас всюду от трех до семи линий обороны. Что это значит? Это значит, что на очень большую глубину все изрыто окопами, блиндажами, усеяно минами, опутано колючей проволокой, тысячи жилых пунктов, возвышенностей превращены в так называемую круговую оборону. Чтобы пройти где-либо здесь вражеской пехоте, например на линии нашей армии, надо сначала все эти окопы, блиндажи, минные поля, рвы, — все это надо сначала взорвать.