До ветру.

А-а-а! Там присутствие постороннего человека стеснительно.

Николай Кораблев вышел из блиндажа и вскоре попал в березовую рощу. Здесь было тихо. Травы примяты, кустарники молодого орешника поломаны. На ветвях виднелись завязи. Подойдя к поломанному кусту, он, сорвав грань, очистил орех, раскусил его: внутри, окутанное мягкой белой кашицей, лежало крошечное ядрышко-сердечко.

«Вот так же безжалостно и грубо они уничтожают у себя в стране все светлое… еще в зародыше… Мерзавцы!» — Он отбросил орех и быстро зашагал, куда повели его ноги.

Вскоре он очутился на лесной глухой дороге. Чуть в стороне, около березы, стояла гнедая лошадь. Увидав его, она жалобно заржала. Он шагнул к ней и в ужасе закрыл глаза: левая задняя нога у лошади была оторвана почти под самый корень… Из обезображенного места лилась, как из сита, кровь. Николай Кораблев отвернулся и пошел дальше, а лошадь все ржала, все звала его, жалобно, плаксиво, с каким-то смертельным упреком.

Пробиваясь через чащобу кустарника, он вышел на поляну.

Здесь, прижимаясь к зелени опушки, стояли танки.

«Вот хорошо-то! Моторы посмотрю. Эти были в деле», — решил он, а увидав летчика, спросил:

Это чьи танки?

Летчик остановился, подозрительно посмотрел на него.

А вы откуда?

Я? Да я ведь… — Николай Кораблев смешался и подумал: «А что я ему скажу?»

Но летчик уже командовал:

А ну, вперед! до командира! Много вас тут таких таскается. «Я? Да я ведь…» — передразнил он и, выхватив пистолет, указывая им на дорожку, еще раз крикнул: — А ну, давай, давай, давай!

Всего три дня тому назад к летчикам на аэродром заявился человек, назвав себя наркомом. Доверчивые летчики были рады ему: стали все показывать, рассказывать… Но вскоре за «наркомом» приехали люди и схватили его как заядлого шпиона.

Николай Кораблев об этом, конечно, ничего не знал и, удивленный грубостью летчика, вздохнув, подумал: «Ох, попал я в какую-то историю!»

Вскоре они пересекли полянку, подошли к кустику, и тут Николай Кораблев увидел летчика-майора, окруженного танкистами. Все они сидели на траве и ели уху.

Вот, товарищ майор, привел: подглядывал и, видимо, записывал номера танков! — выкрикнул летчик.

Майор, весь обожженный, как будто по нему прошлась черная оспа, спросил:

Документы у него проверил?

Никак нет.

Документы у вас есть? — обратился майор к Николаю Кораблеву.

Это были уже не документы, а комок бумаги: во время перехода через болото они намокли, а теперь высохли и слепились так, что майору пришлось их раздирать… Раздирал он их брезгливо, без осторожности, а когда закончил, посмотрел и сказал:

Черт те что, а не документы! А ну-ка, подведите его поближе, — и, показывая Николаю Кораблеву бумаги, сказал: — Что это?

Я через болото проходил… — заикаясь, проговорил Николай Кораблев.

Угу… Вон как! Через болото, значит, перешел? — И майор, кинув в сторону документы, крикнул: — Придется, как и с тем «наркомом», поступить.

Летчик дулом пистолета ткнул в спину Николая Кораблева и скомандовал:

А ну, поворачивайся! Давай вон туда, правее…

У Николая Кораблева вдруг пропал всякий страх.

Вместо того чтобы идти по команде, он повернулся к майору и, опустив руки и посмотрев проникновенно тому в глаза, сказал:

Слушайте-ка, товарищ. Я директор моторного завода с Урала, из Чиркуля, Кораблев.

С земли поднялся молодой танкист и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

У нас тут есть товарищи из Чиркуля, с завода. Вот и позвать…

Да, да! Должны быть: Иван Кузьмич Замятин, Звенкин, Ахметдинов, — подхватил Николай Кораблев.

О-о-о! Все знает, — произнес майор все с тем же недоверием. — А позовите-ка Ивана Кузьмича!

Молодой танкист сорвался с места и бегом кинулся в сторону.

«А вдруг его нет? Вдруг он куда-нибудь ушел? — холодея, подумал Николай Кораблев. — Батюшки мои! Сколько этого вдруг!» — Он посмотрел на котелок с ухой, и ему захотелось есть… Он запросто подсел к котелку, взял ложку и начал хлебать уху.

Все удивленно посмотрели на него, а майор сказал:

Смел! Перед смертью захотелось пожрать. Эй, ты! — Он намеревался еще что-то крикнуть, злое и оскорбительное, но, видя, как из лесу бегут молодой танкист и Иван Кузьмич Замятин, сказал: — Ага, идут! Сейчас мы тебя раскусим!

Иван Кузьмич Замятин в комбинезоне танкиста стал будто еще ниже ростом, но шире. Лицо у него явно посвежело: сказался чистый воздух. Но морщина над переносицей углубилась так, словно кто нажал долотом. Подойдя к майору, он спросил:

Что, Мишенька, у тебя тут стряслось?

Тот встал и, с уважением обращаясь к нему, произнес:

Да вот, дядя Ваня, птица залетела. Узнаете его?

Лицо Николая Кораблева за эти дни заросло бородой, щеки впали, гимнастерка была в грязи. И Иван Кузьмич на какую-то секунду даже усомнился: директор ли это?

Смотрите хорошенько, дядя Ваня. Они под всякую марку подделываются. Слышали, позавчера один попался? Нарком, нарком! Разобрали его — шпион чистых кровей, — проговорил майор и сам внимательно стал всматриваться в Николая Кораблева.

Это действительно, Мишенька: под всякую марку подделываются. Скажите-ка, гражданин, где у вас жена, как звать ее?

Николай Кораблев, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана Кузьмича. Было смешно и смотреть на него и отвечать ему на то, что он прекрасно знал, и, однако, как на допросе, ответил:

Татьяна Яковлевна Половцева. Она осталась по ту сторону, в селе Ливни.

Угу… — сказал Иван Кузьмич и взглянул на майора.

Да ведь это он мог пронюхать. Встретил жену Кораблева, пронюхал и вот, как цветочек, перед нами!

Но Иван Кузьмич, заметно добрея, приблизился, снял с директора пилотку, отыскал на голове седой клок волос и, мягко обняв, взволнованно произнес:

Здравствуйте, Николай Степанович! Вот где нам довелось встретиться! Надолго ли к нам? Как там наши? Степан Яковлевич как?

Николай Кораблев, удрученный всем тем, что с ним произошло, молчал, а майор растерянно отряхнулся, поправил ремень и, приветствуя, проговорил:

Извинения просим, товарищ директор. Ординарец! — крикнул он. — Помыть товарища Кораблева и переодеть!

Это уж мы… — вмешался Иван Кузьмич. — Только обмундирования у нас не найдется, Мишенька. А речка рядом, в двух шагах.

Николай Кораблев не знал, что это был тот самый летчик Миша, который в первые дни войны пришел к Ивану Кузьмичу и сообщил о гибели сына Сани.

Иван Кузьмич всю дорогу, пока они шли к речке, рассказывал о первом боевом крещении, которое произошло только вчера вечером. Вчера в полдень весь танковый корпус бросили в прорыв левее болота, в котором сидел Николай Кораблев. На помощь корпусу должны были подойти самоходные пушки. Но те почему-то не подошли, и корпусу пришлось одному вступить в бой с превосходящими немецкими танковыми силами. Среди немецких танков были и тяжелые «тигры».

Охотились на «тигров», как лайки на медведя, — возбужденный воспоминанием о бое, говорил Иван Кузьмич. — Несется «тигр», громадина, а мы около него, со всех сторон. Глядишь, кто-нибудь трах его в бок — и оба загорелись. Потом пришли и самоходные пушки, но бой-то уже закончился… Наломали — ужас! И нашими и немецкими танками усеяли поле. Горы металла, Николай Степанович! Такую прорву жрет война!.. Однако мы выстояли, но пощипанные. Отвели нас теперь в резерв до особого распоряжения. Оно, особое распоряжение, может быть сегодня: слышите, как немцы из артиллерии лупят? Мирного населения много гибнет — ужас! Немецкое начальство приказало угонять всех. А солдатам гнать-то лень, ну, мерзавцы, выставят на полянке детей, женщин и из автоматов покосят. Тут вот недалеко одна поляна вся завалена женщинами, детьми, стариками.

«Угоняют и расстреливают, — мелькнуло у Николая Кораблева. — И их угонят и расстреляют…» — Он уже по грудь вошел в воду, когда это страшное предположение обожгло его. Он остановился и, увидав свое отображение в воде, затосковал о Татьяне еще больше, до боли в сердце, до слез. «Да что же это? Почему на меня свалилось такое горе? Почему? Почему вот…» — он хотел было сказать: «Почему такое горе не свалилось на Ивана Кузьмича?» — но тут же вспомнил о сыне Ивана Кузьмича — Сане. Он еще там, на Урале, однажды по глазам Ивана Кузьмича понял, что с его младшим сыном случилось что-то страшное. А сегодня, увидав огромную надпись мелом на боку танка: «Саня», — он спросил: