Черт те что! Что там делается! — закричал Николай Кораблев. — А вы говорите!

Что я говорю?

А насчет смерти.

А вы тоже открыли истину — Горькому хотелось жить. Кому не хочется? Вон «бесштанным кавалерам» и тем хочется жить: смотрите-ка, как улепетывают от вашего крика.

Э-э! Милый! Вы из каких слоев?

Мои слои трудно разобрать: я беспризорник, — ответил Лукин, уплывая все дальше и дальше.

А-а-а, — протянул Николай Кораблев, не отставая от него. — И моложе меня на пять лет?

На шесть.

А вообще-то вы моложе меня на столетие.

Что за математика?

Вы не видели старого мира. Вам, таким, кажется: советская власть существует вечно.

Вовсе и нет.

Если бы «вовсе и нет», тогда не сравнили бы человека с чирком. Хотите, я вам расскажу еще одну историю?

Погодите, я окунусь, — Лукин по-утиному кувыркнулся и ушел в воду.

В воде он пробыл с минуту, но Николаю Кораблеву показалось это очень долго, и он было уже забеспокоился, как Лукин вынырнул, отфыркнулся и спросил:

О чем история?

О моем дедушке.

Давайте. Люблю дедов и о дедах.

Только сначала — на островок. Давно мне туда хочется. Заберемся на скалы и, как два Робинзона, поковыряем вопрос о жизни.

Не доплыву, пожалуй.

Доплывете. Приспичит — и доплывете, — и Николай Кораблев поплыл саженками, равномерно, с каждой минутой чувствуя, как все его тело наливается омолаживающей силой.

В каких-нибудь ста метрах от острова он оглянулся и посмотрел на Лукина. Видимо, силенки оставляли того: руками он взмахивал вяло, будто нарочно окуная их в воду, а плыл то на спине, то боком.

Давайте! Давайте: цель рядом! — прокричал Николай Кораблев и, дождавшись Лукина, чтобы ободрить, легонько толкнул его, произнося: — Смелости больше, товарищ парторг.

Лукин от толчка сразу ушел в воду и, вынырнув, отфыркиваясь, пугливо тараща глаза, пробормотал:

Что это вы? Зачем? Я и так…

Николай Кораблев, глядя в его глаза, наполненные страхом, подумал: «А не зря ли я его потащил за собой? Ведь он на воде, оказывается, ребенок», — но тут же ободряюще добавил:

Ничего, Вы легонький, как щепка: такого вода не примет.

Самое неожиданное встретило их около острова.

Подплывая к острову и уже представляя себе, как они взберутся на скалы, Николай Кораблев все время посматривал на Лукина, который плыл уже только на спине, еле забрасывая руки.

Земля! Земля! — призывно покрикивал Николай Кораблев и вдруг ударился плечом о скалу — то был остров.

Остров! Да, остров. Дикий остров, с крутыми, уходящими в воду скалами. Скалы рыжие, сглаженные волнами, будто отшлифованные наждаком, а метра на два выше — овражки, прорезанные дождевыми потоками, дальше, впиваясь кореньями в расщелины, растутсосны, ровные и гладкие, как свечи. Там, наверху, вероятно, очень красиво. А вот тут? Ну, ерунда какая! Надо встать на дно, пройтись и отыскать ход на остров. Николай Кораблев положил ладони на отвесную, гладкую, как кость, скалу и опустил ноги… Опустил и задрожал: он не достал дна и в то же время ощутил внизу холодное течение.

«Значит, тут глубина», — решил он и, оглянувшись на подплывающего Лукина, встревоженно произнес:

Не попадем мы с вами водяному на закуску?

Змея! Змея! — почти истерически прокричал Лукин и, кинувшись к Николаю Кораблеву, инстинктивно вцепился в него.

— Не хватайтесь! Оба утонем! Держитесь на расстоянии! — Николай Кораблев оттолкнулся от Лукина и тоже увидел змею.

Она плыла на них — огромная, серая, извиваясь, выставив узкую головку.

Лукин весь сжался, сказал:

— Давайте скорее на остров.

— Скорее? Зубами, что ли, цепляться? Видите, какие крутые берега? А змей в воде не бойтесь: не кусаются. Хотите, я подплыву к ней? Видите, удирает от нас. Это ерунда, — Николай Кораблев посмотрел вверх, на остров, намереваясь отыскать ход, и смолк: во-первых, он заметил, что их несет, а во-вторых, увидел в овражках на скале множество змей; они лежали, развалясь, греясь на солнце. «Значит? Значит, их там тьма… и нам туда нельзя, — подумал он. — А до берега? Да-а, далеко до берега», — и, не говоря об этом Лукину, он утрированно громко стал твердить одно и то же: — А змеи что? В воде они не кусаются. А змеи что? Ерунда. Плывите за мной. Сейчас найдем выход на остров. Обязательно. Ох, что это?! — неожиданно вскрикнул он: в эту секунду его подхватило сильное течение и кинуло к скользкой скале.

Не успел он сообразить, в чем дело, как они оба оказались в бурлящем, пенящемся котле: их начало швырять из стороны в сторону, то прижимая к скале, то отбрасывая.

«Куда мы попали?» — в ужасе подумал Николай Кораблев, стараясь разыскать глазами в бурлящей пене Лукина. И, не видя того, весь содрогаясь, вспомнил рассказы Евстигнея Коронова о реках, которые «иногда прорываются со дна озер». Не попали ли они в такую реку? Хорошо, если она выкинет их на открытое место. Но ведь Евстигней Коронов рассказывал, что такие реки иногда «уходят под острова, в большущие пещеры и вырываются уже где-нибудь в другом озере». «Надо что-то делать!.. Что-то делать!..» — И, увидев мелькнувшего в пене Лукина, он прокричал:

— Отталкивайтесь! Вот так, ногами от скалы отталкивайтесь.

Он сам было вытянул ноги по направлению к скале, намереваясь оттолкнуться и вырваться из потока, но течением рвануло его и снова бросило в пенящийся круговорот, и он, соображая лишь одно, что надо спасаться и спасать Лукина, вытянул вперед руки, выставив ладони, как загнутые концы лыж.

Николай Кораблев очнулся недалеко от острова на подводной песчаной косе, куда его и Лукина вынесло течение. Он, еще не придя в себя, лежал на спине, покачивался, а Лукин уже стоял на разжиженном, как каша, песке, уходя по грудь в воду, и, придерживая Николая Кораблева обеими рук. ами, твердил:

Вставайте. Вставайте, Николай Степанович. Я стою. Коса тут, — и вдруг закричал: — Лодка! Лодка, Николай Степанович!

Николай Кораблев открыл глаза. Над ним висело легкое, голубое небо. Заслышав невнятный крик (уши у него были залиты водой), он перевернулся и, встав на песчаное вязкое дно, глубоко вздохнул, затем встряхнулся — огромный, плечистый, рядом с маленьким посиневшим Лукиным.

Где лодка? Где? — проговорил он. — Aгa! Вон! Давайте звать.

Э-эй! — в один голос закричали они. — Сюда! Сюда!

Лодка сначала шла на них, но вдруг круто повернулась и ринулась обратно.

Эй! — еще громче закричали они. — Сюда-а-а!

А Лукин добавил:

Стрелять будем!

Николай Кораблев, несмотря на страшное и нелепое положение, в каком находились они, все-таки расхохотался:

Да чем вы стрелять будете? Вы уж это бросьте — угрозы, а давайте так — молить, — и, приложив руки ко рту, крикнул: — Э-эй! Человек! Спасай! Тонем!

Лодка приостановилась, и по воде донеслось:

Хто будете-е-е?

Свои. Свои. Заводские!

Но рыбак, приблизившись метров на сто, остановился и, разглядывая нагих людей, одиноких на подводной косе, сказал, удивленно покачивая головой:

Лешие, не лешие? Однако жулики, должно быть? Пашпорта есть?

Да какие же «пашпорта»? Нагие мы — сам видишь, — болезненно смеясь, проговорил Николай Кораблев, прижимая седой клок волос на голове: голова ныла, будто кто-то снова ударил по ней молотком.

Рыбак стоял на своем:

И у голого человека пашпорт должен быть. Говорите, а то поверну — только и видели.

Есть. Есть, — заторопился Лукин, — наше белье вон там, на берегу. Видал, может быть?

Видал, — подтвердил рыбак. — Да ведь оно там, а вы тут, — но прежнее сомнение у него, видимо, уже прошло, он еще ближе пододвинулся на лодке: — Может, вы из тех — четверка иногда тут по утрам появляется?

Из тех. Из тех, — подтвердил Николай Кораблев, все еще не отнимая рук от головы.

Ну-у, — неопределенно протянул рыбак и, чуть подумав, посмотрел в лодку, добавил: — Только двоих-то я не могу, рыба у меня. Утонем. А так: один садись, другой цепляйся.