— Выполнял!.. — Борис задумался над этим словом. — А тут, Лева, очевидно, нужно еще что-то…

— Я руководил, как мог… И воспитывать старался… Тоже как мог, как умел, — с неожиданно прорвавшейся дрожью в голосе сказал Рубин. — Может, не умел только, опыта не было… Авторитета не было…

— Авторитет-то, Лева, не одной работой создается и не речами на собраниях. Жизнью, всей жизнью авторитет создается!

— Ну, это да! Это правда! — сказал Рубин. — В этом моя вина — не сблизился с ребятами. А только исходил я всегда из хорошего и не знаю, в чем тут моя вина. Меня упрекали, что я прямолинеен чересчур, серьезен. Это верно! Я такой человек, я ко всему серьезно отношусь — нужно в шутку иногда перевести, а я не умею, я злиться начинаю. Поэтому я требовал. Я считал, что комсомолец должен быть как солдат: сказали — выполни! А если не выполняют, я… переживал я это! У меня о комсомоле представление было как о чем-то высоком: там только высшие — и в учении, и в дисциплине, во всем. Идеализировал!

— А это и нужно — идеализировать! — заметил Борис. — Нельзя только это высшее в готовом виде искать. За него бороться нужно!

— Может быть! — согласился Рубин, и в его голосе не было уже ни злобы, ни ярости. — Может, я и тут ошибался! Поэтому и при приеме в комсомол подходил узко: прекрасных искал, идеальных.

— А за идеал кого считал?.. Ну, скажи честно: кого? Ты по себе всех мерил!

— Потому что я сам хотел быть идеальным! — с необычной для него горячностью ответил Рубин.

— Ну вот!.. Вот в этом и главное! — сказал Борис. — А ведь не ты один хочешь быть… ну, не идеальным, конечно, а лучше, выше. Да и кого ты у нас найдешь идеального? Хорошие ребята есть. Игорь хороший парень? Хороший. А упрямый тоже, вроде тебя, как палка. Витя Уваров хороший парень? Хороший. А слабоват. Инициативы нет. Воли маловато. А думаешь, Вася Трошкин плохой? Его поддержи только, он и работать лучше будет. Ты знаешь; какие у него мечты? Не знаешь! А что ж ты его в пассив-то записал? Или — Валю Баталина! Он у тебя тоже в пассиве числится. А газету ведь он совсем другой сделал!.. У каждого, значит, есть свое плохое и свое хорошее. А ты только плохое видишь. Плохое, брат, легче всего заметить! Нет, Лева! К ребятам тонко нужно подходить. Если ты с ребятами, то и они с тобой!

— Это что же — в хвосте идти?

— Почему — в хвосте? С ними. Впереди, но с ними. Если ты с ними будешь идти, они тебе всё простят, они не смеяться — тянуться за тобой будут.

Долго ходили они по улицам. Домой Рубин пришел притихший, задумчивый и, не обращая внимания на любопытные взгляды сестренки, взялся за уроки.

Когда Борис шел к Рубину, он не знал, о чем и как с ним придется говорить. Это была разведка. Разведка получилась удачная, с боем, — пришлось поспорить, откровенно поговорить. А в разговорах всегда хорошо формируются мысли. Потому и в разговоре с Рубиным Борис высказал многое такое, что до сих пор очень неясно бродило у него в голове.

С другой стороны, во время этой прогулки возникли такие вопросы, над которыми нужно было еще подумать и разобраться в них. Есть ли в самом деле идеальные люди и как они получаются? Кого действительно нужно принимать в комсомол — этих самых идеальных, «прекрасных», как сказал Рубин, или тех, кто хочет стать «прекрасным»? А если так, то нужно ли было, например, принимать Валю Баталина? И как вообще понять Валю Баталина? Хорошо или плохо, что он, как червяк, копается в себе? Ведь и сам Борис в последнее время о многом думает, думает, как бы заново, и чувствует, что в нем что-то меняется, преобразуется.

Так, видно, бывает у каждого: наступает время, и человек начинает думать о том, что прожито, как прожито, о том, как нужно жить и что делать. У одних это бывает раньше, у других — позже, но бывает у каждого, в ком растет Человек.

Наступило это время и для Бориса.

Со стыдом вспоминал он теперь «невинные забавы», глупые ребячества, участником которых он был в прошлые годы. Со стыдом вспоминал он теперь нехорошую, злую игру с учителем, участником которой ему тоже случалось бывать, — учитель доказывает, учитель убеждает, уговаривает, учитель вкладывает душу и мучается, а ученик смотрит на него и смеется и глупо, бессмысленно и жестоко гордится перед ребятами своим независимым видом.

Теперь Борис чувствовал в себе совершенно другое, обратное. То, что постепенно зрело в нем в течение прошлого года, теперь укреплялось, принимало окончательные формы. В нем пробудилось искреннее и горячее желание помочь школе, помочь учителю. Не нужно было теперь подгонять и подстегивать его и в учении — в самом процессе познания он стал находить интерес. Борису начали нравиться все предметы, которые проходили в школе. На первый, поверхностный взгляд они были прозаичны, они грозили тройками и двойками. Но в каждом в конце концов обнаруживалось что-то большое и увлекательное. И литература, представлявшаяся еще в прошлом году таким безнадежным, неодолимым препятствием, оказалась совсем уж не такой трудной, и химия не такой скучной, и психология не вызывала того пренебрежения, как вначале. А учитель, маленький и невзрачный «Рябчик», как ребята прозвали Ивана Петровича Рябцева, как будто бы интереснее стал преподавать психологию. С его слов Борис записал себе в блокнот цитату из Шиллера:

И гимнастика… Только теперь Борис начинал понимать всю ее ценность. Сначала было очень трудно, — после раздолья футбольного поля приходилось ломать характер, все навыки и привычки. Здесь не побежишь, не увлечешься, не забудешься: все рассчитано, все включено в расписание, в трудовой режим. Там — размах, страсть, азарт, здесь — никакого размаха и никакой страсти, выдержка и точность. Каждая ошибка здесь видна, как в диктанте, и каждая ошибка снижает балл. Бороться приходится за десятые, за сотые доли балла, приходится следить за кистью руки, за носком, за коленкой и каждый мускул держать в напряжении. И правильно говорит Александр Михайлович: «Требования гимнастики превращаются в навыки и переносятся на учебу».

Вот Борис получил письмо из Гремячева. Любашка, дочь дяди Максима, писала, что они с Ирой Векшиной решили заняться теперь вопросом окоренения яблонь и спрашивали, не может ли он, Борис, указать им литературу по этому вопросу и особенно разузнать все, что можно, о «ростовых веществах», стимуляторах роста. Борис не допускал, чтобы Любашка, пустая болтушка, додумалась до этих вопросов. Ясно, что за письмом стояла Ира Векшина, и Борис ясно увидел перед собой ее широко открытые, пытливые глаза. Правда, они не вызывали теперь в нем никакого волнения, но дружеское воспоминание о Гремячеве осталось, и Борис решил помочь девушкам. Он решил поговорить о стимуляторах роста с Анной Дмитриевной, учительницей биологии.

— Вот вам и тема для практической работы! — вместо ответа сказала Анна Дмитриевна. — Выяснить, как влияют на рост и окоренение черенков, ну, скажем, бирючины, различные стимуляторы. Какие? Слабый раствор марганцевого калия. Сок алоэ. И витамин бе-прим. В четвертом горшочке у вас будет контрольный экземпляр.

— Без стимуляторов?

— Да, без стимуляторов. А как вы получите витамин бе-прим?

— Не знаю.

— Возьмите одно-два зернышка овса и положите их под черенок. При прорастании зерна овса выделяют витамин бе-прим.

— Интересно! — Борис улыбнулся, представляя, как он напишет в Гремячево об этом необычном и таком простом стимуляторе.

Анна Дмитриевна рассказала о работах Мичурина по окоренению и предложила Борису самому покопаться в сочинениях великого преобразователя природы и найти нужные статьи. И вот Борис ищет и находит статью «Способы окоренения отростков». Интересно, какое впечатление произведет эта статья в Гремячеве?

Борис прочитал письмо из Гремячева на классном собрании и предложил собрать библиотечку и послать ее в гремячевскую школу. Ребята охотно согласились, но Сухоручко подошел потом к Борису и сказал: